ль, но на тот момент пытаться постирать простыню самостоятельно было бы как-то уж слишком неромантично и неправильно.
Той ночью Джонни обещал в следующий раз кое-что взять с собой, и Элизабет спокойно кивнула, но пока про «следующий раз» и речи не шло. Однако Джонни казался невероятно очаровательным и вне себя от счастья, когда она заходила в магазин по дороге домой из колледжа или даже пропускала вечерние занятия по пятницам, чтобы посмотреть на новые приобретения в уже начищенном виде, приготовленные для продажи в субботу.
– Если ты свободна, то я бы сходил с тобой в кино завтра вечером, – предложил Джонни. – А потом мы могли бы пойти ко мне, и я приготовлю ужин по особому рецепту Джонни Стоуна.
Элизабет улыбнулась в ответ:
– С огромным удовольствием! Кролика приготовишь?
– Нет, милая, ужин будет не настолько роскошным, всего лишь тушенка. Ты согласна? – (Она счастливо кивнула.) – Кстати, Тома и Ника дома не будет. Они уезжают на уик-энд, – добавил он как бы между делом. – Так что мы будем одни, и нам никто не помешает.
– Ясно.
Элизабет поняла, что он имел в виду, и обрадовалась. На следующее утро она использовала часть своих сбережений, чтобы купить миленькую комбинацию, а также сложила в сумочку зубную щетку, пасту и пудру. Отцу она сказала, что идет в кино, а потом на вечеринку и, возможно, вернется совсем поздно. Отец принял это точно так же, как и все остальное в жизни, – как очередное поражение. У Элизабет был собственный ключ, так что ее позднее возвращение сложностей не создавало. «И кстати, папа, ты не мог бы оставить кухню чистой и прибранной?» На случай, если кто-нибудь подвезет ее с вечеринки и она пригласит их на чашечку какао.
Отцу и в голову не пришло пожелать ей хорошо провести время.
Том и Ник могли бы уезжать и почаще. Том работал в салоне по продаже автомобилей, а Ник – в туристическом агентстве. Оба подлизывались к Элизабет и называли ее новой подружкой Джонни, на что она начинала злиться. Когда обращение сменилось на «девушка Джонни», Элизабет почувствовала себя более уверенно. Эта парочка вечно отпускала насмешливо-галантные замечания в ее адрес.
– Джонни, если ты когда-нибудь устанешь от своей барышни, то дай мне знать, пожалуйста. Я с удовольствием тебя заменю…
В большой квартире в Эрлс-Корт у каждого из троих имелась своя спальня, и Элизабет вполне могла бы остаться в любое время, но Джонни никогда такого не предлагал, если соседи дома. Видимо, он хотел обращаться с ней как с благородной барышней и защитить ее репутацию. Элизабет подумала, что она бы здорово посмеялась с тетушкой Эйлин над такими двойными стандартами, а потом с ужасом осознала, что ничего смешного тут нет. Тетушка Эйлин невероятно рассердилась бы. Хотя она отличалась мудростью и почти бесконечной терпимостью к самым разным обстоятельствам, такое она бы точно не потерпела. Тетушка Эйлин высказалась бы напрямую: «То, что ты делаешь, неправильно. Ты ведешь себя глупо, безответственно и дурно. Господь создал брак по очень веской причине: чтобы пара могла вместе прожить жизнь наилучшим из всех возможных образом – защищенная правилами и законами и представлениями окружающих о том, как подобает делать. Вы двое ведете себя невероятно глупо и играете в опасные игры. Если он действительно настолько любит тебя, как ты думаешь, настолько же, насколько ты сама его любишь, то почему он не сделает то, что полагается? Почему не признается тебе, не сообщит твоим родителям, не предложит выйти за него замуж? Почему он тайком приводит тебя к себе, как преступник, как будто ты девочка по вызову?»
Тетушка Эйлин никогда не произносила ничего подобного, но Элизабет слышала ее слова совершенно отчетливо. Они выражали квинтэссенцию убеждений, предупреждений и наказаний и вообще всего, что происходило раньше.
Элизабет решительно встряхнулась. Она уже взрослая женщина девятнадцати лет от роду и живет в Лондоне, а не в дыре вроде Килгаррета. И не страдает от насаждаемых католической церковью страхов по поводу греха, скромности и нескромности, чистоты и нечистоты. Тетушка Эйлин замечательная, но слишком старомодная, в современном мире люди больше так не думают.
Иногда Элизабет приглашала Джонни в Кларенс-Гарденс, хотя отец никогда не ночевал вне дома, однако днем он был на работе в банке. Джонни часто занимался доставкой покупок клиентам и мог свободно пользоваться фургоном в течение дня. А Элизабет часто могла сбежать с лекции или практических занятий.
Такие встречи вызывали у них радостное возбуждение: быстрый перекус на кухне и двойная задвижка на входной двери на случай, если произойдет невероятное и отец вернется домой раньше двадцати трех минут седьмого вечера. Затем они поднимались в спальню Элизабет, где кровать была маловата, зато дневной свет сквозь задернутые шторы создавал романтическую атмосферу, а местами слишком резкие синие тона в интерьере она заменила на те, что ей больше нравились.
Однажды Джонни кивнул в сторону более удобной родительской спальни, но Элизабет безмолвно дала понять, что такой вариант даже не рассматривается. Она так сильно любила Джонни, что чувствовала, будто может говорить с ним и понимать его без слов. Джонни тоже был в восторге от ее теплоты и чуткости и раз за разом на все лады повторял, какая она славная малышка.
Порой, когда они лежали в ее тесной постели, по-дружески передавая друг другу сигарету, Элизабет казалось, что это самые счастливые мгновения в ее жизни. Однако она знала, что существует линия, которую не следует пересекать: нельзя просить Джонни клясться в любви, нельзя просить заверений в вечной преданности или намекать на нечто большее, чем у них уже есть. Тогда он будет любить ее, и будет счастлив, и не будет хмуриться.
Иногда Джонни говорил о тех, кто нарушил правила.
У Тома была подружка, хорошенький пупсик, но она безумно хотела получить обручальное кольцо и все уговаривала Тома прийти к ней домой, чтобы познакомиться с мамой.
– Ой, милый, я ведь уже приводила тебя домой и познакомила с мамой! – лукаво сказала Элизабет.
– Да, но ты же не строила хитроумные планы! – рассмеялся Джонни.
Он купил противные презервативы, которые выглядели совершенно неподходящими для выполняемой задачи, пока их не наденешь, и которые, похоже, его только раздражали и доставляли неудобства. Элизабет ломала голову в поисках способа обойтись без них. Она не хотела надеяться на «безопасные дни», так как слишком хорошо знала: именно этот способ контрацепции обеспечивал стабильно высокую рождаемость по всей Ирландии. Кейт и некоторые другие девушки в колледже говорили, что надеяться на «безопасный период» не стоит, поскольку такого периода не существует.
– Разве женщина совсем ничего не может сделать? – спросила Элизабет у Кейт, чувствуя себя очень глупо.
Кейт рассказала о всех существующих способах и расписала их в красках, но Элизабет сочла, что они еще хуже, чем резиновый презерватив, поэтому оставила все как есть. Джонни никогда не предлагал ей принимать какие-то меры, поэтому она решила, что, видимо, всем просто приходится мириться с неудобствами.
В минуты близости он мало рассказывал о себе. О матери он говорил шутливо, с братом почти не общался и понятия не имел, где сейчас отец и существуют ли сводные братья и сестры.
Когда Джонни получал от матери жизнерадостные и бессвязные письма, то выглядел довольным и пересказывал Элизабет часть написанного. А если мать писала, что чувствует себя одиноко и как ей сложно с двумя неблагодарными сыновьями, то просто отмахивался.
– Занудная старая ведьма! – заявлял он, не проявляя ни малейшего беспокойства.
– Может, мне с ней познакомиться? Отвезешь меня к ней? – однажды спросила Элизабет и поняла, что сделала ошибку.
– Зачем? – слегка нахмурился Джонни.
– Ну… не знаю… Я бы сказала ей, чтобы она перестала быть занудной старой ведьмой и раздражать своего красавчика-сыночка! – засмеялась Элизабет, пытаясь отыграть назад.
Сработало.
– Да уж, почему бы и нет? Как-нибудь съездим, – пообещал Джонни.
На девятнадцатый день рождения отец подарил Элизабет шкатулку для украшений, причем специально сходил в магазин мистера Ворски и посоветовался с Джонни насчет подарка. Он видел Джонни несколько раз и считал его приятным, вежливым молодым человеком, деловым партнером мистера Ворски в антикварном магазине, который ни в коем случае не следует называть лавкой старьевщика.
Отец сказал, что хочет сделать сюрприз и готов заплатить от тридцати шиллингов до двух фунтов максимум. Джонни привел его к антикварной шкатулке и сказал, что тридцать шиллингов за такую штуку – это просто даром. Отец поворчал, что за пустую коробку как-то дороговато, но взял. Джонни положил в кассу еще девять фунтов, чтобы мистер Ворски не потерял деньги на прелестной резной шкатулке, и купил от себя марказитовую заколку с синей птицей.
Элизабет, прекрасно понимая стоимость шкатулки, была тронута и удивлена, что отец так много потратил на подарок. Джонни ничего ей не сказал. А еще помог найти книгу с акварелями для Эшлинг. Вместе они рассматривали иллюстрации, и Элизабет рассказывала ему про горы Уиклоу, реку Слейни в Уэксфорде и старые, разваливающиеся и заросшие плющом, но все еще прекрасные дома с дверями в георгианском стиле.
– Может, нам с тобой стоит туда поехать сразу на двух фургонах? Стефану придется купить еще один магазин, когда мы вернемся! Слушай, классная ведь идея! Может, съездим летом? Можно перевезти фургон на пароме, а там нанять еще один. Что скажешь? И мы могли бы повидать твоих друзей О’Конноров, ты ведь всегда говорила, что хочешь вернуться. А? Давай?
– Ну да.
– Что-то не слышу энтузиазма. Ты ведь уверяла, что с удовольствием съездила бы туда.
– Так и есть.
– Ну и?..
– Конечно, может быть, как-нибудь летом.
Элизабет колебалась, не желая признаваться, что не хотела бы поехать в Ирландию как напористый делец, чтобы заходить в дома и забирать у людей их старые сокровища – в те дома, где ей оказали столь теплый прием, когда она была маленькой беженкой во время войны. А теперь она появляется снова, взрослая, наглая, искушенная, знающая цену вещам и думающая только о прибыли…