"Еленин свет, святой, неугасимый..."
Е.Е.
Еленин свет, святой, неугасимый
Ложится солнцем на толпу планет.
Его поют и всадник и поэт,
Несущиеся радуге вослед,
Ероша гриву тучи несразимой.
Еретиков и не было и нет,
Всегда, везде в крепчающие зимы
Горит весенний куст неопалимый,
Еленин свет.
Ни окрик палача, ни хриплый бред
И судороги вечных жертв режима
Ему не страшны, всё проходит мимо.
Велик и темен путь плывущих лет,
Но надо мной как факел пилигрима
Еленин свет.
"Ты мной полна, как золотым вином..."
Т.Ш.
Ты мной полна, как золотым вином,
Авгуры по полету белой птицы
Мне предсказали вечные страницы,
Алеющие беззакатным сном.
Рабы курчавые легли кругом,
У ног моих склонялись их ресницы,
Сам главный жрец, который детям снится,
Елей варил на пламени нагом.
Шумели дни тяжелые как пчелы,
И ты явилась бабочкой веселой,
Раздетой до последнего луча.
Мы в сети наших глаз тебя поймали,
А ты смеялась, крыльями бренча
На дне зрачков, на черной их эмали.
"Кого люблю, я ту еще не встретил..."
К.С.
Кого люблю, я ту еще не встретил.
Сегодня, может быть, я встречу ту,
Египетскую выпью наготу
Невесты, чей бокал граненый светел.
И завтра вновь, как недовольный ветер,
Я буду мчаться, воя налету,
Свое былое песней заплету,
Еще не слыханной нигде на свете.
Рекою горной плещется восторг.
Горячий наш союз, давно расторг
Его бы я с холодною улыбкой.
Вольней поэта под луною нет.
Но никого своей стрелою липкой
Амур так не пронзает в тьме планет.
"Настанет час, я разведусь с тобой..."
Настанет час, я разведусь с тобой,
Как встретились, расстанемся тепло мы.
Средь вдовьей золотой своей соломы
Ты будешь цвесть улыбкой голубой.
Смеяться будешь над шальной судьбой,
И кто-нибудь угрюмый незнакомый,
Не распрямивший строф моих изломы,
Сорвет тебя холодною рукой.
Забудешь ты меня, как позабыла,
Что снилось нам, что может быть и было
Далеко где-то там в былых порах.
Нет ближе их, нет более далече.
Клубится по ночам их млечный прах,
И бьет луна в твои льдяные плечи.
"Не табуны и не стада бараньи..."
Не табуны и не стада бараньи,
Тебе готовлю я другой калым.
Я бешено богат своим былым,
Любовью медленной, тревогой ранней.
У сердца обросли лучами грани,
И будет каждый луч рабом твоим,
Тот свет, который в тьме неуловим,
Поймает он в серебряном тумане.
И вечность, за которою певец
Охотится на берегах пустыни,
Я брошу, вместо жертвенных овец,
К твоим ногам, на шкуру ночи синей.
И как свою светлейшую строку
Я розовое имя изреку.
"О, смертные, у вас прошу бессмертья..."
О, смертные, у вас прошу бессмертья.
Листва планеты, вечно мной гуди.
С окровавленным соколом в груди
Я прохожу дремучие столетья.
И столбиками строк свой путь отметя
И разомкнув кольцо перипетий,
Я не намерен в землю отойти,
Листом опавшим не хочу истлеть я.
Я вечности ищу не для себя.
Я даме обещал ее когда-то,
Пленительные плечи полюбя.
Их мрамор бел, вершина их поката,
Но я брожу над черной крутизной,
И глотки звезд не молкнут надо мной.
"Не покорить в такие времена..."
Не покорить в такие времена
И женщину строфою лебединой.
У Леды бедра – голубые льдины,
Полярной вьюгой щель запушена.
Без солнца день, как чаша без вина.
Ночь заросла бурьяном звезд. Пустынно.
Христос – авантюрист, а Магдалина…
Темна история времен, темна.
Вотще поем. Что македонца дротик
Многодюймовой крупповской броне!
Но в тьме времен мы голосуем против,
К морозной невозможной вышине,
К печальноглазой розовой Мадонне
Мы подымаем белые ладони.
"Еще не все небесное убито..."
Е.И.
Еще не всё небесное убито,
Лучиста непокорная звезда,
Единомысленницы как всегда,
Недвижны тучки, будто из гранита.
А солнце каждый день светло и сыто
И копит в склепе золотом года.
О, как забыть, что женственность горда,
С ума нас гордо сводит Карменсита.
Ищу я на земле металл небес.
Фальшивый блеск, и с муками, и без,
Обресть легко под жирною луною.
Велик в пустынной темноте мой путь,
Но бродит столп огня передо мною,
Анналы звезд прочту когда-нибудь.
"Я не нашел ее, и ты не та..."
Я не нашел ее, и ты не та,
Которую ищу я неустанно,
Ее в полотнах темных Тициана
Почиет золотая полнота.
Увы, огромная душа пуста,
Лишь строф по ней проходят караваны…
Я обречен тебе, как гостье званой,
Вином и медом обжигать уста.
Я говорю, что слаще нет покоя,
В пустынной тьме спокойствие такое,
Что слышен визг сорвавшейся звезды.
И снится мне Сахара иль Арктида,
Святой песок иль голубые льды,
И мертвых звезд льдяная пирамида.
"Был тихий мир из струн тревоги выткан..."
Был тихий мир из струн тревоги выткан,
Была лучисто выкована ты
Как золото высокой доброты
Из одного нетронутого слитка.
Луною занесенная калитка
Простерла тень на мертвые листы,
А в глубине стеклянной темноты
Звезда кипела радостно и прытко.
Я песню новую домой унес,
Мой дом чернел угрюмо как утес
На пухлом берегу полей белесых.
Я пел о вечной радости звезды,
О сумеречных расплетенных косах,
О том, как гибнут песни и сады.
"Я в осень желтую на склоне лет..."
Я в осень желтую на склоне лет
Умру, холодной славой окруженный.
Глаза, как перезрелые пионы,
Осыпят свой последний черный свет.
Я знаю, не поставят на лафет
Мой желтый гроб, как пламень, обнаженный.
Лишь робкие напудренные жены
И тихие друзья пойдут вослед.
И дочь моя любимая Тамара
Вот эти строки черные прочтет
Средь желтого осеннего пожара.
И надо мною скажут: умер тот,
Кто мир тревожил голосом печальным,
Кто с хаосом дружил первоначальным.
"Ползут назад гремучие века..."
Ползут назад гремучие века,
Как горы океана в час отлива.
Сокровища крушений мы пытливо
Отыскиваем в золоте песка.
И холодеет пьяная рука,
Когда под нею бронзовая грива,
И женственною мудростью игривой
Улыбка Монны-Лизы нам близка.
Глядит из тьмы на нас Рембрандт зловеще.
То золотые раковины дна,
Иначе на земле их пламень блещет.
Давно ушла та мутная волна,
Которая взметнула их на сушу,
Но позабыла розовую душу.
ОДИССЕЙ
Гребцам не расчесать морских кудрей,
Я долго плыл в заблудшейся триреме,
Кормил пространством сумеречным время,
Гремели паруса в объятьях рей.
Я жаждал к острову приплыть скорей,
Чтоб издеваться весело над теми,
Что дом позорят мой, но сжал мне темя
Рукой необоримою Борей.
И час настал, из бархатного мрака
Торжественная выплыла Итака.
Едва я преступил родной порог,
Смешались женихи толпою серой,
Насытил я свой лук в недолгий срок,
А после дом окуривал я серой.
ЛЕОНАРДО
Арапским блеском взвыли грозно диски
Его живых зрачков. Измерен круг
Любви мирской, найти опять подруг…
Разнял свои тиски ум флорентийский.
Художник – царь, чья шкура – щит эллийский.
Ютится якорь финикийских рук
В пучине океанской, но их струг
Не забывает в шторм про берег близкий.
Похоронил в молчание слова,
Одной губой коснулся он едва
Как лотоса ее ладони длинной,
Она ушла купчихой колдовской,
Иродиадой, Евой, Магдалиной,
Оставив лишь улыбку в мастерской.
"До сей поры мы позабыть не можем..."
До сей поры мы позабыть не можем
Его слонов и стрел с ее галер.
Как мертвый глаз был вечер в Каннах сер,
Она как львица разлеглась над ложем.
Мы кости поражений прошлых гложем,
Проснуться должен будущий Гомер.
Он скажет, сколько с римских трупов мер
Снял Ганнибал колец и что с ним позже.
Но бархата пьянящих лепестков,
Которым Клеопатра свой альков
Укутать для Антония велела, –
Никто из смертных не измерит ввек,
За то что блеск ее нагого тела
Пал на века, и слеп там человек.
ИЗИДА
Я жирная священная корова,
Во мне одной – что будет, было, есть.
Ничьей руке моих сосцов не счесть
И с рог не снять туманного покрова.
Никто из смертных не промолвит слово,
Когда войдет в мой хлев. Иную весть
Услышит он, и сам он станет цвесть
Лучом серебряным во мгле лиловой.
Падите, женщины, падите ниц,
Не подымайте розовых ресниц,
Поэты, бейте гордыми челами, –
То я светила вечным мастерам,
Когда телами тучными как пламя
Их кисти жгли остроконечный храм.
"Пройдешь ли ты, крутая темнота..."
Пройдешь ли ты, крутая темнота,
Покрывшая строфу пустынной ржою,
Иль навсегда останешься чужою,
Недосягаемая простота.
Твоя вершина белая чиста,
Твой снежный храм не падает от зною,
Морозным солнцем блещешь надо мною
И обжигаешь холодом уста.
Лишь будь со мной, мне ничего не надо,
Ни дыма расцветающего сада,
Ни раковин закатных облаков,
Как ты я прост и неподкупен стану,
Я буду петь, но буду не таков,
Как был, когда челом я бил туману.
"Себе я улыбаюсь самому..."
Себе я улыбаюсь самому,
Когда строфу прекрасную кончаю,
Беру глоток остывшего я чаю,
В табачном задыхаюсь я дыму.
Ночь как покойница в моем дому,
Я парус вдохновенья подымаю,
В далекую неведомую Майю
Толкаю неуклюжую корму.
Я слышу красок хор неугомонный,
На вымирающие анемоны
Взглянуть хочу расширенным зрачком.
Хочу строкой прославить мастодонта
Или погибнуть в странствии морском
На рубеже иного горизонта.
"Как сказано в янтарном манускрипте..."
Как сказано в янтарном манускрипте,
Жемчужина любви растворена
Была в бокале темного вина
Владычицей на пиршестве в Египте.
На память я страницы перегиб те.
Не той ли тьмой душа моя пьяна?
Я перелистываю времена.
О, тайны дней и звезд, свой прах осыпьте!
У Цезаря был сын Цезарион,
Он Клеопатрой был ему рожден.
Антоний выпил яд и слишком рано
Любовь унес в безмолвие и мглу.
Лишь каменная грудь Октавиана
Назад послала знойную стрелу.
"Пустынный замок липами обсажен..."
Пустынный замок липами обсажен,
Дремотные их кудри рано мрут,
Холодным воском капая на пруд,
Которого вонючей нет и гаже.
Мне снится герцог, сам Косая Сажень,
Он думой необъятною раздут.
Вассалы дочерей к нему ведут,
А он молчит, неблагодарен даже.
Он дико ночь их первую берет,
А многих оставляет на вторую,
А многих никогда он не вернет.
А за стеной рабы его пируют,
Отцов он заставляет пировать
Под весело скрипящую кровать.
"Я стал светлей, мой радостный Пегас..."
Я стал светлей, мой радостный Пегас
Вскочил на осиянные ступени,
Веселый блеск нежданных песнопений
Вчера всю ночь вокруг меня не гас.
Мне луч звезды, дрожащий мой компас,
Вершину золотил зарей весенней,
И я пою сегодня о спасеньи,
О том луче, который песню спас.
Еще внизу моя синеет бездна
И тьма зовет, но солнце так любезно,
Что гостю не дает скучать в снегах.
Я рву покровы тайн, я в их гареме,
И так легко в обветренных ногах
Седых времен серебряное стремя.
"Прекрасного мгновения земного..."
Прекрасного мгновения земного
Ищу, земля, на всех путях твоих,
Хочу найти неслыханное слово,
И как бурав поет мой каждый стих.
То зазвенит о камни тайн, то снова
Как глубина невспаханная тих.
Ты забелей вершиною суровой,
Моя страница, средь страниц других.
Пусть бог сонета, как все боги, деспот,
Он пьет, но не вино своих чудес пьет,
А склепа сердца темное вино.
И что строфа? – Она величья слепок,
Как твердь эфир того величья крепок,
И счастлив тот, кому оно дано.
"Благословляю вас приветом этим..."
З. и…
Благословляю вас приветом этим
В четырнадцать непревзойденных строк.
Не буду вежливым, я буду строг,
За то что плыть хочу я по столетьям.
Мы вместе новый год, быть может, встретим,
Прославим песней розовый восток,
И будет кто-нибудь из нас жесток
И здравие пошлет грядущим детям.
Я пятый год женат, никто меня,
Благоговейно голову клоня,
Не поздравлял ни речью, ни улыбкой.
Уж дочь моя умеет книги рвать
И глазки наполнять тревогой зыбкой...
Купите крепкую себе кровать.
"Твои зрачки, как черных два клыка..."
Твои зрачки, как черных два клыка
У черной львицы на иной планете.
Там черен день, как уголь облака,
И ночь бела, как снежный пух легка,
И лун семья в пустынном небе светит.
И змеи вскармливают луны эти,
Из каждой вспыхнут крылья мотылька,
Впилися в их космические сети
Твои зрачки.
Я на земле брожу среди столетий,
Я позабыл тебя и жив пока.
Рождает каждый день моя тоска
Стихи, стихи капризные как дети.
Но черный жемчуг мечут свысока
Твои зрачки.