Доктор улыбнулся. Такая обаятельная девушка, причем с весьма подходящим опытом работы в офисе.
– Мисс О’Коннор, вы хотите получить развод?
– Доктор, в Ирландии не существует развода.
– Ах да, я забыл… А что тогда обычно делают?
– Если повезет, то переезжают сюда и находят работу в частной клинике, – засмеялась Эшлинг.
Ей сказали, что она может приступить к работе на следующей неделе.
Джонни предложил помочь ей устроиться на новом месте. Она ответила, что может позволить себе потратить пятьдесят фунтов из своих сбережений на наведение уюта. Этого им хватит с лихвой, заверил Джонни. Они поищут симпатичные книжные полки в магазинах подержанной мебели, и он уже знает, где можно купить пару кресел. Бо́льшую часть выходных Эшлинг провела с Джонни, который оттаскивал ее от витрин универмагов, где она с завистью разглядывала современную мебель. Эшлинг морщила нос при виде того, что предлагал ей Джонни:
– Да у нас такой хлам стоит в помещениях над лавкой, никому он и даром не нужен.
– Правда?! – загорелся Джонни.
– Еще бы! Маманя его тебе просто так отдаст, лишь бы место очистить.
– Я всегда мечтал поехать в Ирландию и самому посмотреть, как там и что. Раньше Элизабет не хотела ехать.
– Не хотела ехать?
– Я имею в виду по делам. Она считала, что так будет слишком нечестно, будто она на людях наживаться будет.
– А почему ты сам не съездил? Ты мог бы приехать на мою свадьбу.
– Меня не пригласили.
Эшлинг лихорадочно соображала, как исправить ситуацию.
– Да, точно, не пригласили. Нам пришлось ограничить число гостей. Впрочем, ты ничего не потерял.
– Элизабет была в восторге.
– Да, я тоже, честно говоря, была в восторге, сама свадьба прошла великолепно. Вот только брак получился ни к черту.
– Ладно, оставим эту тему. Посмотри, какое плетеное кресло-качалка. Сможешь привести его в порядок? И бросить пару забавных подушек? Будет отлично смотреться возле окна, будешь там сидеть и наблюдать, как внизу кипит городская жизнь.
– Как-то глупо покупать то, что дома и так гниет…
– Ладно, тогда давай я отвезу тебя обратно в Килгаррет на фургоне, мы его заполним подержанной мебелью и вернемся. Так пойдет?
– Ну что за ерунду ты несешь! Давай уже просто купим эту дурацкую штуку!
Когда они вернулись в квартиру Эшлинг, Джонни пыхтел позади нее под весом стола и сервировочного столика на колесах.
– Если бы магнат видел, как ты тащишь все это вверх по лестнице, его бы удар хватил, – сказал Джонни.
– Если бы магнат увидел меня сейчас, он, скорее всего, с трудом вспомнил бы мое имя. Полагаю, он недолго продержался трезвым…
Пять недель подряд Эшлинг писала мамане по одному длинному посланию в неделю, на многих страницах перечисляя все причины, почему она не может начать все сначала и почему несправедливо ожидать от нее сделать что-то только ради общественного мнения. Маманя присылала в ответ эмоциональные письма, объясняя, что общественное мнение ее меньше всего волнует. Если бы она хотела произвести впечатление на обитателей Килгаррета, то запретила бы Имону связываться с той компанией, которая живет у черта на куличках, и заставила бы Эшлинг учиться как следует и поступить в университет, а еще красила бы дом каждые пять лет. Ничего подобного она не сделала, так как ее не волнует показуха. На самом деле она хотела бы, чтобы Эшлинг поняла, что нарушила обещание, данное другому человеку, и что тот, другой человек старается изо всех сил, а все, что требуется от Эшлинг, – это сделать шаг ему навстречу или хотя бы полшага.
Потом пришло письмо с сообщением, что Этель Мюррей положили в больницу из-за высокого давления, стресса и нервного перенапряжения.
Затем маманя написала, что Тони снова запил, продержавшись три с половиной недели. То, что его письма к Эшлинг возвращались обратно невскрытыми, и так не радовало, но последней каплей стал звонок от Джимми Фаррелли с предложением обсудить некое соглашение по выплатам для Эшлинг.
Потом маманя сообщила, что Этель Мюррей чувствует себя лучше, уже может садиться в постели и на щеки постепенно возвращается румянец, но ей нельзя говорить про новый срыв Тони, пока она не окрепнет.
А однажды пришло письмо в конверте с напечатанным адресом, и Эшлинг открыла его, решив, что оно от адвоката.
Оказалось, письмо от Тони.
Эш, пожалуйста, умоляю, вернись! Я только теперь понимаю, каково тебе пришлось. Я поеду в клинику и вылечусь от выпивки по-настоящему. Я даже поеду в больницу в Дублин или в Лондон, пусть они меня осмотрят где хотят и выяснят, почему я не могу заниматься сексом. Я буду возить тебя на работу и с работы каждый день, куплю новый проигрыватель, который ты когда-то просила. Если ты не вернешься, то я убью себя, и до конца своих дней ты будешь знать, что могла бы не допустить этого.
Я люблю тебя и понимаю, что был ужасным мужем, но теперь все закончилось, и что бы там ни было, а ты все еще моя жена. И если ты скоро вернешься домой, то все будет лучше, чем когда-либо.
Целую,
Дорогой Тони,
это первое и последнее письмо, которое я тебе напишу, поэтому, пожалуйста, поверь в то, что я скажу. Я никогда не вернусь к тебе! Никогда! Я не собираюсь тебя в чем-то обвинять, ты и сам все знаешь. У меня есть все основания, чтобы аннулировать брак. Если хочешь, мы можем начать процедуру. Насколько я понимаю, нам нужно написать письмо священнику в архиепархии Дублина с изложением всех деталей. На данный момент у меня нет желания это делать и нет намерения выходить замуж во второй раз, так что мы можем оставить вопрос с аннулированием до тех пор, пока один из нас не пожелает вступить в брак повторно.
Я не хочу, чтобы ты продолжал мне писать и давать обещания, которые не сможешь или не захочешь сдержать. Я ничуть не лучше тебя, так что не надо себя принижать. Я такая же эгоистичная и ушла потому, что была несчастна и больше не могла выносить этого. Я дам тебе совет, как дала бы его кому-нибудь, кого совсем мало знаю. Для твоего же собственного блага перестань пить, потому что, я думаю, это уже влияет на твою печень. Мне кажется, твои боли в животе есть признак начала повреждения печени. На твоем месте я бы постаралась больше внимания уделять фирме Мюрреев, так как вскоре она и ей подобные будут вынуждены вступить в жесткую конкуренцию с супермаркетами и большими торговыми сетями. Вам следовало бы тщательно продумать, что вы делаете и куда идете.
И последнее: наши матери. И твоя мама, и моя маманя с ума сходят от беспокойства за нас. Твоя лежит в больнице и думает, что ты бросил пить навсегда, а моя работает в лавке и, каждый раз глядя на площадь, надеется, что увидит, как я выхожу из автобуса и возвращаюсь, чтобы начать все сначала. Я пишу им обеим жизнерадостные и милые письма, однако никакой надежды нет, они не должны думать, что я вернусь, так как я не вернусь. Я начала новую жизнь. Но они обе такие славные и готовы столь многим пожертвовать ради детей, что с твоей стороны было бы лучше не создавать им дополнительных проблем, угрожая самоубийством или повторяя, что твоя жизнь закончилась. Потому что ничего не закончилось. Ты на многое способен, и я вспоминаю, как мы раньше смеялись, ходили в кино, ездили кататься и ты был очень счастлив. Возможно, ты сможешь это вернуть.
Я не собираюсь обсуждать деньги, договоры или раздел имущества. Я просто хочу искренне пожелать тебе всего наилучшего и сказать, что никакие обещания, угрозы или мольбы не заставят меня передумать. Наш брак окончательно расторгнут, как если бы из Рима прислали аннуляцию.
Мне жаль, что все так обернулось для нас обоих.
Постепенно в Килгаррете осознали, что Эшлинг ушла от Тони. Маманя говорила на эту тему очень невнятно, и Морин решила, будто Эшлинг попала в больницу с выкидышем, а со временем стала подозревать, что сестра лечится от бесплодия.
Когда Тони спрашивали, где Эшлинг, он начинал ворчать:
– Разве не знаете? Уехала в Дублин и в Лондон, к друзьям! – Вот и все объяснение.
Донал, желая вернуть взятые взаймы пять фунтов, даже заглянул домой к Эшлинг, где наткнулся на Тони, который с безумными глазами принялся расспрашивать, нет ли новостей от Эшлинг. Увидев окровавленные полотенца и тряпки, брошенные в корзину в углу кухни, Донал пришел в ужас:
– Что здесь стряслось?!
Тони, запинаясь, рассказал неубедительную историю про ссору, провокацию и легкий удар в ухо. Донал поднялся на дрожащих ногах:
– Тони, ты дремучий неотесанный деревенщина! Эшлинг слишком хороша для тебя. Надеюсь, она наконец поняла это!
Донал отправился к мамане и понял по ее лицу, что она уже все знает.
– Маманя, я не стану задавать вопросы, но если я могу что-нибудь сделать, то обязательно помогу.
– Когда мы попытаемся свести их снова вместе, ты мог бы поговорить с Эшлинг о том, насколько сильно переживает Тони, – предложила маманя.
– Ну уж нет! Я и пальцем не пошевелю, чтобы свести их снова вместе! – неожиданно заявил Донал. – Нет, маманя, я давно понял: к этому все идет. В Лондоне Тони вел себя как забулдыга, но мы все сделали вид, будто все в порядке.
– У Ханрахана поговаривают, что Эшлинг сбежала от него. Неужели и правда сбежала? – спросил Имон.
– Нет, у них возникли проблемы, но все разрешится, – ответила маманя.
Однако неделя проходила за неделей, и губы Эйлин сжимались во все более тонкую ниточку, а надежда на то, что ситуация разрешится, становилась все призрачнее.
– Вы же знаете нынешнюю молодежь, от них можно ждать чего угодно, – пожимала она плечами, когда ее спрашивали про Эшлинг.
В ту ночь, когда Тони пришел к лавке и выбил стекло большим камнем, принесенным с заднего двора Ханрахана, Эйлин сидела в своем закутке. Будь она ближе к окну, то могла бы серьезно пострадать или даже погибнуть. Собралась толпа, и сержант забрал Тони в участок. Эйлин сказала, что не стоит поднимать шум, и Тони на полицейской машине доставили к нему домой, где было темно и холодно. Эйлин умоляла сержанта ничего не говорить миссис Мюррей, чтобы не расстраивать ее. Мистер Мид договорился со стекольщиком, чтобы тот первым делом с утра вставил новое стекло. Отец Джон прослышал о происшествии и написал Эйлин письмо, которое должно было бы успокоить, а на самом деле превратилось в нападки на Эшлинг за пренебрежение супружескими обязанностями. Впрочем, не считая этих происшествий, побег Эшлинг мало повлиял на жизнь в Килгаррете. Многие самодовольно качали головой: вот вам доказательство, что де