Комбриг: Начальник артиллерии, есть что сказать?
Начарты(поднимается, одергивает пиксельную куртку): Весь бэка на складе, кроме выданного. Перерасхода нет. Учбові стрільби проводяться згідно плану на місяць.
Комбриг: Понятно. Учбові стрільби… так. Командир артдивизиона?
Комдив(всхрапывает, открывает глаза, очумело вертит головой, встает): Доповідаю. Комплектність дивізіону — сорок п’ять відсотків, дві машини не боєготові, основна потреба — стволи та ПММ, але наш гсмщик, скотина, я ж вам доповідав…
Комбриг: Короче! Ты или нет?
Комдив: Нет.
Комбриг: Понятно… таааак… командир реактивщиков?
Комбатр: Я за него! Это не мы. Нам нельзя. Но если можно, вы только скажите…
Комбриг: Ладно, ладно. Не торопись, будет и у тебя возможность. Кто остался? Командир танкового батальона?
Комбат(хмуро): Без подій.
Комбриг: Хм. Ты работал?
Комбат: Все танки стоят в А., ОБСЕ проверяет.
Комбриг: Слушай. Колонну уработали хорошо. Дело пахнет орденом. Я спрашиваю, это ты?
Комбат(про себя): Орденом… орден — это замечательно. Хотя… Орден дадут или нет — неизвестно. А звиздюлей можно прямо сейчас отхватить. (решительно) Нет. Не я.
Эта история не имеет ничего общего с реальностью и никогда не происходила в середине апреля шестнадцатого года в Волновахском районе Донецкой области.
Раннее утро
Я подпеваю AC/DC, которые звучат из единственного работающего динамика «лендика», и листаю свои бумажки. Ведомости разложены на заднем сиденье, на коленках, и даже Президент, одетый в почти чистую застиранную горку, опасливо держит папку с накладными по вещевке и по своему обыкновению бурчит. Печка работает на полную, но из щелей военного «корча» нещадно задувает непрогревшийся апрельский воздух. Эх, хорошо, когда «зеленка» еще не поднялась… Но трава вже лезет, лезет. Далеко видно… Но и нас — тоже.
У меня отличное настроение, как бывает только утром. Я — жаворонок, и за это меня ненавидят все присутствующие в этой машине — и сонный Президент, и зевающий недовольный коммандер, и даже Ляшко, в черной куртке восседающий на переднем сиденье. Хотя Ляшко вообще должно быть пофигу — Ляшко едет в «военный отгул».
С отпусками в армии как-то сразу не сложилось. Тридцать дней на год, вне зависимости — херачишься ты с сепарами на опорнике, принимаешь на ТПУ фуру с сардинами или сидишь за столом в военкомате. Тридцать дней, а дальше — по выслуге, которой ни у кого из нас нет. А месяц — это очень мало. Это два раза по две недели минус дорога, и появляться дома раз в четыре (при удаче!) месяца — это… ну, не знаю. Раньше я как-то меньше ценил время с семьей. А теперь вот жалею, только толку с моей жалости — ноль. Раньше надо было жалеть.
Для того чтобы мозг не съехал на жопе в окоп окончательно, практикуются «отгулы». От двух до пяти дней, никого не ставя в известность, нормальные, адекватные вояки отпускаются командиром роты «передохнуть». «По гражданке», с паспортом и с наказом «не залетать». И каждый знает, что если он залетит, то следующий тупо не поедет. Да, людей очень мало, наряды тянутся уже в «три-через-шесть», но возможность побыть дома или хотя бы просто увидеть жену — это бесценно. Иногда мы не можем отпустить даже на пять дней, и тогда жены приезжают в Волноваху, снимают номер в гостинице на пару дней и встречают своих благоверных «возле паровоза».
Мы возили своих на машине.
Ветер бьет в окна, качающийся «лендровер-дискавери» вываливается из посадки на поле и, завывая на грунтовке, пылит к околице Новотроицкого. Тут по полю-то — всего километр и можно объехать по щебенке, но там мины, а тут мы сами дорогу накатали. Срезали, так сказать, в стиле ЗСУ — быстрее ехать, зато в виду сепарского опорника. Уважаемые пассажиры, посмотрите, пожалуйста, налево. Перед вами — опорный пункт «дэ-эн-эр» под нашим названием «Амонсклады», хотя в их документах он проходит как «Аммонал». Опорник населен преимущественно местными жителями, причем как с Докучаевска, так и с Новотроицкого, обустроен очень толковой линией окопов и капониров, и до нашего появления здесь туземцы лениво жили в двух зданиях силикатного кирпича, одно из которых было двухэтажным.
Потом, в декабре пятнадцатого, «семьдесятдвойка» решила подсократить «серую зону», опять же в стиле ЗСУ, и заняла «Эверест». Пару недель пехота первого батальона там позарывалась в землю, а потом выставила зброю, мощно покурила и бо́льшее здание подравняло этажностью к меньшему. Сепары обиделись и переселились в одноэтажку, а в отместку решили отравнять «Эверест». «Эверест», тогда еще богатый на людей, не согласился.
Такие взаимные обиды тянулись до марта шестнадцатого, когда уже на наши терриконы зашли мы и шестая рота «семьдесятдвойки». Шестая рота подравняла ландшафт на своем вытянутом «черном терриконе», тянувшемся с востока на запад, и заняла одну его оконечность, вступив в трехмесячную перестрелку с сепарами, занявшими другую. А мы залезли на свой отвал, огляделись, увидели здание на «Амонскладах», дымившее трубами буржуек во все окна, и радостно включили рок на СПГ. После пары удачных попаданий осколочными в окна сепары обиделись и на нас и стали переселяться в блиндажи. Теперь все копали одновременно, мы у себя, они — у себя. Наш «колупатор» к нам заезжать боялся, а их экскаватор мы испортили из 2А42 по корректировке Кости Викинга еще в марте. Короче — очередной поступок в стиле ЗСУ «копай руками, як усі» привел нас всех к одному знаменателю. Да и их подъездную дорогу мы могли при удаче простреливать ПТУРом, как и они — нашу, вот эту, по которой мы сейчас переваливались. Спасибо, дорогие туристы, экскурсия закончена, если увидите дымную полосу в нашу сторону — пожалуйста, покиньте салон. Обед будет по расписанию, то есть в четверг. Наши сотрудники желают вам приятного отдыха та янгола-охоронця.
— Я не завтракав, — мрачно говорит Президент. — Мартін, мля, ти задовбав своїми бумажками.
— Якби я тебе довбав — з тебе людина була б, — отвечаю я, продолжая листать «форму-двадцать-шесть». — У нас сверки нема, кстати, Вася.
— Шо? — Коммандер поворачивается из-за руля и стаскивает шапку.
— Сверки, говорю, нема у нас.
— С кем?
— Та ни с кем. Ни с начвещем, ни с зампотылом, ни с Викторычем, ни с СанСанычем.
— Ахренеть. За какой период?
— За весь.
— Чем нам это грозит?
— Мартіна поімєють, а я буду сміятись, — довольно говорит Президент.
— Якщо Мартіна поімєють — і я буду сміятись, — говорит Вася. — А вот єслі мене поімєють… То херово будет всем, это я вам обещаю.
— Я вопщє нє прі дєлах, — на всякий случай вставляет Ляшко.
— Ебаааа… — говорит Вася. — Отак и служим. Як в отгул свалить — отбою нема, а як помогать во всей этой бюрократической херне — то все не при делах.
— О, — ликую я. — Вот и мои усилия отмечены. Не ожидал, командир, столь высокой оценки моей помощи по бумагам. Теперь и мне в отгул можно, да?
— Хєр тобі, а нє отгул, — ржет Президент. — А кстаті, нахєр я вам здався на нараді? Нє, покататись і посмотрєть, як Мартіну зампотєх люлєй вивєшує, то, конєшно, гуттт… Але.
— А шо, Мартин тебе не сказал? — преувеличенно удивляется Вася.
— Мартіііін.
— Не, я хотел сюрприз сделать, — говорю я с умным лицом, при этом совершенно не представляя, что имеет в виду коммандер. — Це ж важно…
— Та шо ж такоє?
— Ну, ты ж у нас матерый младший сержант… А тут как раз бригада на ТПУ собирает сержантский состав для каких-то курсов повышения чего-то. Чи шо-то вроде того. Ну, наш комбат собирает по одному сержанту с каждой роты. Самому толковому.
— Брігада? ТПУ? Курси? Шо за хєрня!
— Мы вот решили тебя — как самого боевого — на этот симпозиум отправить. Лицо, так сказать, сержантського складу второй мотопехотной роты. Взірець.
— Ееее… Ви це серьозно?
— Конечно. Хоть три дня без тебя отдохнем. Ну, а ты на Розовку посмотришь. Там хорошо. Не стреляют..
— Три дні? В Розовкє? — до Президента начинает доходить весь кошмар ситуации, он смахивает бумаги с колен, кидает в меня журналом и выпрямляется. — Да це ж жопа! Вася!
— Кому «Вася», а кому и «командирське рішення», — скромно добавляю я. — Гордись оказанным доверием, студент.
— Єба… — тянет Серега, а потом выдает такую тираду, что даже Ляшко, молча давившийся смехом, оборачивается.
— Все ваши обвинения безосновательны, — говорю я. — Наберешься практических знаний, отдохнешь, пройдешь навчання… Ау, коммандер, тут прямо! Ты куда в Бугас рулишь, мы ж Ляшко завозим!
— А, точно, — Вася выворачивает руль, и «лендик» возвращается на трассу. — По привычке свернул…
— … стріляйте мене нахєр, я нікуда нє поєду, — твердо заканчивает Президент и принимает гордый и независимый вид. — Їб@ла жаба гадюку.
— Злой ты, Сережа. И приказы оспариваешь. Из-за таких, как ты, у нас в армии — треш, угар и коррупция…
— Це, бля, якийсь армєйський долбо@бізм.
— Долбо@бізм? Оооо, это мое любимое слово, — оживляется коммандер. — А ну-ка, разверни, военный…
— Ну все, Президент, ты попал. Теперь мы полчаса будем слушать политинформацию, — тяну я и начинаю собирать документы, — Ты еще в окно мою ведомость выкинь, вообще будет сплошная коррупция та нестатутні відносини.
— У нас как получается? У нас получается, что если ты в армии встречаешь якусь херню, то тут же звучит про знаменитый «армейский долбо@бизм». Так? Так… — залезает на своего любимого конька Вася.
Хмурый Сережа снимает шапку и начинает обиженно втыкать в окно.
Мелькают чахлые деревья, дорога спускается вниз, и унылая трасса «Донецк-Мариуполь» с редкими машинами тянется светло-серой лентой, рассекая невысокие холмы и теряясь в грязном воздухе. Джип потряхивает в правой полосе из-за комьев грязи, налипших на диски, но все равно — в машине удивительно уютно. Как будто твой персональный маленький мирок с печкой и колонкой перемещается в пространстве, и такой же эффект, как и в поезде, — чувствуешь себя в безопасности, пока едешь. Даже смешное возмущение Президента или будущая речь Васи кажутся удивительно к месту. Будто ты едешь так уже долго-долго, и, как это странно ни звучит, и Вася, и язва-Сережа, и нетерпеливый Ляшко становятся твоей семьей, со всеми своими болячками, ужасным чувством юмора и невероятной надежностью.