Живет там славный антикварий.
Он любит мир, что миновал.
Такие есть на свете твари.
И гражданин нечистоплотный
С прядями русыми до плеч,
Вспевая бронзу и полотна,
Заставит вас от скуки слечь.
И вы домой скорей пойдете…
Как нищий, к вам пристанет тень…
А вечер, Людовик в капоте,
Веков копает дребедень.
Звездами ночь опять замямлит
Былую речь былых Изид.
И луч меча безумный Гамлет
В безумие веков вонзит.
202
Я слышу бешеный твой рост,
Твой рев средь розовых извилин.
Тобой распух, тобой оброс,
Тобой безумен и всесилен.
Мышами красными под кожей
От змей сосудов ты бежишь.
И в мире то на труд похоже.
И, как смычки, твои ножи.
До мяса звезд лазурь разрыл,
В заре для солнца яму вырыл.
Палач есть в мире – Азраил,
Но смерти нет в покоях мира…
203
У змеи-дороги всякой
Звездная головка есть.
Света яд цветет во мраке,
Но путей-дорог не счесть.
И никто их не прикинет
На корявых пальцах строк.
Сколько звезд в эфире синем,
Столько змей, миров, дорог…
204
Вошла на цыпочках струна
В каморку сердца голубого.
Спилила грусть, лишила сна,
Шепнула молниею слово.
Засуетился лед в спине.
Из глотки хмель – в очей бокалы.
И радость свесилась ко мне
Плечами лилий небывалых.
Узнал я то, что я не знал.
Ушами полных глаз услышал…
Вошла на цыпочках струна
И вновь ушла, как можно тише.
205
Возьми последнюю рубаху,
Зажги стыдом и наготой.
Я к ветру, бешеному Баху,
Орган заката золотой.
Садись и молотами лап
По желтым слиткам старых клавиш.
Уж день от улицы ослаб,
Его былинкой обезглавишь.
И ночь луной распилит труп,
Закровоточат звезд сосуды.
В последней страсти поутру
Его, не вспомнив, позабудут.
206
Везут миры златую пряжу
На синих осликах тоски.
Певцы серебряные вяжут
Для муз ажурные чулки.
И у страницы белой тоже
Берцовый бешеный изгиб…
Ах, этот мускул, жир и кожа, –
Из-за тебя и я погиб.
207
О, труп остывшего огня,
Земля!.. На теплую перину,
Как нож, ты вынула меня
И спрячешь вновь, как годы минут.
Шагают ножницы, иду.
Пространство, как бумагу, режут.
Кусаю сочную звезду
Под музыку зубов, под скрежет…
А тут бумажный абажурчик
Луна надвинула, коптя.
Сверлит окно звезда, журчит:
Что лыко строф, – не свяжешь лаптя!..
208
Как мастер, буду прям и прост.
Ногтем луна – часы-вселенную.
Затикали колеса звезд,
За тайным маятником следуют.
Пером не стану в них копаться,
Я слов не выплесну из них.
Чтоб вылез образ сам из пальца,
Чтоб угол рифмы сам возник.
Я всё, что днем берег так скупо,
В ночах ногами размету.
Как дуру, тайну перещупал
И полюбил я наготу.
Да звона строф я сердце вытяну…
О, в нем века… За миг отдам.
Найду и в пламя брошу истину.
Как мастер, буду прост и прям.
209
Скажу тебе я вещь простую,
Которую ты знаешь сам.
Как звезды с месяцем флиртуют,
Как от дыханья их роса…
Куда всю накипь духа вылью,
За самою большой куда?
В горах заката наши крылья,
Там бунта медная руда.
Бурав веков нам был потребен,
Чтоб лава руки подняла.
Комета – маятник на небе,
А на земле зовут: метла.
На север кипарис и тую,
На юг – сосновые леса…
Сказал тебе я вещь простую,
Которую ты знаешь сам.
210
Кокон я звезды размотал,
Был рад революции гимну.
Как люди за желтый металл
Бульвары осенние гибнут.
Еще в молоке материнском,
Еще в паутине миры.
С барахтаньем звездным и писком
Мрак ясли вселенной раскрыл.
Куда, и откуда, и где?
Часы, и поэмы, и порох
Давно уж известны везде…
Еще что в грядущих просторах?
211
Из желтых глыб зажженных окон
Дворцы заводов сложены.
Циклопы жили там глубоко
На дне безмолвной старины.
Не признавали бледный цемент,
Любили искристый гранит
И надругалися над теми,
Кто известь лунную хранит.
И были цепи лишь гирлянды
На бедрах каменных колонн.
И солнцем, сыном ненаглядным,
Отец незримый был пленен.
И оттого встают дворцами
И мачты труб своих не гнут.
И ни в одном на свете храме
Не свят огонь, как черный труд.
212
Они пред гордостью печали
Насмешкой извивались всласть.
И месяц медленный отчалил,
Беззубую раскрывши пасть.
От золотых песков заката
Янтарный удалился челн.
Они смеялись, я ж им свято
Печаль вечернюю прочел.
И ни один, храбрейший из них,
На холмик сердца не взошел,
Чтоб подышать в вершинах жизни,
Чтоб синих звезд пощупать шелк.
Так под каменьями седыми
Живые дремлют червяки.
Их кровь льдяная не подымет,
Гранита не сорвет замки.
213
Из Блока, Тютчева, Верхарна…
Зажглись цветы из их тоски.
Слезою дедов лучезарной
Страниц умыты лепестки.
От Гоголя родился Чехов,
И Достоевский, и Толстой…
Вчера я к Пушкину заехал, –
Навстречу мне Байрон хромой.
У Данта был отец Виргилий,
У Шекспира – историй том.
Гомера по селам водили,
Как по столетиям потом.
Миры, кометы – друг от друга…
О, воин-критик, – что ж, бряцай!
Тобой не в первый раз поруган,
Кто все-таки имел отца.
214
Роковая, вековая,
Твой набат, и свят, и мил…
Тишина переживает,
Пережевывает мир.
Лун изглоданные ребра,
Звезд пустые черепа…
Мрак зеленый, мрак недобрый
Тушей всей на землю пал.
Мрак в часы дробят колеса,
Мелют час в песок секунд.
Труп ответа, крюк вопроса,
Их зарницы рассекут.
Кровь по-новому обрызнет
Синий жертвенник небес.
Там жрецом на новой тризне
Сядет солнца рыжий бес.
215
И грянет час, увянут лица,
Душа устанет тело жрать,
И смуглой бурей разрешится
В корсете тропиков жара.
Громовый трактор тучи вспашет
Ножом платиновым косым.
И вековых изрытых башен
Во тьму провалятся носы.
И перекрестится планета
Рукою молнии худой.
И кто-то старый крикнет где-то
И понесется над водой.
Покажет он, как кудри – в пепел,
Как лавой жирен и мордаст,
И мир другой, еще нелепей,
В тот час неведомый создаст.
216
Небосвод восковым Иисусом
На голгофе заката повис.
Кровь засохла на облаке русом,
И ладони, и ноги в крови…
В легком трауре мглы утонченной
Так земля хороша и проста,
Что цветы превратились в бутоны
И не верят в легенду Христа…
Дай нам новое страшное имя.
Мы сегодня безумней Фомы.
В язвах звезд не перстами своими,
А сердцами копаемся мы.
Имя страшное, новое дай нам.
Это рай окрестил нас людьми…
Мы ж в аду, так плодом его тайным
В этот вечер ты нас накорми.
Голубые хрустальные зыби
Там метелицей млечной взбурли.
Ты прибоем небес своих выбей
Нам пещеры в утесах земли.
Будем голы опять, как вначале…