Эштон посмотрел на Хардвика, потом на Гурни и усмехнулся.
— Замечательный сегодня день. Столько интересных поворотов… У вас, детектив Гурни, поразительный ум. Сочинить такой зловещий сюжет… киношники бы оторвали с руками. Известный психиатр убивает новоиспеченную жену на собственной свадьбе в присутствии двух сотен свидетелей. И делает это, всего лишь произнеся: «Зажмурься покрепче»! Гектора Флореса не было, кровавое мачете было обманкой, а орудие убийства маньяк прятал в кармане. Падение в клумбу было просчитанным ходом, кровавую одежду он сбросил в ванной… и все такое. Сенсация! Раскрыто коварное убийство! Обнаружен преступный заговор века! Обличены торговцы пороком! Убитые отомщены, живые торжествуют. Я ничего не упустил?
Если Эштон ожидал увидеть страх или шок, то реакция Гурни его разочаровала. Даже в жутких обстоятельствах тот умел разговаривать с меланхоличной усталостью, словно происходящее ему ничуть не удивительно и даже немного скучно. Именно так он и заговорил.
— Вроде, ничего не упустили, — отозвался он, никак не прокомментировав то, что Эштон все это время подслушивал их разговор. По-видимому, для этого и была нужна гарнитура. Ну почему его ничего не насторожило, когда Эштон заговорил по мобильному? Уже тогда было ясно, что у гарнитуры другое назначение. Гурни всегда огорчался, когда очевидные вещи ускользали от его внимания. К счастью, он умел не подавать виду, что расстроен.
Гурни надеялся, что его спокойный тон возымел привычный обескураживающий эффект. Любой способ сбить Эштона с толку был сейчас ему на руку.
Эштон перевел взгляд на Хардвика, который рассматривал пистолет в его руке. Эштон покачал головой, словно укоряя ребенка за шалость.
— Знаете, как говорят в детективах, детектив? «Даже не думай об этом!» Я проделаю в вас три дырки раньше, чем вы успеете встать с кресла.
К Гурни он обратился тем же тоном:
— А вы, детектив, похожи на муху. Залетели в дом, жужжите, потолок засиживаете… б-з-з-з… все рассматриваете… б-з-з-з… но понятия не имеете, что именно видите! Б-з-з-з, б-з-з-з, а потом — ШЛЕП! И зачем, спрашивается, было столько жужжать? Столько сил потратили — на поиск, на размышления, а ради чего? Вы же все равно не постигаете того, что видите. Мухи на это неспособны! — он рассмеялся.
Гурни помнил, что правильной стратегией в таких ситуациях было тянуть время, пытаться замедлить ход событий. Если Эштон действительно был убийцей, а сомнений в этом оставалось все меньше, то ему сейчас было важно продемонстрировать власть над собеседниками — как физическую, так и эмоциональную. Гурни оставалось затягивать эту игру до первой же возможности прервать ее в свою пользу. Так что он откинулся на спинку стула и улыбнулся.
— Если бы муха постигала все неверно, вы бы не держали сейчас пистолет, Эштон.
Эштон перестал смеяться.
— Вам кажется, вы что-то постигли? Король дедукции ожидает лавров? Притом что вся дедукция построена на фактах, которые я самолично вам подкинул. И то, что кто-то из Мэйплшейда исчез, и что перед пропажей был спор с родителями, и что все пропавшие появлялись в рекламе «Карналы»? Если бы меня не забавляло, как вы усердно складываете два и два, вы бы ни до чего не докопались, как и ваши безмозглые коллеги.
Настала очередь Гурни рассмеяться.
— Дело не в том, что я вас забавлял. Просто вы знали, что следующим шагом мы захотим пообщаться с ученицами и все недостающие факты всплывут. Если бы вы ничего не «подкидывали», мы бы все равно докопались, пусть и пару дней спустя. Это была довольно наивная попытка купить наше доверие, раскрывая нам глаза на факты, которые все равно не удалось бы долго скрывать.
Эштон выглядел невозмутимым, но Гурни по его взгляду видел, что попал в цель. Бывают случаи, когда в такого рода беседе стоит бить не прямо в цель, а чуть-чуть промахнуться, поскольку последствия прямого попадания могут быть жутковаты.
Когда Эштон заговорил, Гурни понял, что это как раз тот случай.
— Ладно, мы потратили довольно много времени. Хочу, чтобы вы увидели, как этот сюжет закончится, — он встал и свободной рукой поволок за собой кресло к открытой двери, где снова сел в точке, откуда ему было одинаково хорошо видно Гурни с Хардвиком и экран на стене.
— Вы не на меня смотрите, — сказал он и кивнул на экран. — Туда смотрите. Это же реалити-шоу «Мэйплшейд», последняя серия. Немного не та развязка, какую я планировал, но что поделаешь — реалити-шоу не полностью подвластно режиссуре. Итак, все заняли место в зрительном зале, камера работает, но на площадке немного темно… — он достал пульт и нажал на кнопку.
В зале бывшей часовни стало светлее: на стенах зажглись лампы. В равномерном гуле девичьих голосов возникла пауза: девушки с удивлением огляделись.
— Так гораздо лучше, — улыбнулся Эштон. — Вы как-никак участник, детектив, и наверняка хотите получше разглядеть конец.
Участник чего? Но Гурни решил не задавать вопроса вслух. Вместо этого он прикрыл рот рукой и зевнул, а затем взглянул на часы.
Эштон холодно посмотрел на него.
— Вам не долго придется скучать, — сказал он, и веко его чуть дернулось. — Детектив, вы человек просвещенный, скажите: вам знаком средневековый термин condign reparation?
Как ни странно, Гурни помнил это из школьного курса философии. Наказание, идеально подходящее для преступления. Или просто — идеальное наказание.
— Знаком, — отозвался Гурни, и Эштон не сумел скрыть удивление.
И тут краем глаза Гурни заметил, как что-то мелькнуло. Тень? Или чей-то темный рукав?.. Но видение исчезло в темном пролете за дверью, где едва хватило бы места для одного человека.
— Тогда вы по достоинству оцените вред, который причинили своим невежеством.
— Постараюсь оценить, — ответил Гурни, усаживаясь поудобнее и надеясь под внешним любопытством скрыть страх.
— У вас действительно впечатляюще устроен ум, детектив, — сказал Эштон. — Такой талант просчитывать вероятности по разным векторам… Залюбуешься.
Как раз в этот момент Гурни не был способен ничего просчитывать и задумался, не был ли комплимент Эштона замаскированным сарказмом.
Самому Гурни сейчас казалось, что его ум, благодаря которому он одержал не одну профессиональную победу, сейчас превратился в слизь. Он не понимал, за что ухватиться, что думать, как сложить воедино мешанину несовместимых вещей: ненастоящий Флорес, ненастоящий Йикинстил, обезглавленная Джиллиан Перри, обезглавленная Кики Мюллер, обезглавленная Мелани Струм, обезглавленная Саванна Листон… обезглавленная кукла в гостевой спальне, где любит сидеть Мадлен.
Должен быть какой-то центр, вокруг которого все вращается, но где он? В Мэйплшейде? В доме Сола Штека? Или в каком-нибудь кафе на Сардинии, где Джотто Скард, быть может, сейчас потягивает эспрессо, бесстрастный и флегматичный, как мудрый паук в центре паутины, где сходятся все нити его предприятий.
Вопросов становилось все больше.
Сильнее всего Гурни волновало, почему он, с его опытом, даже не задумался, что в кабинете может быть прослушка?
Ему всегда казалось, что теория про «волю к смерти» — просто романтическое построение, но сейчас он начал думать, что она вполне могла бы объяснить его невнимательность.
Или он утратил бдительность из-за избытка информации?
Избыток информации, нехватка конкретики и море крови.
В любой непонятной ситуации вернись в «здесь и сейчас».
Мадлен все время это повторяла. Будь здесь и сейчас, обрати внимание, что тебя окружает.
Осознанность. Святой Грааль человеческого ума.
Эштон тем временем продолжал какую-то мысль:
— …трагикомичная неуклюжесть пенитенциарной системы, которая на самом деле абсолютно бессистемна, а по сути еще хуже того, что расследует! Когда дело доходит до настоящих сексуальных преступлений, система беспомощна, а ее исправительные потуги откровенно нелепы. Из пойманных преступников она никого не перевоспитает, а оставшихся на свободе лишь учит быть умнее. Более того, любой мало-мальски умный человек легко избежит наказания, обманув так называемых экспертов. Эти эксперты составляют списки насильников и маньяков, которые ни в какой мере не меняют ситуацию, хотя разводят героический пиар, чтобы не казаться никчемными. При этом настоящие змеи преспокойно пожирают младенцев! — воскликнул он, гневно воззрившись на Гурни и Хардвика. — Система изначально гнилая, но вы зачем-то посвящаете ей и дедукцию, и опыт, и ваш блестящий ум.
Гурни озадачила эта речь. Она была достаточно складной, чтобы казаться хорошо отрепетированной или как минимум произнесенной не однажды. Возможно, он что-то такое говорил коллегам на конференциях. Однако ярость, с которой вещал Эштон, была подлинной. Он видел ее раньше — она была свойственна жертвам насилия. Ярче всего Гурни помнил эту ярость в глазах пятидесятилетней женщины, которая призналась в убийстве своего семидесятипятилетнего отчима, который изнасиловал ее в пять лет.
В суде она объяснила, что хотела обезопасить свою внучку, а заодно и чужих внучек, на которых он мог бы положить глаз. При этом ее собственные глаза были полны первобытной злости, и как адвокат ни пытался ее утихомирить, она продолжала кричать, что если бы могла, зарубила бы топором всех и каждого, кто осмелится на такую мерзость, разрубила бы на куски, стерла бы с лица земли. Когда ее выводили из зала суда, она продолжала кричать, что будет поджидать под дверью суда каждого негодяя, избежавшего правосудия, пока не перебьет всех до последнего, и что она потратит все силы, данные ей Господом на это благое дело, до последнего вздоха.
Гурни подумал, что если ярость Эштона была той же природы, то это бы многое объяснило.
Тоном, подразумевавшим продолжение давно затронутой темы, он произнес:
— Тирана оправдывали бы при любых раскладах, так что согласен, система неполноценна.
Сперва Эштон не отреагировал, будто не расслышал ни слов, ни подтекста.
В темном пролете за спиной Эштона вновь что-то зашевелилось, и на этот раз Гурни удалось разглядеть коричневый рукав с чем-то металлическим. Затем он снова исчез за дверным проемом.