Шона тронули ее терзания, а еще больше – ее замешательство. Нечасто увидишь Этель Мюррей в растерянности. Он успокоил ее, настоял на том, чтобы они оба выпили виски в честь праздников, и сказал, что на данный момент не станет тревожить Эйлин, но они непременно обсудят это в самом ближайшем будущем. Он извинился за собственную вспыльчивость, и она потрепала его по колену затянутой в перчатку рукой. Шон подумал, что в расцвете лет Этель Мюррей, пожалуй, очень даже неплохо выглядела.
Эйлин встала на ноги и пришла на девятичасовую мессу первого января. Выходя из церкви, она встретила Эшлинг, у которой обрадованно загорелись глаза.
– Маманя, как здорово, что ты поправилась! Садись в машину, я отвезу тебя домой. А еще лучше давай поедем ко мне.
– С удовольствием! Мне бы не помешало немного тишины и покоя. Погоди минутку, я скажу кому-нибудь, куда иду, иначе они бросятся меня искать.
Эйлин оглядела толпу, выходящую на холодный утренний воздух. Прихожане окликали друг друга, поздравляя с Новым годом. На глаза попался тепло закутанный Донал.
– Передай всем, что я поехала к миссис Мюррей на завтрак. А вы позавтракайте без меня!
– Накормят тебя у Мюрреев, как же! Я скажу, чтобы твою порцию оставили в печке! – добродушно отозвался Донал.
– Эшлинг, он всего лишь шутит над тобой, – сказала Эйлин, усаживаясь в машину.
– Он недалек от истины, – ответила Эшлинг, нажала на газ и направилась к дому.
Состояние дома потрясло Эйлин до глубины души. Гостиная завалена грязными тарелками, на столе стаканы, на полу крошки. Сверкающая кухня, предмет зависти бедняжки Морин, превратилась в жалкое зрелище: плита покрыта слоем жира, везде недомытые кастрюли, повсюду рассыпаны кукурузные хлопья, в раковине полно немытой посуды. Тут явно никогда не убирали.
– Детка, ты ведь хозяйка этого дома, почему же ты совсем о нем не заботишься? – в ужасе спросила Эйлин, которой пришлось убрать грязную тряпку со стула, прежде чем она смогла хотя бы присесть.
– Маманя, а кому оно надо? – Эшлинг ничуть не раскаивалась. – Если я приберусь и наведу тут порядок, то он снова устроит бардак.
– Но, Эшлинг… разве можно так жить? Никак нельзя! Где Тони? Он все еще спит? – Эйлин понизила голос.
– Он не появлялся дома. Придет к ланчу, переоденется и уедет в гостиницу…
– Где же его носит? Ты провела здесь новогоднюю ночь совсем одна? Что стряслось с Тони?
– Думаю, он завалился спать там, где упал. У Шея Фергюсона или где-нибудь еще. Иногда он ночует в гостинице… Я думала, ты уже слышала…
– Нет, я ничего не слышала, совсем ничего.
– Ну вот, я тут так и просидела всю ночь одна. Сварила немного картошки вон в той кастрюле. Он часто хочет картошки, когда является домой с бутылкой… Когда стало совсем поздно, я поняла, что домой он не придет, поэтому приготовила себе поесть. У меня оставалось немного бекона, я начала его жарить с луком, он сгорел, так что плюс еще одна сковородка. А на той – вчерашняя яичница-болтунья, к которой он не притронулся, а вон та кастрюля… не знаю, наверное, молоко.
На Эйлин накатила тошнота.
– И как давно вы так живете?
– Не знаю. Дай-ка подумать… Я замужем год и семь месяцев… или уже семь лет и один месяц? Ну вот примерно столько…
Именно ее отстраненная насмешка над собой вывела Эйлин из состояния шока.
– У тебя горячая вода в кране есть? – решительно спросила она.
– Что? – вздрогнула Эшлинг.
– Водонагреватель включен? Мне нужно быть дома через час или полтора. К тому времени здесь надо навести порядок.
– Маманя, да какой смысл…
– Хватит ныть и жаловаться, берись за дело!
– Маманя, ничего я не буду делать, и ты тоже!
– Я тебя больше в жизни на порог не пущу, засранка ты этакая, если сейчас же не оторвешь задницу от стула и не наведешь здесь порядок!
– Маманя, это же мой дом, ты сама так говорила.
– Господи боже, конечно твой! Но ты только подумай, сколько людей обожали бы его, превратили бы в маленький дворец, так нет же, мисс Спесивая Эшлинг всегда лучше всех в мире все знает! Твоя сестра Морин дорого дала бы за такую кухню. Я знаю, видела ее лицо. Подумай о Пегги, которая живет в хибарке в горах… Что бы она дала за такой дом? Однако Господь решил одарить им не тех, кто ценил бы его, Он отдал его вечно ноющей грязнуле, которая сама себя жалеет! Да, Эшлинг, вот кто ты есть…
Реакция Эйлин ошеломила Эшлинг: ни слова про Тони, ни грамма утешения, ни материнских объятий, ни разговоров про отвратительную природу мужчин. Вместо этого мать ее отчитала похлеще, чем когда ей было четырнадцать. Эшлинг невольно встала. Маманя уже снимала пальто:
– Повесь его где-нибудь, чтобы оно не запачкалось, и дай мне фартук или халат… А, ладно, дай-ка мне одну из твоих тряпок, которые так дорого стоят на Графтон-стрит, и я накину ее поверх моей приличной одежды. Не стой столбом! – Эйлин уже где-то нашла подносы. – Давай разбирай гостиную, приноси все, что там есть.
– Маманя, я не хочу, чтобы ты упахалась…
– Я не позволю посторонним увидеть, какую неряху-дочь я вырастила. Ты меня слышишь? А ну вперед!
Эшлинг истерически хихикнула и подумала, что они, должно быть, выглядят как актеры в старых фильмах на ускоренной перемотке, когда полицейский и грабители судорожно бегают туда-сюда.
– Маманя, в гостиной чисто! – крикнула Эшлинг.
– Что-то я не слышала пылесос! – отозвалась маманя.
Они справились за полтора часа. Маманя распахнула все окна, чтобы проветрить дом.
– Мы же воспаление легких заработаем! – пожаловалась Эшлинг.
– Лучше воспаление, чем дифтерия от всей той грязи, которая здесь накопилась!
Мусорные ведра были заполнены, полы вымыты. Маманя оставила пять кастрюль отмокать в мыльной воде, наказав, чтобы через несколько часов Эшлинг их хорошенько вычистила, потом открыла дверь в спальню и тут же с грохотом захлопнула обратно.
– У тебя есть пара часов до возвращения мужа домой. Приберись там как следует, поменяй постельное белье и аккуратно заправь постель. Я вернусь во второй половине дня – и в доме должен быть идеальный порядок! Если хочешь, открой в спальне окна, прежде чем отвезти меня домой, чтобы немного там проветрить.
– Маманя, ты собираешься вернуться? – испуганно спросила Эшлинг.
– Разумеется! Ты ведь пригласила меня на чашку чаю и, кажется, даже не заметила, что до чая дело не дошло. Поэтому я вернусь. И я не собираюсь пить чай из грязного чайника! Мне на свадьбу серебряных чайничков не подарили, иначе они были бы начищены до блеска.
– Маманя, Тони может не быть дома и после ланча. Боюсь, ты не понимаешь, как далеко все зашло…
– Боюсь, это ты не понимаешь, как далеко все зашло! – мрачно ответила маманя, надевая пальто.
Тони явился в полдень в совершенно жутком виде. Помятый костюм покрывали пятна, словно от попавшей на него рвоты, которую кое-как счистили. Глаза опухли и покраснели. Из-за сквозняков из открытых окон запах алкоголя от него ощущался через всю комнату.
– С Новым годом! – произнесла Эшлинг.
– Боже, я так и знал, что ты будешь тут сидеть, чтобы прочитать мне нотацию! – воскликнул он.
– Нет, я всего лишь поздравила тебя с Новым годом. И я навела в доме порядок. Ты заметил?
Тони подозрительно огляделся.
– Да-да, прекрасно, – неуверенно сказал он. – Ты хорошо поработала. Я бы тебе помог…
– Ничего, я и так справилась. И посмотри-ка сюда. – Она завела его на кухню. – Все блестит и сияет, правда?
– Да, здорово, – занервничал Тони.
– А теперь загляни в спальню, там тоже чистота и порядок.
– Эш, ты как следует постаралась. К нам что, гости придут? – внезапно спросил он.
– Во второй половине дня маманя может зайти на часик, вот и все.
– Ясно… Ну, очень хорошо. Меня, наверное, не будет. Шей с парой ребят…
– Тони, я бы хотела, чтобы ты остался дома.
– Да в чем дело? Что происходит, в конце концов? Судилище? Тони проведут перед О’Коннорами и будут судить? Такие у тебя планы?
– За что судить-то, Тони?
– Не знаю, тебе виднее.
– Нет, это тебе виднее. Я про суд ничего не говорила. Я всего лишь сказала, что хотела бы, чтобы ты был дома, когда моя маманя придет на чай, вот и все.
– Она сто лет к нам не заглядывала, с чего бы мне быть у нее на побегушках?
– Во-первых, она сильно болела, а во-вторых, она уже приходила сюда утром.
Глаза Тони сузились.
– Уже приходила? Ты сказала ей, где я был?
– Тони, как я могла что-то сказать, если не знала и до сих пор не знаю, где ты был?
– Я ходил в гостиницу на вечеринку, а потом ехать домой не имело смысла, и некоторые из нас остались там.
– Ясно.
– Так ведь Новый год же… чем не повод отпраздновать?
– О да, я знаю. Слышала, как звонили колокола собора Христа в Дублине, по радио передавали в полночь. Очень здорово. Я подумала, что праздник удался на славу.
– Эш… я… но ты ведь терпеть не можешь толпы народа… послушай, я виноват, я готов искупить…
– Отлично, тогда будь здесь к чаю. Часа в четыре дня.
– Нет, так нечестно! Ты нарочно загнала меня в угол. Хватит, я уже договорился, мне нужно идти. Чистая рубашка есть?
– Целых девять чистых рубашек.
– В смысле, целых девять? Что за намеки?
– Ты меня спросил, я ответила. Из прачечной приходят каждую среду. Я даю ему семь рубашек, он отдает мне семь рубашек – вот так оно и работает. Деньги творят чудеса, как говорится.
– Эш, да что с тобой? У тебя есть все, что пожелаешь. Почему ты вечно всем недовольна?
– Не знаю. Правда не знаю. Наверное, характер у меня такой.
– Ты сейчас издеваешься, да? Язвишь.
– Маманя плохо себя чувствует, она ужасно выглядит. Я хочу вернуться на работу в лавку, чтобы помочь на какое-то время.
– Так вот из-за чего ты на меня нападаешь? Я против! Я не хочу, чтобы моя жена снова работала в лавке родителей.