– Я тоже тебя люблю и навечно у тебя в долгу…
Эшлинг, в бирюзовом летнем пальто, пошла по перрону вдоль длинного поезда и затерялась в толпе. А когда оглянулась на провожающих у ограждения, там стояло столько народу, что она никак не могла разглядеть Элизабет, в сером платье, махавшую рукой и вытиравшую глаза кончиком красного шарфа, который должен был придать ей жизнерадостный вид.
Глава 11
Элизабет думала, что после визита Эшлинг в Лондон писать ей письма будет гораздо проще, но, к своему огромному разочарованию, обнаружила, что объяснять и описывать происходящее по-прежнему невероятно сложно. Одни ограничения сменились другими. Элизабет стало неловко, когда она поняла, что, должно быть, Эшлинг не в восторге от Джонни, хотя ни единым словом его не упрекнула. С другой стороны, она ведь постоянно забывает, что у Джонни не было причин уделять Элизабет больше внимания, относиться к ней с большей любовью и благодарностью на тот момент, так как он понятия не имел о поездке в Ромфорд и встрече с миссис Норрис. И никогда об этом не узнает.
Письма снова выглядели вымученными. Элизабет старалась писать что-нибудь жизнерадостное про отца, но после своего полувекового юбилея он больше никогда не вел себя столь же задорно. Честно говоря, иногда Элизабет сомневалась, что отец действительно пел в тот вечер. С тех пор он не запел ни разу, а она никогда не напоминала ему про празднование дня рождения.
Очень странно, что Эшлинг могла писать так свободно. Иногда она просила Элизабет сжечь письма сразу после прочтения, не то их обеих повесят или Эшлинг посадят в тюрьму за порнографию. Ее описания вечно неудовлетворенных порывов страсти Тони Мюррея звучали уморительно, и она часто извинялась за них фразой «Конечно же, для столь опытной женщины, как ты, все это должно выглядеть детской забавой». Эшлинг спрашивала про отца и как обстоят дела с той коварной женщиной, которая никак не оставляет его в покое. Она попросила Элизабет передать Стефану и Анне, что поспрашивала про старые дома в Ирландии, нет ли там залежей антиквариата. Ей сказали, да, могут быть, но если кто-нибудь приедет из Англии в фургоне, чтобы купить их, то местные немедленно решат, что их грабят среди бела дня, и ни за какие деньги не согласятся продавать.
По сравнению со всем остальным про Джонни она упоминала неуверенно и мимоходом, как бы в шутку, почти с осторожностью, словно перечитывала каждое предложение, прежде чем закончить его. Все остальное письмо было написано чисто в стиле Эшлинг, когда фразы прыгают друг через друга, с энтузиазмом и сводящей с ума непоследовательностью – ровно так, как она и разговаривала.
Тетушка Эйлин продолжала писать бодрые письма, полные новостей, и полушутя упоминала привлекательного молодого человека, которого Эшлинг описала как самого красивого мужчину из всех, что она видела. Про Джонни Элизабет сумела заставить себя писать только в преувеличенно шутливом тоне: «Повелитель уехал в Шотландию» или «Гроза Голливуда повесил на магазин новую вывеску „Ворски и Стоун“ и провел почти весь день на улице, любуясь ею». Она никому не смогла бы написать, что любит Джонни Стоуна так сильно, что сердце постоянно болит и колотится как бешеное. Подобное могла бы ляпнуть Эшлинг, однако, как с грустью вспомнила Элизабет, сердце Эшлинг не скачет зайцем, а непоколебимо остается на месте, взвешивая, стоит ли навечно привязать себя к сердцу Тони Мюррея.
Тони подумал, что, вернувшись из Англии, Эшлинг выглядела лучше, чем когда бы то ни было. Дни тянулись нестерпимо долго, поскольку он не знал, когда ожидание закончится. Его мать, как обычно недовольная всем на свете, включая отношения с Эшлинг, стала совершенно невыносимой и предложила пригласить барышню из семейства Грей на танцы в теннисном клубе. Тони возразил, что даже незнаком с барышней Грей и вообще никого на танцы приглашать не хочет, но мать продолжала настойчивый монолог, считая, что постоянное повторение одного и того же в итоге донесет мысль до слушателя.
Нет, она ничего не имеет против юной мисс О’Коннор, она очаровательная девочка. И разве мы не привечали ее в этом доме, когда она дружила с Джоанни? Но ведь она еще совсем ребенок, миленькая и ограниченная, совсем молоденькая, и как жаль, что Тони не расширяет круг своих друзей. Вот на прошлой неделе миссис Грей говорила…
Тони переставал вникать. Он часто вставал, не извинившись, из-за стола или выходил из гостиной с видом на реку. Без объяснений, без извинений стремительно садился в машину и жал на газ, выезжая за ворота.
Эйлин О’Коннор чувствовала, что игра затянулась и не стоит так долго дразнить Тони. Эшлинг в самом деле очень привлекательная девушка, и есть куча способов заполучить своего мужчину, помимо того, чтобы позволять ему слишком много. И после Морин и Брендана Дейли действительно приятно сознавать, что теперь ситуация совершенно противоположная. Эйлин и Шон чувствовали себя униженными, когда Брендан не спешил делать предложение, словно семейка Дейли решила держать О’Конноров на поводке. А теперь Эшлинг делала то же самое, только наоборот, и в неопределенном положении оказались подвешены уже Мюрреи.
Любые попытки выяснить намерения Эшлинг искусно пресекались.
– Думаешь, стоит красить твой кабинет? Ты все еще будешь у нас работать в следующем году?
– Ну разумеется, маманя! Или ты собираешься меня уволить?
– Нет, но если ты выйдешь замуж в благородное семейство, то не захочешь больше здесь работать… Тебе не придется зарабатывать на жизнь.
– Маманя, ну какое из Мюрреев благородное семейство? Такие же неучи, как и мы. В любом случае пусть только попробуют помешать делать мне то, что я хочу, а я хочу здесь работать! В какой цвет будем красить?
– Тони Мюррей не согласится, чтобы его жена работала в лавке. Эшлинг, ты наверняка это знаешь.
– Тогда пусть пойдет и удавится. Как насчет той яркой оранжевой краски, которая давно лежит на складе? С белыми дверями и моим зеленым халатом я буду выглядеть как ирландский флаг!
Эшлинг не проявляла ни малейшей серьезности в отношении Тони, однако встречалась с ним почти каждый вечер. Что из всего этого выйдет? Поживем – увидим.
Морин думала, что после возвращения из Лондона Эшлинг стала совершенно невыносимой: задирала нос и пускала пыль в глаза пуще прежнего. Все ее истории, которые начинались с «Когда мы были на площади Пикадилли…» и «Мы с Элизабет ужинали в районе Слон и Замок…», – всего лишь бахвальство. Детишкам ни единого подарочка не привезла. А разговоры про карточную систему в Англии не более чем отговорки. Война давным-давно закончилась! А когда она наконец соизволила зайти в гости, то просто сочилась ядом и насмехалась над всем и вся. Бедный Брендан на нее сильно обиделся, а его мать сказала, что как бы она не ударилась в разгульный образ жизни, болтаясь туда-сюда с Тони Мюрреем, причем обе стороны все никак не определятся с намерениями.
Джоанни Мюррей, погруженная в бурную жизнь в Дублине, временами приезжала в Килгаррет, и с каждым разом обстановка в доме становилась все напряженнее. Домочадцы постоянно отводили ее в сторонку, чтобы объяснить, что на самом деле происходит, словно работа в столичном городе делала ее более умудренной жизненным опытом, позволяя судить о важных событиях в Килгаррете. И судя по всему, все вращалось вокруг ее подруги Эшлинг О’Коннор. Мамуля нервно ходила туда-сюда по гостиной, стискивая руки, и говорила, что ничего не имеет против Эшлинг.
От Эшлинг тоже ничего путного добиться не удалось. Она сказала, что нет никакой тайной подоплеки, ей очень нравится Тони и, похоже, она ему тоже. Нет, ни один из них не планирует никаких радикальных шагов вроде помолвки. Боже правый, они еще слишком молоды!
Джоанни напомнила ей, что Тони отнюдь не молод, он уже стар, ему за тридцать! Эшлинг захихикала и ответила, что в наши дни тридцать – это еще желторотый юнец.
Когда Джоанни передавала подобные разговоры мамуле, та злилась и обвиняла Джоанни в том, что она что-то скрывает. Приезжать в Килгаррет на выходные становилось все невыносимее, и Джоанни все реже появлялась дома.
Шон устал от вопросов о том, когда все увидят великое слияние Мюрреев и О’Конноров. С хриплым смешком они говорили, что такая огромная корпорация способна подмять под себя половину всего бизнеса на востоке Ирландии. Они шутили про возможное слияние, но не про Эшлинг. Люди хотели знать. Шона донимали вопросами как покупатели в лавке, так и завсегдатаи Махеров за кружкой пива. А еще больше его раздражала Эшлинг.
Время от времени он заявлял, что таким поведением она превращает О’Конноров в посмешище. Эшлинг делала большие глаза и невинно спрашивала, что он имеет в виду. Тогда Шон взъерошивал ей волосы ладонью и говорил, что нет ничего хуже, чем жить в ирландском городишке и быть притчей во языцех.
Элизабет написала про маму. Она оказалась права, когда, читая ее письма, подумала, что мама не в себе. Мамины нервы действительно сдали. Она лежит в больнице и половину времени не понимает, где находится. Гарри наверняка в полном отчаянии. Он умолял Элизабет приехать к ним и привезти с собой того приятного молодого человека по имени Джонни, с которым они в прошлый раз так славно провели время. Разумеется, приятный молодой человек и слышать не хотел про поездку в дом, где царствуют болезнь, безумие и неразбериха, так что Элизабет даже не пыталась его убедить. Она поехала поездом.
Когда Гарри встретил ее в Престоне, то был сам на себя не похож. Его встревоженное лицо избороздили морщины.
– Элизабет, милая, я делал для нее все, что мог! – взревел он, словно его собирались обвинить в том, что случилось с мамой. – Я всегда с ней хорошо обращался. Я старался соглашаться со всем, что она говорила и чего хотела. Конечно, денег не особо хватало, дела в магазине идут не очень…