Я глядела на них во все глаза и понимала, что чего-то жутко не понимаю. И ловила себя на том, что завидую им! Тут же вспомнилась другая сцена, когда возле нашего продуктового магазина я повстречала обнимающихся старушек. Сколько им там было – не знаю, но явно за семьдесят. Одна худенькая и маленькая, другая толстая и необъятная, обе седые и безумно старые. Нет, разумеется, люди в любом возрасте имеют право любить и смеяться, но в голове пятнадцатилетней дурочки это никак не укладывалось. А они стояли, держа друг друга за руки, и громко делились новостями, ничуть не смущаясь прохожих. И точно так же я пялилась на них и никак не могла взять в толк, как можно радоваться, когда тебе такая прорва лет! И чувствовала, что дело тут не в моей тупости, совсем даже нет!
Я просто завидовала этим старушкам.
Мы-то и в свои пятнадцать разучились радоваться – практически совсем! Больше ругались, ехидничали, подсмеивались. Это ведь для нас придумали закадровый смех – прежде такой ерунды не было. И на месте скульпторов я давно бы сварганила памятник старикам и старушкам. А что? Рисует же уральский художник Леонид Баранов старичков со старушками! Они у него и чаи распивают, и играют, и на качелях качаются. Верно, с полсотни картин уже нарисовал – такие очень даже славные. А еще остров Стариков вроде бы есть – где-то на Камчатке, но и там это всего лишь птицы, не люди, и ударение ставится не на «и», а на «а» – ста́рики. Теперь вот для художников и скульпторов новый вариант наклевывался – композиционная группа «отец и сын». То самое, что я сейчас наблюдала. Можно даже кресло-каталку высечь в камне. И никакого пафоса! Пусть любуются друг дружкой, пусть улыбаются и дурачатся.
И так захотелось вдруг подойти к ним… Не знаю… Может, погладить этого парнишку по костлявому плечу, а мужественного отца обнять и наградить каким-нибудь орденом. Он ведь ничуть не придуривался, не деликатничал! Он играл с сыном, и это были не дешевые киношные суррогатные чувства, а самая настоящая любовь…
Скрипнула дверь. Из кабинета вышла Лиза, да не одна – в компании ковыляющего на костылях высокого мужчины в майке.
– Вот, – представила она, – это дядя Володя, а это Лерка, моя подруга.
– Подруги моих подруг и мне подруги, – витиевато изъяснился дядя Володя и пожал мою руку. – А теперь хватайте меня под крылышки – и полетели.
Я сразу поняла, что Лизин знакомый – явный весельчак, и с готовностью подхватила его с другого бока.
– Ух, сильные девки попались! Сейчас от земли оторвете! – дядя Володя пробовал вставать на забинтованную ногу, но выходило у него неважно.
– Вам, наверное, лежать надо, – посочувствовала я.
– Вот и я каждый день своим врачам толкую, – поддакнул дядя Володя. – Полежать, газетки с книжками почитать, а они ни в какую. Заставляют ходить по километру в день, а где тут по коридорам километр находишь?
– На улицу выходи! – строго велела Лиза. – Пока сухо да тепло, почему не прогуляться?
– Выйти-то я выйду, а вдруг сбегу? – дядя Володя подмигнул мне искристым глазом. – Сколько девчонок кругом красивых. Упрыгаю за какой-нибудь – и с концами.
– Давно пора, залежался тут. Не стыдно?
– Стыдно, Лизок, ой как стыдно! – дядя Володя чуть сменил тон. – Но что-то там не срастается. А то давно бы убежал. И впрямь надо на улицу выбираться.
– Главное, осторожнее, не брякнись.
– Не брякнусь, так шмякнусь – впервой, что ли? – дядя Володя хмыкнул. – Ничего, расхожусь, девоньки, окрепну – и обратно…
– Куда тебе обратно-то, дядь Володь!
– Вернусь, Лизок, один чёрт, вернусь. Я с ними еще за Павла не расплатился, за Фимку с Настёной. И за твоим Женькой надо проследить. Больно шустёр – во все дыры лезет.
– Так есть же командиры.
– Ты будто брата своего не знаешь! Станет он кого-то слушать! Теперь вот в разведке воюет, а разведчики – они знаешь какие? Им что майор, что генерал – все равно. Вот и Женька такой же. Только меня и побаивается – и то по старой привычке. – дядя Володя сипло рассмеялся, поглядел на меня, точно действительно рассказывал о чем-то веселом. – Я-то вон какой доходяга. Женька вдвое крупнее меня и впятеро сильнее, но как рявкну, он и поджимается. Это уже рефлекс. Сгоряча разок замахнулся – так он голову в плечи втянул. И смех и грех! Не-е, Лизок, мне там обязательно надо быть – возле него. Иначе таких дров наломает…
– Сейчас за лекарствами сбегаю. – Лиза глянула на какую-то бумажку со списком. – У тебя все мази закончились.
– Ерунда, я и так весь смазанный да промасленный, куда больше-то!
– Болтуша… – Лиза глазами показала мне на диванчик у стены. – Посиди с ним, ага?
– Конечно, посижу.
– А лучше походите, только держи его крепко. Хвастать-то он любит, а сам через пару шагов спотыкается.
– Ты уж меня прямо с грязью смешала… – дядя Володя проводил Лизу задумчивым взглядом, более ровным тоном предложил: – Давай, Лер, посидим. А то и впрямь брякнусь, и попадет нам обоим от Лизки.
– А этот Женька – сколько ему?
Дядя Володя поглядел на меня с некоторым удивлением. Наморщив лоб, что-то посчитал про себя, неуверенно предположил:
– Лизки-то он точно старше, а вот на сколько? Года на два или на три. Я как-то не спрашивал. Там, Лер, на возраст иначе смотришь. Пацанята, деды – все вместе воюют. И профессии все перемешаны. Учитель с учеником могут в одном окопе оказаться. И Женька хоть молодой, а уже целым отделением командует.
– А вы, значит, Женькой?
– Ну-у… Не то чтобы командую, но больно уж парень заводной. И мозги чересчур быстрые.
– Чересчур – это плохо?
– В армии, пожалуй, да. Нужно ведь приказы выполнять не обсуждая и без критиканства.
– А он обсуждает?
– Бывает. Для того и нужно быть с ним рядышком.
– Вы, получается, им родственник?
– Я, получается, им сосед. Жил когда-то напротив, Женьке уши трепал за яблоки ворованные, ему же велосипед чинил. Теперь вот, считай, родственником стал. Там у нас все братья и сестры. Здесь-то этого нет, зато тихо и мирно. И потому, девоньки, живите да радуйтесь.
– Чего радоваться-то?
– Как это – чего?! – дядя Володя поглядел на меня с возмущением. – Да у вас сейчас самое счастливое время! Вы сами не понимаете, насколько счастливое. И не дай бог, чтобы здесь по вам шарахнуло, как у нас.
Он махнул рукой, и только сейчас я заметила огромный розовый шрам, протянувшийся от правой ладони до подмышечной впадины.
– Главное, вы поправляйтесь, – вежливо пробормотала я, стараясь не смотреть на жутковатый шрам. – Надо настраиваться на лучшее, тогда и нога пройдет, и раны заживут.
Он все-таки поймал мой взгляд и сам перевернул руку, подставляя багровый шов свету.
– Это как раз ерунда. – он улыбнулся. – Тут, Лер, такая смешная штука – с годами небрежение появляется к телу, к шрамам да увечьям. Это в молодости дрожишь над каждой морщинкой-волосинкой, из-за седины переживаешь, из-за зуба потерянного, а потом… Потом понимаешь, что все это временное. Вроде костюма. Поносил-поносил – и выбросил на свалку.
– Как это – выбросил?! – ахнула я.
– Да очень просто – как из ведра мусорного выбрасывают. Пришло время – и вытряхнул. Тело, значит, на свалку, а душу – на свободу, как пичугу из клетки. – дядя Володя излагал свои мысли спокойно, как давно обдуманные и проверенные факты. – Потому, кстати, и меняется оно так быстро – тело наше. Чтобы не успевали привыкнуть. Детки-то наши вон какие милые да светлые, ровно котята, а уже после десяти лет совсем другими становятся. В двадцать – почти взрослые, и так далее. Так что держаться за что-то, страдать по килограммам и внешности – дело пустое. Костюм – он и есть костюм. Лишь бы моль не проела прежде времени.
– А такое случается?
– Ой, Лерка, сплошь и рядом! Сама видишь, сколько нас по больницам толчется. Латаем костюмчики, заплатки лепим…
Вернулась сияющая Лиза.
– О чем болтаем?
– Это другие болтают – у нас тут ключевые вопросы обсуждаются, – отшутился дядя Володя. – Вы-то сейчас куда? К Валечке, наверно?
– Ага. Заглянешь к нам?
– Как запоете, тут же и прискачу, куда я денусь…
Они снова рассмеялись, и я улыбнулась, хотя опять мало что поняла.
– Идите, идите! – замахал руками дядя Володя. – Покурю тут минутку и снова начну накручивать километраж…
Лиза решительно потянула меня за руку.
– Сейчас познакомлю тебя со вторым фантомом, – шепнула она и, свернув в коридорчик, ввела в просторную палату.
Здесь находились четыре женщины, и со всеми я быстро перезнакомилась. Все тетеньки были вполне ничего себе – говорливые и радушные, но Лиза сразу подвела меня к той, что лежала у самого окна – к фантому номер два.
– Это тетя Валя – тоже из Новой Талки, как и я. Нас тут трое с дядей Володей.
Женщине было на вид лет пятьдесят, ноги и руки у нее были забинтованы, и Лиза объяснила, что до вчерашнего дня ее кормили соседки, а сегодня у них радость: после очередной перевязки врачи освободили пальцы правой руки, что позволило тете Вале впервые взять ложку.
– А еще нос чесать и за ухом! – засмеялась женщина. – Не поверите – так исстрадалась! Не могла дотянуться до носа – и всё тут!
– А мы на что? – пробасила тучная соседка. – Уж нос-то тебе почесали бы – не велик труд.
– Ну да, а если он каждые пять минут чешется! – тетя Валя снова засмеялась.
Я с удивлением взглянула на Лизу. Потому что смеялись они очень похоже!
Тут же и выяснилось, что ни роднёй, ни даже знакомыми они не были. Если дядя Володя жил через улицу, то дом тети Вали располагался и вовсе в другом районе. Встретились они только здесь и здесь же подружились. Глядя со стороны, можно было подумать, что беседуют мама и дочка.
И странное дело, чем дольше я слушала разговор, тем больше узнавала в лежащей женщине Лизу. Наверное, это было как-то связано с географией Новой Талки – с водой, воздухом и прочими мелочами. Хотя их родину я старалась без нужды не поминать, заметив, что и Лиза с тетей Валей аккуратно обходят эту тему. Думаю, оставаясь наедине, они много чего вспоминали, но при посторонних проявляли сдержанность.