– У меня-то? Дружище, ты разговариваешь не с кем-нибудь, а с самой Элизабет Уайт!
– Да, я знаю и с нетерпением жду встречи с ней сегодня вечером. Я скучал по тебе, улыбашка.
– Я тоже скучала по тебе, Джонни.
Этель Мюррей сказала, что ей все равно нужно съездить в Дублин в день возвращения Тони и, возможно, стоит встретить молодоженов в аэропорту. Эйлин ответила, что не стоит.
– Наверное, ты права, Эйлин. Ты всегда кажешься такой благоразумной во всем, – неохотно согласилась Этель Мюррей.
Они разговаривали возле церкви, куда обе принесли цветы для процессии и где уже украшали платформу для статуи Святейшего Сердца. В дружелюбном молчании женщины пошли к воротам церкви.
– Никогда не думала, Эйлин, что у тебя такая деловая хватка. А ты, наверное, не подозревала, что я… такая одинокая и настолько зависима от детей…
– Мы все зависим от наших детей. Какие бы из нас были родители, если бы мы только нарожали детей и забыли про них?
– Ну, твои-то тебе проблем не доставляют. Не убегают от тебя как можно дальше в отличие от моих.
– А разве на следующей неделе к тебе не возвращается красавчик-сынуля, который будет жить в соседнем доме? Более того, разве он не увел у меня дочку?
Они обе засмеялись, а Эйлин снова задумалась: почему всем кажется, что у нее нет проблем с детьми? Имон с отцом ругаются пуще прежнего. Морин снова ждет ребенка и теперь еще сильнее привязана к семейству Дейли. Донал кашляет и задыхается, ему приходится останавливаться, чтобы перевести дух. У Ниам слишком дерзкий нрав, который ей когда-нибудь выйдет боком. А Эшлинг… Эйлин сама не понимала почему, но открытки от Эшлинг ее огорчали. Шон считал, что, судя по написанному, у дочери все прекрасно, однако она ни разу не упомянула, что счастлива…
Перед тем как уехать в Рим, Тони пообещал Джоанни оставить ключи под сиденьем машины, и она сможет на ней кататься целый месяц, пока их не будет. Как только Тони оказался на борту самолета, вылетающего из Рима, он начал жалеть о своем решении.
– Я, должно быть, совсем спятил, раз позволил уговорить себя на такое! – Он выглядел расстроенным и обиженным, словно обнаружил заговор против себя, хотя изначально идея принадлежала именно ему.
– Ты же говорил, что так мы сэкономим на стоимости парковки в аэропорту за целый месяц. Да и Джоанни сможет пользоваться твоей машиной, пока ее стоит на ремонте.
– Вот, кстати, да, мы ведь так толком и не выяснили, почему ее машине понадобился ремонт?
Эшлинг засмеялась:
– Скорее всего, мы никогда и не узнаем. Перестань волноваться и посмотри на облака. Представляешь, они ведь могут уничтожить урожай или испортить людям свадьбы и пикники, а отсюда выглядят совершенно безобидными!
– О да, та еще загадка природы! Слушай, если Джоанни повредила дроссельную заслонку или вообще угробила мою машину, я не знаю, что с ней сделаю! Господи, Эшлинг, машина-то совсем новая, всего тысячу миль наездила. Мне следовало мозги вправить, прежде чем я поддался на ваши уговоры!
– Тони, ради бога, ты ведь сам ей предложил! Я не собираюсь сидеть тут и тебе поддакивать, «да, дорогой», «нет, дорогой». Эта дурацкая идея пришла в твою голову, так что заткнись уже, а?
Тони посмотрел на нее и вдруг засмеялся:
– Отлично, больше ни слова про машину! Не могу себе представить, чтобы ты говорила: «Да, дорогой», «Нет, дорогой». Совсем не в твоем стиле.
– В супружеской клятве таких слов не прописано! И не вздумай говорить мне: «Да, дорогая», как делает бедный мистер Мориарти, разговаривая с женой. Мы должны иметь равное право согласиться или отказаться, а еще лучше вообще запретить эти фразы.
Тони снова засмеялся:
– Ты такая забавная, когда входишь в раж и начинаешь устанавливать правила. Хорошо. В нашем доме никаких «да, дорогой», «нет, дорогой» никогда не будет.
– Мне уже не терпится увидеть наш дом! Интересно, какой он? Маманя сказала, что там сделали подъездную дорожку и все остальное…
– Прекрасно, тогда мы сможем припарковать то, что осталось от машины, внутри, а не оставлять на улице.
– Тони! Да хватит уже про машину! У нас будет собственный дом. Разве не здорово?
Он взял ее за руку:
– Да, там все будет прекрасно, в нашем доме все будет наилучшим образом. Естественно, что некоторые вещи могут быть немного… я имею в виду, не все складывается идеально… когда путешествуешь за границей… но в нашем доме… в нашем доме все должно быть как нельзя лучше… – Тони смутился и покраснел, на лице одна гримаса сменяла другую: он то хмурился, то выглядел беспомощным, как ребенок.
Эшлинг намеренно сделала вид, что не поняла намеков:
– Разумеется, все будет как нельзя лучше, когда мы будем есть нормальную еду. Вообще-то, мы не давали клятву есть итальянскую кухню, пока смерть не разлучит нас, или жить в постоянном шуме и гаме заполненных машинами улиц. Мы ведь мечтали о жизни в Килгаррете. И там все будет замечательно. Мы ведь оба это знаем, верно?
Однако Тони уже решился и был твердо намерен идти до конца.
– Нет, – прошептал он, – я про другое. Про то самое. Про постель… С ней тоже все будет в лучшем виде, когда мы устроимся в нашем собственном доме. Понимаешь?
– Ты про то, что мы все еще не сделали это как следует? – совершенно легкомысленным тоном спросила Эшлинг. – Мне кажется, поначалу у всех получается не совсем так, как надо, просто нужно потренироваться. Всем ведь приходится учиться играть в теннис и ездить на велосипеде. Научить-то нас некому. У всех точно так же. Поэтому все с жаром притворяются, будто и так все знают, по наитию. Спорим, через пару недель мы освоим это не хуже любой другой пары и тогда будем делать вид, что ничего такого тут нет.
– Эшлинг, ты невероятная! – сказал он.
– Но ведь так оно и есть, верно? Вполне логичное объяснение, – ответила Эшлинг, и они закрыли тему, переключившись на мать Тони и как бы сделать так, чтобы она не завела привычку постоянно являться к ним в новый дом.
Потом они замолчали, и Тони уставился прямо перед собой. Эшлинг смотрела в иллюминатор и размышляла, считает ли Тони, что вечерами по-прежнему может выпивать в баре без нее, как делал до свадьбы, а иногда ходить вместе с ней в кино. И если так, то что она, по его мнению, должна делать – сидеть одна дома и ждать его? Что ей делать дома одной, черт побери?! Успокойся, сказала она себе, нет смысла переживать о чем-то, что еще не случилось, и не факт, что случится. Подумай о чем-нибудь другом.
Глядя на облака, Эшлинг вспомнила, как спрашивала Элизабет, каково заниматься сексом. Бедняжка Элизабет была сама не своя из-за аборта и всего остального, и Эшлинг мало чем могла ей помочь, но Элизабет ничего не говорила о том, что секс требовал длительного обучения. Из ее слов создавалось впечатление, что все как-то само собой происходит. Впрочем, она, конечно же, души не чает в Джонни и не стала бы признавать, что ему тоже пришлось учиться, как и всем остальным. А может быть, Джонни уже потренировался на других. Ну разумеется, вот почему для них все было просто! А Морин с Бренданом Дейли, наверное, учились годами. Удивительно, что у них так быстро получился Брендан-младший. Прямо невероятно быстро. Видимо, что-то случайно пошло не так.
Эшлинг пожала плечами. Похоже, в каждом браке есть свои тайны. Она ведь никому не расскажет про ту кошмарную ночь в Дублине с мертвецки пьяным Тони, какими идиотами они тогда выглядели перед портье в отеле «Шелбурн». И про то, как Тони плакал и она сама плакала в отеле «Сан-Мартино» в Риме. Про такое никому не болтают. Точно так же все молчат про тот случай, когда папаня ударил Имона во время воскресного ланча, а маманя стояла с ножом, чтобы они не бросились друг на друга. Это стало таким потрясением для всех, что никто никогда не упоминал об этом и даже не думал.
Дорогая Эшлинг,
я ужасно рада, что ты вернулась домой и устроилась в новом доме. Так экзотично писать на конверте: «Миссис Мюррей. Коттедж Сан-Мартино» вместо «Эшлинг О’Коннор. Площадь, № 14». Кто из вас придумал дать вашему дому название отеля, где вы провели медовый месяц? Как здорово, что ты снова в Килгаррете! Теперь я наконец-то понимаю, где что находится. Я почему-то представляла ваш дом на другом краю города, на дороге в Дублин. Теперь я точно знаю, где он, а потому просто пиши и рассказывай все, что происходит.
И не вздумай отговариваться делами! Ты ведь замужняя дама, которой заняться нечем, кроме как цветочки разводить целыми днями. Я понимаю, что сравнения неуместны, но в моих самых ранних воспоминаниях о маме, еще до войны, она всегда сидит за письменным столом и пишет письма. Понятия не имею, кому они могли быть предназначены. Тетушка Эйлин говорила, что очень редко получала весточки от мамы, значит тут очередная тайна.
Раз уж речь зашла про маму, то у нее все хорошо, то есть врачи имеют в виду, что она спокойна, так как накачана транквилизаторами, причем настолько, что никого не узнает и не понимает, где находится. На прошлой неделе я съездила в Ланкашир, чтобы самой посмотреть, как у нее дела. Она похожа на младенца, совсем худая и часто улыбается. От нее как будто пустая оболочка осталась. Отец про ее дела и слышать не желает. Недавно он все же упомянул маму, когда я показывала ему фотографии с твоей свадьбы – правда же, они отлично получились? – и я подумала, что, возможно, он будет чаще говорить про нее, но ничего подобного. Он тогда до смерти меня испугал, заявив, что всегда надеялся, что я выйду замуж и заведу семью, а потом вернулся в свое обычное неразговорчивое состояние.
Кстати, его ожидания по поводу моего замужества шокировали меня, поскольку я никак не думала, что после его собственного неудачного опыта в браке он все еще хочет, чтобы кто-нибудь связывал себя брачными узами. В твоей семье совершенно другая история. Меня ничуть не удивило, что твои родители так обрадовались твоей свадьбе, ведь они сами столько всего получили благодаря семейной жизни. В общем, я прямо заявила отцу: Джонни и супружество совершенно несовместимые вещи и я могу выбрать только одно из двух.