– Некоторые ведь ходили туда еще до того, как им исполнилось восемнадцать, верно? Шон, старший брат Эшлинг, которого убили, как-то рассказывал мне об этом.
– Не знаю, может, ходили, а может, не ходили. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что я обязан был пойти туда до совершеннолетия…
– Нет, папа, я просто вспомнила…
– В общем, я пошел на призывной пункт прямо в день рождения, чтобы защищать свою страну, а они записали меня в резервисты, поскольку я не годился по здоровью. Уже тогда у меня была слабая спина, именно поэтому я не могу заниматься садом. Ты же понимаешь, такой большой участок невозможно обрабатывать в одиночку…
– А ты со многими девушками встречался, прежде чем познакомился с мамой?
– Что? Что ты имеешь в виду?
– Я только спросила, часто ли ты развлекался и общался с девушками в молодости?
– Я ведь уже сказал, только что закончилась мировая война.
– Да, но все говорят про двадцатые годы, про эмансипацию женщин и веселые времена. Как танцевали чарльстон, устраивали танцевальные вечеринки и носили умопомрачительные шляпки, похожие на ведра…
– Что?..
– Ну, папа, разве ты не знаешь, именно так все представляют себе двадцатые годы.
– Уверяю тебя, мне они помнятся совсем другими. То, что ты описала, могло быть верно для некоторых безответственных бездельников, которым повезло родиться в богатых семьях. Для меня и тех, с кем я работал, все было совсем по-другому.
– А разве мама не была одной из тех эмансипированных женщин? Я видела ее старые фотографии, она носила такие платья. И говорила мне, что ходила на танцевальные вечеринки. Она все еще часто про них пишет…
– С чего вдруг столько вопросов? Зачем тебе?
– Папа, я всего лишь пытаюсь узнать о тебе немного больше. Мы живем в одном доме, но я почти ничего о тебе не знаю.
– Что за глупости! Не говори ерунды!
– И вовсе не глупости. Мы живем вместе много лет, а я понятия не имею, что тебя радует, а что огорчает.
– Могу тебе сказать: все эти дурацкие вопросы… про то, что было в то время… меня скорее огорчают, чем радуют.
– Но почему, папа? Разве ты не был счастлив в молодости?
– Конечно был.
– Разве ты не был счастлив, когда вы с мамой влюбились, и все такое?
– Ей-богу, Элизабет…
– Но, папа, когда вы с мамой ждали меня, ну… то есть когда мама пошла к врачу и все подтвердилось, что ты делал? Что ты сказал? Вы как-то отпраздновали?
– Элизабет…
– Мне и правда интересно! Я хотела бы знать. Мама пришла от доктора и сказала: «Так и есть, я беременна, ребенок родится в мае» – или как?
– Я не помню…
– Папа, я твой единственный ребенок, как ты можешь не помнить?! – Элизабет невольно стала повышать голос, но спохватилась. – Папа, пожалуйста, попробуй вспомнить.
Он уставился на нее.
– Я помню, как ты родилась, – наконец сказал отец, – но не помню день, когда узнал про беременность.
– А ты обрадовался или посчитал ребенка проблемой?
– Обрадовался, разумеется.
– Разве ты не подумал, что теперь добавится хлопот? Почему ты обрадовался? Ты ждал моего рождения? Мечтал о маленьком свертке в коляске?
– Конечно, я не знал, каково иметь в доме маленького ребенка… но я обрадовался.
– А можешь вспомнить, почему ты обрадовался?
– Наверное, подумал, что ребенок сделает Вайолет… успокоит твою мать. Она казалась мне беспокойной.
– Даже в те времена?
– Да…
– И она успокоилась?
– От чего?
– Когда я родилась, она успокоилась?
– В каком-то смысле да.
– Папа, а когда ты был счастливее всего в те времена?
– Элизабет, мне не нравятся подобные разговоры. Ты задаешь слишком много вопросов о слишком личных вещах и в каком-то смысле лезешь не в свое дело. Не следует задавать людям такие вопросы.
– Но как еще можно узнать, что чувствуют другие…
– Дорогая, люди достаточно хорошо понимают, что чувствуют другие. Нет нужды знать о человеке абсолютно все.
– Папа, ты не прав. Нужно знать куда больше, чем ты хочешь знать. Ты бы предпочел ничего не знать ни о ком, лишь бы все вели себя как положено.
– Это не так.
– А как? Я тебя умоляю, я прошу тебя рассказать о себе, чтобы я тоже могла рассказать тебе о себе… и чтобы ты понимал, что я делаю и чувствую…
– Но я и так интересуюсь твоими делами и очень тобой горжусь. Ты не можешь обвинять меня в…
– А ты когда-нибудь разговаривал с мамой о чувствах? Я имею в виду, что ты думал, чего хотел и как сильно ты ее любил?
– Элизабет, ну что за вопросы!
– Честно говоря, если ты с ней никогда не разговаривал, то я понимаю, почему она ушла. Дело вовсе не в том, что ты недостаточно для нее хорош и Гарри лучше. Скорее всего, она ушла, потому что чувствовала себя одинокой…
– А ты думаешь, что ее ненаглядный Гарри Элтон – великий философ? Ты и правда думаешь, что он сидит и рассуждает о смысле жизни, как тебе бы хотелось? Что за дурацкая идея!
– Нет, я вовсе так не думаю. Гарри далеко не философ, зато он умеет шутить и смеяться. В идеале хорошо бы иметь мужа, способного и на то и на другое, но, похоже, нельзя получить все сразу. А ты, папа, не умеешь ни смеяться, ни разговаривать, так что хуже не придумаешь…
Отец встал, раскрасневшись от обиды, играя желваками и стискивая кулаки. Элизабет впервые видела его таким несчастным и униженным.
– Ну что же, – в конце концов выдавил он, – вот и поговорили. Право, не знаю, что я сделал, чтобы заслужить подобное обращение. Я занимался своими делами в саду, а ты вернулась домой на нервах. И принялась критиковать мой сад, хотя до этого ни разу не пыталась мне помочь… Ты осуждаешь то, как я провел свою молодость. Набрасываешься на меня за то, что я не могу вспомнить каждую секунду твоей жизни до и после рождения… – Сквозь слова стали прорываться рыдания. – Но и этого тебе мало, ты обрушиваешь на меня обвинения в обидных вещах и неприятных временах… и упрекаешь в том, что твоя мать пренебрегла своим долгом и бросила семью! – В его голосе звучало столько боли, что он едва мог говорить. – Не представляю, с чего ты завела весь этот разговор. Остается надеяться, что ты всего лишь поссорилась со своим молодым человеком и в будущем подобное не повторится.
Отец никогда не называл Джонни ее молодым человеком. И ему бы не хватило воображения, чтобы представить, как всего несколько часов назад Элизабет и ее «молодой человек» кувыркались на полу в обнаженном виде и что, вполне вероятно, она носит его ребенка, а никакой ссоры между ними не было и быть не может.
Увы, колдовство не сработало: отец не развеселился, а скорее наоборот. Следовательно, она и в самом деле беременна.
Элизабет встала:
– Ты прав, мы просто поссорились. Непростительно с моей стороны выплескивать свои эмоции на тебя. Совершенно непростительно. Извини.
Она поднялась к себе, взяла из копилки несколько пятифунтовых банкнот и написала письмо Эшлинг.
Глава 10
По дороге в Лондон Эшлинг испытала больше приключений, чем за всю предыдущую жизнь. Она чувствовала, что очень правильно сделала, когда заявила Тони Мюррею про необходимость повидать мир.
На пароме в Холихед к ней подошел невероятно привлекательный молодой человек в расстегнутой на груди рубашке и купил ей бренди с лимонадом, не обращая внимания на ее протесты. Потом он повел ее на прогулку по палубе, назвал самой красивой девушкой в мире, попытался поцеловать, извинился, предложил руку и сердце, а в конце концов отошел в уголок, где его и вывернуло наизнанку.
Эшлинг, не осознавшая, что он пьян в стельку, смотрела на него круглыми от ужаса глазами. Ей на помощь пришли двое студентов из университета, которые ехали в Англию, чтобы подзаработать на консервном заводе во время каникул, и они принялись убеждать ее присоединиться к ним.
В поезде она познакомилась с молодым школьным учителем из Уэльса, который признался ей, что переезжает в Лондон, потому что терпеть не может свою деревушку, где все пытались заставить его жениться. Он считал, что сначала следует повидать мир. Эшлинг с жаром рассказала ему собственную историю и поделилась решимостью увидеть как можно больше за две недели отпуска, на которые ей с большим трудом удалось уговорить отца. Валлиец весьма презрительно заявил, что двух недель никак не хватит, чтобы посмотреть мир. Нужно уехать на гораздо более долгий срок. Возможно, им стоит вместе поехать во Францию на корабле. Для Эшлинг подобное предложение прозвучало слишком дико. Она объяснила, что едет к подруге, попавшей в трудную ситуацию: ей требуется помощь с организацией дня рождения отца. Валлиец сказал, что подруга, должно быть, живет в сумасшедшем доме. Отправить деньги в Ирландию, чтобы кто-то приехал на день рождения отца! Спустя четыре года. Он приставил палец к виску и покрутил для более наглядного объяснения, что он думал про подругу. Обиженная Эшлинг снова уткнулась в книгу.
Даже на вокзале Юстон мужчина средних лет спросил ее, не потерялась ли она, и предложил вместе взять такси, но Эшлинг высматривала Элизабет.
Получив письмо от подруги, Эшлинг позвонила ей на следующее утро и сказала, что обязательно приедет вечером того же дня. Элизабет говорила по-английски, как актеры в фильмах. Она объяснила, что вокзал Юстон – огромное место, но проблем не будет, если Эшлинг, сойдя с поезда, останется возле ограждения, тогда они наверняка найдут друг друга.
– Когда я приехала туда четыре года назад, то подумала, что меня бросили, – сказала Элизабет.
– Конечно, в то время мы были всего лишь детьми! – отмахнулась Эшлинг.
Она, озабоченно разглядывая толпу, остановилась причесаться, чтобы произвести хорошее впечатление. Вот бы еще чемодан покрасивее. Древний мамин выглядел слишком потертым на фоне новенького летнего пальто бирюзового цвета. Однако пришлось выбирать между новым чемоданом и новыми туфлями, и Эшлинг решила, что туфли важнее.
Она, должно быть, прошла мимо Элизабет, выглядывая в толпе бледную пятнадцатилетнюю блондинку, одетую во взрослую одежду, но тут ее потянули за рукав.