– Конечно, милочка. Ключ будет висеть на веревочке в почтовом ящике. Мы оставим тебе чайник с чаем и пледы. Включи электрический обогреватель, как только приедешь. Ты такая славная девочка, приезжай поскорее.
– Скажите ему, что мама хотела бы видеть его в добром здравии и приличном виде и чтобы у него глаза не были красными, когда мы завтра поедем в больницу.
Потом Элизабет позвонила на вокзал. Господи, пожалуйста, пусть хоть иногда на вокзале Юстон случится хоть что-нибудь хорошее!
Она написала записку Генри Мейсону с объяснением, почему не может увидеться с ним завтра, а также попросила его сообщить Стефану, в колледж и школу. На Генри можно положиться, он отлично справится с порученным ему делом.
Затем Элизабет написала записку отцу и оставила ее в спальне на случай, если кто-нибудь из гостей поможет ему вымыть посуду на кухне. Она не хотела, чтобы он узнал эту новость при посторонних, и уж точно не собиралась сама при этом присутствовать. В записке она еще раз осторожно упомянула название больницы, если вдруг отец захочет отправить цветы, и сообщила, что уезжает на несколько дней. После чего пошла в гостиную и вежливо подождала окончания партии.
– А, чай? – спросил удивленный и обрадованный отец.
– Нет, не сейчас, на кухне все готово, разумеется, но, прости, что прерываю, мне нужно срочно уехать. Слишком долго объяснять, не стану вас всех задерживать. Я оставила тебе записку наверху. – Элизабет широко улыбнулась игрокам и стремительно вышла из дому.
В конце улицы она заметила такси и подозвала его. Письмо для Генри она бросила в почтовый ящик большого многоквартирного дома, где он жил. Дом был под стать самому Генри: все содержалось в идеальном порядке, так что они рассортируют письма для жильцов и разложат их аккуратными рядами на большом столе в холле. Генри сообщит всем остальным, Элизабет написала ему номера телефонов.
Элизабет показалось, что она увидела Генри в окне наверху, когда возвращалась в такси, но объясняться с ним лично потребовало бы слишком много времени, да и в письме лучше написано. Она увидится с ним на следующей неделе.
В поезде Элизабет то и дело засыпала и пару раз просыпалась с болью в шее из-за неудобного положения. Она потерла шею, пытаясь размять напряженные мышцы.
– Позвольте вам помочь? – предложил сидящий напротив мужчина, который не сводил с нее глаз, с тех пор как она вошла в купе.
Хорошо, что там были еще двое мужчин, не хотелось бы остаться с таким наедине.
– Спасибо, не стоит, – резко ответила она без намека на шутку.
Чуть позже лежавшее у нее на коленях черное пальто, которое она захватила в качестве дополнительного утепления и траурной одежды одновременно, упало на пол. Мужчина поднял его и положил обратно, сопровождая это излишними похлопываниями и прикосновениями.
Элизабет открыла глаза и холодно посмотрела на него:
– Сядьте на место и уберите от меня руки.
Он засмеялся.
Она посмотрела в другой конец вагона в поисках поддержки, но те мужчины, должно быть, вышли, пока она спала.
– Да ладно, вы так сидите, что я подумал, вам требуется компания, – уверенно заявил он.
Какой гнусный тип! – подумала Элизабет, глядя на полное лицо и толстые губы и с трудом сдерживая отвращение.
– Вы ошибаетесь! – отрезала она. – Мне не нужна компания, а если вы так считаете, значит вы мне угрожаете, и тогда я сейчас потяну за шнур.
Элизабет встала и схватилась за шнур вызова кондуктора.
Мужчина забеспокоился:
– Ну что за глупости… Сядьте. Я не хотел ничего дурного.
– Убирайтесь отсюда! Идите в другой конец купе. Быстро!
Он суетливо подобрал свой портфель и передвинулся.
– Вот там и сидите. Одно лишнее движение – и я потяну за шнур, а вы потом можете объясняться с охраной поезда и полицией.
– Не будьте такой дурой! Я же ничего не сделал…
– И теперь точно не сделаете, – парировала она.
Он взял газету и притворился, что читает в тусклом свете. Элизабет села, поправила одежду, тщательно укрыв ноги пальто, чтобы было теплее.
– Вы что, нервная? – спросил мужчина, выдохнувший с облегчением, когда Элизабет выпустила из рук сигнальный шнур.
– Заткнитесь наконец! – закричала она.
– Ладно-ладно, молчу. Психованная старая дева…
– Так и есть! – согласилась довольная Элизабет.
Неделя пролетела как в тумане. На похороны мамы пришли всего десять человек, включая Гарри, Элизабет и милую медсестру по фамилии Флауэрс. Элизабет забрала из больницы небольшую сумку с личными вещами мамы и подумала, что Гарри слишком расстроится, когда их увидит, да и она сама не в состоянии пока на них смотреть.
Капеллан очень душевно говорил про «возвращение домой», «отдохновение» и «покой». Гарри шмыгал носом, стоя рядом с Элизабет.
– Вайолет не хотела никакого покоя, она терпеть не могла покой, она любила повеселиться, – прошептал он.
– Я думаю, священники неправильно понимают, – шепотом ответила Элизабет. – Возможно, на небесах хватает развлечений, и мама отлично проводит время.
– Пока еще нет, – задумчиво ответил Гарри. – Только после воскрешения и всего остального.
– Ой, я все время путаю англикан с католиками. Кажется, католики идут напрямую в рай. А может, у меня в голове все смешалось.
– Бедная Вайолет! – зарыдал Гарри. – Несчастная моя Вайолет! Разве она многого хотела? Ей так мало нужно было в жизни! И даже этой малости она не получила…
Элизабет стояла под зонтиком мистера Хардкасла, прикрываясь от дождя, и думала о любви. На самом деле мама слишком многого хотела – больше, чем кто-либо в ее время мог получить. И всегда оставалась недовольна. Однако в конечном счете оказалось, что все, чего она хотела, – это Гарри. Он не дал ей богатства и не избавил от забот, с ним она получила трудную жизнь и работу в маленьком магазине. И она чувствовала себя счастливой, пока не потеряла рассудок. Неудивительно, что Гарри считал, будто она не имела амбиций и довольствовалась малым. Отец же видел в ней законченную эгоистку, которой вечно чего-то не хватало. А люди вроде матери Моники думали, что Вайолет получила вдвое больше того, что причиталось каждому, включая два замужества. Тетушка Эйлин говорила, что в школе с мамой было безумно весело.
О господи, она совсем забегалась и забыла написать тетушке Эйлин! Надо сообщить ей как можно скорее. Может быть, тетушка Эйлин даже напишет письмо Гарри. Хотя, строго говоря, писать нужно скорее отцу. Да черт с ним, пусть тетушка Эйлин сама разбирается!
Во время бесконечных чаепитий Хардкаслы заверяли, что пенсии Гарри и дохода от маленького магазина вполне достаточно, чтобы покрыть его проживание у них. С Гарри Элизабет обсуждала планы его приезда в Лондон. Пришли телеграммы с соболезнованиями от Стефана Ворски и Анны, от колледжа и школы, от Генри Мейсона и Саймона Бёрка, а также от пары слушателей курса по искусству, которых наверняка известил Генри. От Джорджа Уайта и Джонни Стоуна не было ни слуху ни духу.
В последний вечер перед возвращением в Лондон Элизабет и Гарри пошли поужинать. В ресторане уже начали готовиться к Рождеству, но праздничные украшения не соответствовали их настроению.
– Я повторяю себе снова и снова, что ничего не изменилось. Тем не менее я всегда думал, что ей станет лучше. Я надеялся, что однажды она проснется и скажет: «Гарри, что за глупости!» – и все будет хорошо. А теперь я не могу так думать. Ты тоже это ощущаешь?
– Да, – соврала Элизабет и подивилась на его неспособность принять то, что он не в состоянии вынести, ведь она подробно объясняла Гарри суть маминой болезни.
– Не волнуйся, у меня здесь все будет хорошо, – сказал Гарри.
– Ладно, не буду. Я буду часто думать о тебе… в промежутках между твоими приездами в Лондон.
– Как там мой друг Джонни?
– Прекрасно. У него все прекрасно, – ответила Элизабет.
Они оба чувствовали себя подавленно, так что тон ее ответа вполне соответствовал общему тону разговора, однако Гарри почуял едва заметную разницу.
– Я не собираюсь совать нос не в свое дело… – начал он.
– Гарри, ты никогда не суешь нос не в свое дело, – заверила его Элизабет.
– Я просто подумал… когда он не приехал с тобой… может быть… что-то изменилось…
– Да, ты прав. Что-то изменилось. – Элизабет принялась разглядывать скатерть, Гарри молчал. – Я имею в виду, он такой же, каким был всегда и каким всегда будет. А вот мои чувства изменились.
– Ты же не бросила Джонни? Таких парней один на миллион!
– Это трудно объяснить. Понимаешь, он ко мне никаких особых чувств не испытывает… все совсем не так, как у вас с мамой, он не видит в нас пару. Долгое время я этого не понимала.
– Ты же всегда говорила, что он не из тех, кто женится… ты знала это… – Гарри явно расстроился, поняв, что Джонни перестанет быть частью его жизни.
– Да, но я не понимала, как мало он нуждается во мне. Последние несколько месяцев я встречаюсь с Генри, помнишь того молодого человека, юриста, вы познакомились на вечеринке?
– Ах да, он еще речь сказал, – вяло подтвердил Гарри.
– Да. Он и его друг Саймон Бёрк очень внимательны ко мне. И, честно говоря, мне нравится Генри. Мы ходим в театр, в художественные галереи и разные другие места. Он готовит мне ужин в своей квартире, а я приглашала его к себе, когда папы не было дома, а один раз, когда он был дома… И понимаешь, Джонни ничуть не возражает. Ни чуточки…
– Ты просто хочешь заставить Джонни ревновать? Разве не глупо так себя вести?
– Нет, я не пытаюсь заставить его ревновать, но, если бы Джонни выказал хоть малейшее недовольство, дело не зашло бы так далеко. А Джонни молчит и ни капли не обижается, если я говорю ему, что не могу прийти к нему в субботу, потому что иду в театр с Генри.
– А что ты хочешь, чтобы он сказал?
– Не знаю… Я не ожидала, что ему настолько все равно. Однажды я прямо его спросила…
– И что он ответил?
– Он ответил: «Ты же меня знаешь, киска, я не привязываю людей к себе» – и напомнил, что я не возмущалась, когда он встречался с другими женщинами, и он не собирается играть роль ревнивого любовника. Я сказала ему,