Комиссар с тревогой смотрел на него, не ожидая ничего хорошего.
— Что-то там подозрительное, я имею в виду бабу, жертву батареи парового отопления. Мы говорили с братом покойного, тому удалось случайно подслушать секретный разговор этих Пасечников, так вот, они вместе с покойным проворачивали какую-то аферу. Речь шла о больших деньгах, и Пасечники радовались, что теперь им не надо возвращать долг.
— А ну, выкладывай все по порядку и в подробностях! — стиснув зубы, приказал комиссар.
— Да ведь он подслушивал кусками и не по порядку! — возмутился фотограф. — И они все время упоминали какого-то Мадея. Нет, пардон, не Мадея, а Майду. И вообще это был разговор хороших приятелей, им не надо было пояснять все сначала, они прекрасно знали, в чем дело, и так же прекрасно с полуслова понимали друг друга. Так что у Собеслава из подслушанного создалось лишь общее впечатление какой-то грандиозной аферы, в которой замешаны и тот самый Мадей, и Мирослав Кшевец, и Пасечники, и еще какие-то неизвестные ему, Собеславу люди. Да, и хозяйка гостиницы, в которой Пасечники остановились. И все они боялись Кшевца, они еще не знали, что тот загнулся.
— Теперь уж наверняка знают.
— И не скрывают своей радости по этому поводу. Так я понял из того, что мне пересказал Собеслав.
Вольницкий помолчал, сидя все еще со стиснутыми зубами. Не мог он вот так с ходу отказаться от Хенрика, такой прекрасный кандидат в убийцы! Все естество комиссара бунтовалось против новых данных, из-за которых рушилась его концепция. Самый бездарный адвокат защитит парня, слишком уж много в этом деле неясностей и сомнений, пробелы в следствии, столько невыясненных обстоятельств…
— Ни один прокурор не подпишет мне санкцию, — угрюмо пробормотал следователь. — Даже наш, которому всё до фени.
Фотограф с готовностью подсказал:
— Допросить Пасечников! Пока они перепуганы. Собеслав говорит — здорово дрейфят.
— В первую очередь я, пожалуй, допрошу самого Собеслава.
— Тоже можно. Только не говори, что я тебе тут о чем-то донес. Ну, что ты о новой афере от меня узнал. Поставишь меня в неловкое положение.
— Неужели я сам этого не понимаю?
Они еще не закончили разговора, как зазвонил телефон. Очередной опер сообщил информацию: оказывается, этот наш покойник замешан в премерзкую аферу, которая, собственно, только начинает разворачиваться, но приобретает грандиозные размеры. Уже ею заинтересовался отдел экономических преступлений. Под угрозой находятся многие сады и огороды в разных частях Польши. Дело приобретает масштаб государственного бедствия. Это вам не какие-то отдельно взятые хухры-мухры, количество переросло в качество. А главным заводилой является некто со странной фамилией Шрапнель, и он, конечно, не признается. Да, он занимался уничтожением растительного брака, но не его распространением, и он лично весь брак уничтожал и сжигал, но часть, которую за немалые деньги брался уничтожить покойный Кшевец, продавалась подонком, и это всплыло наружу только сейчас. Опер добавил, что с упомянутым Шрапнелем познакомился лично, и столь мерзкой твари ему еще не приходилось встречать.
В контексте последнего замечания тихонько попискивало соображение, дескать, такой вполне способен замочить подельника, чтобы устранить возможного свидетеля собственных преступлений. Вольницкому стало совсем нехорошо.
Сколько таких свиней ему еще подложат? Сотрудники как сговорились: сбегаются к нему с кукишами в кармане.
На нарядном шарфике Хени эксперты лаборатории легко обнаружили следы крови, кофе, имбиря, огородной земли и керамической пыли, а также несколько мелочей, обычных для мужских карманов, и следы камфорного масла.
Кровь принадлежала пану Миреку, земля и пыль были в цветочном горшке, разбитом о его голову, а что касается имбиря, то Вандзя с Хеней ели в забегаловке флячки, и Хеня то и дело сдабривал их имбирем. Но вот происхождение камфорного масла пока оставалось загадкой.
В имбире и я принимала участие, ведь все вести немедленно поступали к нам благодаря дружбе пана Собеслава с полицейским фотографом. Он информировал одновременно обе стороны с большой пользой для обеих, и мне первой пришло в голову приписать имбирь к флячкам. Я сама очень люблю это популярное польское блюдо, а из приправ к ним обычно тоже выбираю имбирь.
А что касается камфорного масла, ассоциацию оно вызывало только одну — ревматизм. Потом мне вспомнились еще кое-какие процедуры в детском возрасте, но первое место прочно занял ревматизм.
— Если Хеня действительно потерял свое кашне, а я верю этому, значит, надо искать человека с ревматизмом. Ведь парень помнит, где был, надо каждое из этих мест старательно обследовать, а главное, найти ревматика.
— А Шрапнелю сколько лет? — сразу спросила Малгося.
— Около шестидесяти, — ответил Собеслав. — У ментов есть дата его рождения, да я не обратил внимания.
— А следовало бы…
Мы в полном составе сидели там, откуда началась вся эта история, то есть у меня, и обменивались мнениями. Пан Ришард доложил нам о проделанной работе. Он взял на себя труд посетить все те места, куда на неделе ездил его шофер, уже во второй половине недели. Собеслав и Юлия выкладывали все о Пасечниках, Малгося с Витеком привезли вести от Марты, которая занималась жеребцом в Лонске и не могла лично принимать участие в нашей конференции, а Тадик забежал по дороге просто из любопытства. Материала для обсуждения у нас накопилось множество, еды, к сожалению, поменьше, пришлось прибегнуть к замороженным продуктам. Но все равно были оладушки с подливкой, бобы и многочисленные сырки.
— Подскажи своему фотографическому поклоннику ревматизм, — посоветовала Юлита Собеславу, и тот послушно вытащил сотовый.
А пан Ришард глубоко задумался, глядя в окно.
— Потерял! — решительно заявил он. — Вспомнил и теперь не сомневаюсь. — Он привез сантехнику, ее вытаскивали из его машины. И Хеня тоже. Чуть унитаз не уронил, потому что унитаз парень держал одной рукой, а второй что-то заталкивал в карман. Вот, четко вспомнил — и в карман заталкивал что-то такое разноцветное. Всего-то секунда, мелькнуло перед глазами. Могу поклясться. Или, если надо, и быть свидетелем.
— Раз он так об этой вещи заботился, мог ее затолкать в карман и на месте преступления, — заметил Тадеуш. — Это делается машинально, по себе знаю.
— А как сюда пришпандорить ревматизм? — спросил Собеслав, все еще с включенным сотовым в руке. — Что вообще с ним делают?
— Его смазывают всякими мазями!
— Энергично втирают в него камфорное масло!
— Прикладывают сухой компресс!
— Сильно втирают и заворачивают в теплое!
Все советы посыпались одновременно, и все надеялись, что собеседник Собеслава сам услышит их. А наше знание предмета объяснялось тем, что у Малгоси мать была врачом, у Юлиты врачом была тетка, у Тадика сестра работала в больнице, а у меня был жизненный опыт.
— Смазывают… — начал было Собеслав. — А ты сам слышал?
— Отличное средство! — заорала я.
— Отличное… а это ты тоже услышал. И втирают… Понятно. Тогда всё.
Витек подвел итоги:
— Тот, кто нашел, тюкнул Кшевца и бросил подозрения на Хеню из-за его шарфика. Кто-нибудь помнит, когда шарф был у парня и когда его уже не было?
— Сантехнику он привозил в пятницу в первой половине дня. Тогда шарфик у него еще был.
— А потом?
— А потом никто не знает. А если и знает, не признался.
— Вам, пан Ришард, надо было составить список клиентов Хени.
— Я и составил, — спокойно ответил пан Ришард и вытащил из кармана записную книжку, а из нее листок бумаги. — Вот тут записаны все клиенты той пятницы. Пожалуйста.
Мы, как гиены на падаль, набросились на несчастный листок. Унитаз — Рухлицкий. Гвозди — Бартицкая, Адамский. Кафель — Бартицкая, Фрымник, Давиды, Брыгач, Есенский, Бруздовая, Вишневский, Грабалувки, Бадылярская, Майда. Бензозаправка — Краковские Аллеи, Гваш…
— Здорово наездился, — сочувственно заметил Витек. — Как он успел? В пятницу всегда пробки.
— Ох, не только по пятницам, — вздохнул пан Ришард. — Вот еще: у Есенского он сбросил груз, там Грабалувки близко, он потом туда за ним поехал, нам понадобился, и только после этого дальше. И еще за саженцами ездил.
— Майда, — фыркнула я. — И тут Майда. Где он только не попадается!
— А Шрапнель? — вдруг заинтересовался Собеслав. — К Шрапнелю он не ездил?
— Не знаю я никакого Шрапнеля.
— Так кто же он, этот ваш Шрапнель? — спросила Малгося. — Я тут все систематизирую и хочу знать.
— А разве тебе Марта не говорила?
— Марта ни о каком Шрапнеле не говорила, только о болезнях растений.
— А мне успела позвонить и сообщила, что вроде бы именно он погряз в растительных болезнях. Или не она? Кто-то мне это говорил.
— И Шрапнель стибрил зажигалку? — удивился Тадик.
— Я говорил, — вспомнил Собеслав, что Шрапнель заварил грандиозную аферу, но он проходит не по отделу убийств, а по экономическим преступлениям. Оказывается, это были не только проделки моего брата.
— Минутку, — вмешалась я. — Давайте сначала отработаем лично знакомых нам людей. Так что с Пасечниками? Вы всего два слова о них сказали. Юлита, рассказывай. Как оно все там было?
Юлита смутилась, недовольно глянула на меня и тяжело вздохнула.
— Ужасно. Они пытались ничего нам не сказать, а от нас все выпытать. У меня чуть не вырвалось, что ведь это мы в конце концов обнаружили труп пана Мирека, но я сдержалась и, чтобы успокоиться, пошла в туалет. Нет, они не побежали вслед за мной. Собеслав остался. А я, как могла, осмотрела квартиру.
Собеслав тоже вздохнул.
— Бригиду Майхшицкую они прекрасно знают, хотя попытались отпереться от этого знакомства, ну уж тут мы не позволили. Пытались запутать нас, искажая события, но опять же это им не удалось. Их смертельно напугал намек на то, что они могли что-то вывезти. Но слово за слово, и выяснилось — они думали не о зажигалке, а о янтаре.