Да, он очень любит Джин, она работает медсестрой и прекрасно к нему относилась, когда он учился на юридическом: поддерживала его финансово, оплачивала учебу и помогла продержаться, пока они не получили деньги от продажи родительского дома. Джин вышла замуж за Дерека, у них есть сынишка, которого тоже назвали Генри. На Рождество Генри собирался подарить своему маленькому тезке игрушечную железную дорогу.
Планы Генри звучали весьма продуманно: он поедет поездом до Ливерпуля, где его встретит Дерек; они вместе заберут елку и привезут ее домой. Малыш Генри будет спать, а трое взрослых займутся украшением елки.
Генри затруднялся ответить, хорошие ли у него отношения с сестрой и зятем. Он даже не понял, в чем тут вопрос. Просто Джин – его сестра, и он едет к ним на Рождество. Элизабет чувствовала себя несколько глупо, словно устроила ему допрос. Она надеялась услышать от него, что они с Джин всегда были близкими друзьями, имели похожее чувство юмора, что ему очень нравится Дерек, что на Рождество Джин и Генри вспоминают родителей и говорят все без утайки, рассказывают друг другу о произошедших за год событиях, словно расставались всего на неделю.
На фоне подобного Рождества ей стало бы как-то легче принять свое собственное. Они с отцом провели уже не одни праздники вместе, после того как мама ушла из дома, но каждый раз давался с трудом. Чем ближе Рождество, тем мрачнее становился отец, и к тому времени, когда Элизабет нарезала курицу, он превращался в холодный и безмолвный могильный камень. Элизабет научилась справляться с его отстраненностью. Она продолжала болтать бессвязные милые глупости, словно не замечая его дурного настроения и полного молчания в ответ. Помыв посуду, они разжигали камин и слушали радио.
Элизабет понятия не имела о планах Джонни на Рождество, но в них никогда не входило желание развлечь ее и никогда не войдет. Многие подумали бы, что для одинокого Джонни было бы естественно прийти на рождественский ужин к Элизабет с отцом, однако Джонни не делал ничего, что его огорчило бы. Он расскажет ей между делом. Возможно, он снова поедет в Шотландию, как в прошлом году, когда они вшестером арендовали фермерский домик и отлично провели четыре дня, гуляя по горам и пируя возле очага. Услышав об этом, Элизабет позеленела от зависти.
В итоге Джонни никуда не поехал на Рождество, так как свалился с сильным гриппом, и это совпало с его очередным увлечением: итальянка, вообразившая себя Флоренс Найтингейл, вытирала ему лоб и поила водой. Элизабет навестила Джонни в сочельник и ничем не выдала ошеломленной Франческе свою давнюю связь с Джонни. Она вела себя спокойно и участливо, словно навещала друга, и не обратила внимания ни на белый халатик на дверях спальни, ни на одежду, брошенную на стул, ни на косметику на туалетном столике, ни на смущенное лицо Джонни.
– Я пришла поздравить тебя с Рождеством. Стефан сказал, ты сильно заболел. Я сделала то, о чем пишут в книжках, и принесла тебе говяжий бульон. – Элизабет засмеялась, через мгновение Франческа тоже рассмеялась, и Джонни выдавил улыбку. – Франческа, ты не могла бы подогреть бульон… Он должен сотворить чудо, но давайте не будем проверять, правда это или бабушкины сказки, а просто поверим, что так и есть.
Франческа бросилась на кухню за кастрюлей.
Даже на разгоряченном от лихорадки лице улыбка Джонни все еще выглядела очаровательной.
– Я не знал, что ты зайдешь… я думал…
– Я знаю, ты думал, что я буду осмотрительна. Ничего страшного.
– Что?
– Ничего страшного. Я думаю, худшее уже позади, теперь будет лучше.
Джонни взял ее за руку:
– Все изменится. Я обещаю, больше такого не повторится.
Элизабет потрепала его по руке и встала. Она очень хорошо умела неверно понимать сказанное, ведь долгие годы она намеренно так и делала. Теперь она притворилась, что речь идет о гриппе.
– Ты прав, все изменится, уже завтра станет легче. Конечно же, все должно измениться… – Она послала ему воздушный поцелуй, стоя в дверях. – С Рождеством, Джонни! Франческа?
Из кухни появилась взъерошенная голова.
– О Илисабет, ты уходить… Такой быстрый?
– Да, я просто хотела пожелать Buon Natale, правильно?
– Si, Buon Natale! – с восторгом ответила Франческа.
Спускаясь по знакомой лестнице, Элизабет вполне могла себе представить, как Франческа сидит у постели Джонни, кормит его бульоном с ложечки и говорит, какая милая эта Илисабет. А Джонни нетерпеливо меняет тему.
Генри вернулся через три дня после Рождества, приятного, тихого, как и положено. Элизабет хочет знать, почему он вернулся так быстро? Если все было прекрасно, то почему он не остался отпраздновать Новый год на выходных?
– Потому что я по тебе скучал, – прямодушно ответил Генри. – И мечтал поскорее тебя увидеть.
Генри поинтересовался, не хочет ли Элизабет пообедать с ним в канун Нового года.
– А давай теперь я приготовлю обед для тебя, – предложила она. – Отца не будет, у них новогодняя вечеринка с бриджем, и он ждет ее с нетерпением.
Генри принес бутылку шампанского, еще одну Элизабет уже поставила охлаждаться, так что они решили не ждать до полуночи и выпить одну сразу, а другую оставить на потом.
– Знаешь, ты мне очень нравишься. Я всем сердцем к тебе привязался, – в какой-то момент сказал Генри.
– Ты тоже мне очень нравишься, – призналась Элизабет.
– Вопрос в том, что я не совсем понимаю… кто я тебе… – (Элизабет посмотрела на него в недоумении.) – Я, конечно, в курсе, что вы с Джонни Стоуном близкие друзья… но я не знаю… – (Элизабет молча смотрела на него.) – Понимаешь, я не хочу быть дураком и надеяться, что ты обратишь на меня внимание, если такой парень… если у вас что-то… Я надеялся, ты скажешь мне, что ты думаешь…
В его глазах светилось столько надежды и нетерпения, и он почти боялся услышать ответ. Элизабет впервые в жизни почувствовала столь полную власть над человеком, но никакого удовольствия от нее не получила.
– Это долгая история… – начала она.
– Нет, я не хочу знать, что там было в прошлом… Прошлое мне без разницы. Я хочу знать, что ты чувствуешь сейчас… чего ты хочешь…
– Я больше не люблю Джонни Стоуна, – ответила Элизабет, и ее собственный голос отдался эхом в голове.
Так оно и есть. Лицо Генри расплылось перед глазами, она целиком ушла в осознание факта: она не любит Джонни. И даже не поняла, как это произошло. Любовь к нему, которая всегда была внутри ее, ушла, а она и не заметила, пока ее не спросили. И только тогда осознала, что чего-то не хватает. Элизабет улыбнулась, и лицо Генри снова вернулось в фокус.
– Правда не люблю, – без обиняков сказала она.
– Тогда возможно ли, что со временем ты полюбишь меня? – нерешительно спросил Генри, боясь поверить. – Я не хочу, чтобы ты чувствовала, будто я тебя тороплю или требую ответа прямо сейчас, но если ты…
– Так ведь я уже люблю тебя, – заявила Элизабет.
Генри пришел в какой-то совершенно детский восторг и взлохматил себе волосы так, что они стояли на голове, словно нимб. До сих пор он лишь легонько чмокал ее в губы на прощание, а теперь притянул к себе и долго целовал.
– Ты самая чудесная в мире! Ты такая красавица… Не могу поверить, что ты полюбила меня! – Счастливый Генри с гордостью смотрел на нее.
– Ты так хорошо ко мне относишься… неудивительно, что я люблю тебя, – ответила Элизабет.
– Ты выйдешь за меня замуж? Мы можем пожениться в следующем году?
Потрясенная Элизабет высвободилась из его объятий. Для Генри любовь означала брак, для большинства людей любовь равнялась браку. Генри не терпелось отказаться от всех других возможностей, закрыть любые альтернативные варианты и жить с ней, Элизабет Уайт, до конца жизни. Именно этого он безумно хотел. И она тоже. Она хотела жить счастливой и спокойной жизнью и заботиться о Генри. Чтобы они были вместе, вместе все планировали и делили все пополам. Да, она с удовольствием вышла бы замуж за Генри Мейсона.
– Генри Мейсон, разумеется, я буду счастлива стать твоей женой! – сказала она.
Разговоры с Этель Мюррей всегда давались Шону с трудом. Она из тех женщин, которые говорят настолько категорично, что добавить просто нечего. Он бы и теперь увернулся от разговора, но Эйлин слегла. На Рождество она плохо себя чувствовала. Должно быть, переела вкусностей, да и перед праздниками слишком много работала в лавке. Эйлин решительно заявила, что в новом году нужно найти подходящую девушку и платить ей приличное жалованье. Шон согласился и обещал сразу после рождественских каникул поискать кого-нибудь.
Этель Мюррей заявилась без приглашения. Она выглядела смущенной и теребила перчатки. Они вежливо поговорили о том, как у кого прошло Рождество, о новом священнике, таком милом и с прекрасным голосом, как раз то, что нужно для хора. Обсудили, до чего докатился мир, если бедный папа римский вынужден во время рождественской передачи по радио говорить об опасности атомных бомб. В конце концов Этель Мюррей добралась до сути дела и спросила, нет ли у Шона и Эйлин… не знают ли они… в общем, не в курсе ли они, какие отношения между Тони и Эшлинг?
Шон остолбенел. Но ведь Тони и Эшлинг прекрасно ладят между собой, разве нет? Что-то произошло? Он ничего не слышал, о чем идет речь? Какие-то неприятности? На лице Этель Мюррей было написано, что она обратилась не к тому человеку. Она попыталась дать задний ход, но теперь уже Шон расстроился сильнее, чем она. Так что пусть уж говорит напрямую, что ее беспокоит.
Этель Мюррей беспокоило заявление Эшлинг во время рождественского ланча о том, что в новом году она собирается попросить отца взять ее обратно на полную ставку в лавку О’Конноров. Маманя устала, она слишком много работает, а ведь ей уже за пятьдесят, и пора бы отдохнуть, а Эшлинг все равно целыми днями заняться нечем, вот и будет ей занятие. Тони промолчал, но он, бедняжка, плохо себя чувствовал. Наверняка у них что-то случилось, и, как бы ни было тяжело для Этель говорить на такую тему с Шоном и Эйлин, она считала, что вопрос следует обсудить с глазу на глаз… и хотела попросить у них совета.