С грустью радости настой.
Никаким на свете песням
Не сразиться с грустью той.
Тщетно ссорятся поэты
Из-за женщины – строки.
Не загонит в час воспетый
Шар луны их черный кий.
307
Ночь спустила близко-близко
Над земной стихией мост.
Ночь – очами василиска,
Ночь – карбункулами звезд.
Свет иной, иной нездешний
Двери синие раскрыл.
Солнце вспять златые клешни,
Чуя взмах прохладных крыл.
Ты ж схвати меня, укутай
Тонкой млечностью пути.
В дебрях вечных без приюта
По мирам своим веди.
308
Я в сердце, кулаке горючем,
Тебя, как нищий грош златой…
И грянул час, в погибель скрючил
Большой неженскою рукой.
Ты отзвенела, в дальний угол
Ты закатилась навсегда.
Но буду самым близким другом,
Быть может, ближе, чем тогда.
И жарче, искреннее, ближе,
Чем в жизни сладеньком чаду,
Тебя перо мое залижет,
И в снег могильный сны падут.
309
Парит над жизнию идея,
Орлицей над землей парит.
Зарею зрелой крылья рдеют,
И льется клекот от зари.
О, там, в утесах неба синих
Сверкают гнезда всех идей.
Но будет час, их бурей скинет
Освобожденный Прометей.
И будет радостной и чистой
Вот эта черная земля,
И от земной любви лучистой
Глаза у неба заболят.
310
Время – мельница с крылами.
Ветер вечности вертит.
Жернова друг друга сами
Мелют в млечные пути.
И мутны глаза вселенной,
Пыль туманностей легка.
Пухлым лунам по колена
Эта млечная мука.
Кто же мельник странный этот,
Чья машина – тишина?
Снится дерзкому поэту,
Что и вечность не вечна.
Что друг дружку все планеты
Перетрут, как жернова.
Как миров былых скелеты,
Лишь останутся слова.
311
Душу черную, дремучую,
В душу я не верю хоть,
Я ищу в себе и мучаю
Существующую плоть.
Снятся черные монахи,
В алтарях бенекдитин.
Не в тебе ль всех таинств страхи,
Сердце – колыбель в груди?
Не молюсь, а свет вбираю,
Как траву, сушу зарю.
Для земного только рая
Я бессмертие варю.
И струей непостижимою
Растравляет горячо
Скрипку черную души моей
Липкий творчества смычок.
312
Оркестр Большого пел и стукал.
Аида плакала навзрыд.
Очаровательная скука,
Какой не выдумал Майн-Рид.
Со сцены холод, как с подвала,
Жир плеч. Биноклей перламутр.
Аида вьюгой завывала.
Ее не поняли. Поймут.
А там, где белый бык Европы
Пыхтит над пленницей своей,
Другие бьются эфиопы
У пирамид горючих дней.
313
Туши ночи синий лед
От востока чуть оттаял.
Бабку звездную грызет
Туч гиена золотая.
Месяц – челн. Я сам зажег.
Тает без руля и вёсел.
Сердце, золота мешок,
Я на берег новой сбросил.
Но в росе путей вчерашних
Млечный след шагов твоих.
День, трубя с янтарной башни,
В них шлифует каждый штрих.
314
Ночью всходят из борозд
Человеческие злаки,
Крик настойчив их и прост,
Так кричал из наших всякий.
Говорит людская нива,
Тенью золота шумит.
В клетках ребер торопливо
Зреют зерна – динамит.
В ночь такую же, как прежде,
Догорает злачный воск…
Ночи мудрые, изрежьте
В змеи-молнии мой мозг.
315
Рыжим солнцем осень мажет
И деревья, и дома,
И головушки лебяжьи
Режет на прудах сама.
И поют пред казнью сами,
Про любовь они поют,
Пьют в последний раз глазами
Сада милого уют.
А листы в пустынной роще.
Да в полях пустых цветы
Умирают тише, проще,
Без крикливой суеты.
Но у них родня святая
Из певцов и крикунов,
И не молкнет эта стая,
Хоть их крик давно не нов.
316
Эти лики – отраженья,
Ликов отблески иных.
Звона в мире нет священней
Перезвона тишины.
Кто-то в зеркале эфира,
Кто-то с радостью иной
Отразился ликом мира,
Потрясенным тишиной.
Лишь поэт один хохочет
И над тем, и над иным,
Пьет бокал шипучей ночи,
В кольца вьет он слова дым.
317
Мир торжественнее, шире,
Тише, выше, холодней,
Но есть отзвук смеха в мире,
Эхо невозвратных дней.
Воздух пьян, морозом гулок,
Синих улиц тонет вой.
Мозгом звездным захлестнуло
Небосвод вечеровой.
И, петлю луны намылив,
В окна бьет палач зари.
И в тот миг не надо крыльев,
Были б только сапоги.
И в тот миг не надо солнца,
Были б только фонари.
Ты ж скорей, пока смеется,
К пухленькой земле беги.
Зацелуй ее и ближе
Плечи снежные прижми.
Есть такой, он сердце лижет
Сумраком морозным миг.
318
Хороший медиум земля,
А мрак гипнотизер хороший,
И спят от взглядов звезд поля,
И пруд застыл, кугой обросший.
И труд убрал свои персты
От клавиш города железных.
Певец, один не молкнешь ты,
Ты сердце плавишь в звездных безднах.
Рекою бешеною мчишь,
Животрепещущим металлом,
И льется вечности матчиш
Родным интернационалом.
И выползает из расселин
Змея-строка на пену скал
И ловит сны, что днем искал,
Что где-то там в висках засели.
319
Опять весны веселый пламень
По всем артериям лесным,
И по бульварам тополями
Подземных сил зеленый дым.
И сердце в радости зеленой
Мышонком роется, пищит,
И зорь желтеющие склоны
Влезают в синие плащи.
И я хочу к себе приехать,
Веков доспехи снять навек,
И быть хоть раз животным смеха,
Что в самом деле человек.
И плыть с тобой, моя волчица,
И выпить ночь, всю ночь с тобой,
И медом звездных ран сочиться,
Пока зари не вспыхнет бой.
320
У истории шаг черепаший
И терпенье столетий – гранит.
Склоны зорь полумесяцем пашет
И зубцами креста боронит.
Но есть кнут за спиной земледельца,
Революции кнут роковой.
Он не любит века канителиться
И метелицей звезд его вой.
И у мира под каменной кожей
Позвонками столетья стучат.
Лихорадка вершины тревожит,
Алый круг над плечом палача.
Человечество – тигром, курьерским…
Тянет лязгом миров высота,
И в созвездий невиданных всплески
Арки радуг от молний кнута.
321
Гляжу холодными глазами,
Не удивляюсь ничему.
Давно пытливый пламень замер,
И полюбило сердце тьму.
И злаки звезд мечтами режет
И строк цепами молотит.
И оттого, что мир безбрежен,
Мои неведомы пути.
И млечность вечности такая ж
На них не высохла еще.
Напрасно юностью мелькаешь
И милых жен подводишь счет.
И бьются в зорях беспрестанно
И в горизонтах круглых дни.
И те же, что вчера: осанна, –
Сегодня свежее: распни.
322
Метелью страсти голубою
Намел сугробы я твои,
И стала ты моей рабою,
Послушною рабой любви.
И я обвил тебя и жало
В гнездо резное запустил.