То, что я сейчас скажу, — не вымысел, но бесхитростная, трезвая, голая правда: Колизей и поныне так внушителен и неповторимо своеобразен, что всякий, входя туда, может, если захочет, увидеть на мгновение это исполинское здание таким, каким оно было, когда тысячи разгоряченных лиц были обращены к арене, а там среди вихрей пыли лилась потоками кровь и шла такая яростная борьба, описать которую бессилен язык человеческий. Но уже в следующий миг пустынность и мрачное величие этих развалин рождают в посетителе тихую грусть; и, быть может, никогда больше не будет он так взволнован и потрясен никаким другим зрелищем, не связанным непосредственно с его личными чувствами и переживаниями.[35]
Так писал Чарльз Диккенс в 1846 году в книге очерков «Картины Италии». За прошедшие полтора с лишним столетия мы успели привыкнуть к гигантизму, но Колизей и в наши дни поражает воображение. Может быть, не столько величиной — хотя и ей тоже, — сколько неотступным вопросом: «Как они это делали?»
Стены
Чтобы оценить масштаб и структуру Колизея, его стоит обойти вокруг. Начните с западной стороны, где стоит Арка Константина (и где больше не стоят Мета Суданс и Колосс Нерона), идите против часовой стрелки. Важно помнить, что только с той стороны, где вы сейчас идете — с северной, — внешняя стена амфитеатра сохранилась. Приглядитесь к ней: вы увидите, что самый верхний, четвертый ярус отличается от трех нижних: он выглядит попроще, сложен из камня другого цвета, и в нем нет арок — только окна в каждой второй секции (между окнами когда-то были декоративные щиты). Этот этаж построен немного позже первых трех.
Греческие и римские колонны: верхний ряд — тосканский и дорический ордер; средний ряд — ионический ордер; нижний ряд — коринфский и сложный ордер.
Теперь посмотрите на колонны: у всех ярусов они разные. Внизу — приземленный тосканский ордер, который у римлян ассоциировался с временами благородной древности; выше — изящный ионический (в Риме нечастый), еще выше — коринфский. Такой порядок расположения ордеров многое говорит о структуре здания. Тосканский ордер нижнего яруса (очень похожий на дорический ордер греческой архитектуры) выражает мощь и готовность принять на себя максимальную тяжесть. В ионическом ордере больше изящества, чем силы, поэтому он оформляет средний ярус, самый стройный по пропорциям. Наконец, богато украшенный коринфский ордер сообщает легкость третьему ярусу. Схему, заданную Колизеем, архитекторы, начиная с эпохи Возрождения, использовали всякий раз, когда перед ними стояла задача оформить многоярусный фасад.
Продолжая движение вдоль внешней стены, вы дойдете до места, где она кончается. Пропустить его не удастся: там в стену памятника упирается огромный кирпичный контрфорс, удерживающий ее от разрушения. Строительство этой подпорки в 1807 году на деньги Ватикана стало одним из первых в истории примеров архитектурной консервации.
Мы уже упомянули, что в античности Колизей не называли Колизеем. Чаще всего его называли просто «амфитеатр»: в Риме было еще несколько маленьких арен, но они не шли ни в какое сравнение с Колизеем. Если уточнение все-таки было нужно, говорили amphitheatrum Flavianum — амфитеатр Флавиев. Может быть, Колизей действительно, как принято считать, перетянул на себя имя рухнувшего Неронова Колосса. Есть и другая версия. Третий августовский район Рима, где построили Колизей, в некоторых документах отмечен как район, носящий имя египетских богов Исиды и Сераписа. Если римляне называли новую постройку amphitheatrum ad collem Isaeum («амфитеатр возле холма Исиды»), то потом первоначальное значение могло забыться, а слегка исковерканное название — остаться.
Здесь приметы давних времен сохранились лучше всего (конечно, если мысленно убрать контрфорс). Над арками видны номера входов, особенно с LI по LIV (то есть с 51 по 54), под ногами — кусок античной мостовой, а если вы посмотрите налево, то увидите большие тумбы. Когда-то такими тумбами был обнесен весь амфитеатр, но сохранились только эти пять. В чем их предназначение — точно никто не знает. Может быть, они использовались для крепления веревок, при помощи которых зрительские трибуны прикрывали козырьком от солнца. Может быть, на них висели цепи, которые образовывали вокруг Колизея защитный периметр — например, чтобы контролировать движение толпы в дни особенно популярных зрелищ. Не исключено, что тумбы выполняли несколько функций одновременно.
Дальше внешняя стена кончается (она обрушилась в XIV веке в результате землетрясения, и камни быстро растащили на разные строительные нужды). Следуя дальше в том же направлении, вы видите то, что не предназначалось для взгляда снаружи, — это уже внутренности амфитеатра, его «разрез». Поэтому здесь нет колонн и украшений, а многочисленные дырки в камне — это места, где отдельные блоки удерживались железными скрепами. Металл в средние века был дорог и дефицитен, скрепы повытаскивали. Очевидно, они представляли собой избыточную степень защиты: структура держится и без них.
Вернувшись к западной стороне Колизея, мы увидим еще один контрфорс, тоже XIX века (1852 год), но гораздо менее монументальный.
Навмахия. Гравюра Э. Дюперака, XVI век.
Колизей (для удобства будем называть амфитеатр привычным именем) построили в конце 70-х — начале 80-х годов нашей эры, в пору правления династии Флавиев. На арене с незапамятных времен лежал большой каменный блок с надписью, отмечающей одну из реставраций V века. Недавно археологи внимательно изучили камень и обнаружили, что надпись сделана поверх старой и по расположению дырок, в которых были закреплены бронзовые буквы, ее можно восстановить. Восстановили так: император цезарь веспасиан август повелел возвести новый амфитеатр на средства от военной добычи. Реконструкция получилась подозрительно складная, и не все специалисты ей доверяют. Но если все верно, то догадки историков подтвердились: Веспасиан и его сыновья использовали для постройки Колизея несметные богатства, награбленные в покоренном Иерусалиме.
Римский меч (gladius).
Амфитеатр был посвящен (видимо, в правление Тита) с невероятной помпой, о которой еще долго вспоминали с восхищением. Состоялись гладиаторские бои и травли, в которых было убито пять тысяч животных. И тут мы подходим к одной из загадок Колизея.
Дело в том, что некоторые древние авторы утверждают, что в Колизее устраивались потешные морские сражения. Дион Кассий пишет, что в день открытия Тит приказал заполнить арену водой, где сначала показывали чудеса дрессуры лошади и быки, специально обученные плаванию, а потом был инсценирован морской бой между жителями острова Керкиры (который сейчас иногда называют Корфу) и города Коринфа. Утверждение о том, что Колизей можно было почти мгновенно превратить в бассейн, встречается во многих популярных путеводителях.
Но тот амфитеатр, руины которого дошли до наших дней, нельзя превратить в бассейн. Сложные подземные структуры под ареной, которые сейчас хорошо видны посетителям, никак не защищены от воды — как, собственно, и сама арена, и зрительские места. Никаких коммуникаций, позволяющих быстро подвести — а тем более отвести — воду, в Колизее тоже не найдено. Не говоря о том, что единственным источником воды в этом месте была бы римская канализация, что как минимум не очень гигиенично. Инсценировки морских сражений (их обычно называли греческим словом навмахия) проходили на озерах или специальных прудах; между прочим, Светоний прямо именно так и говорит. Жалко, конечно, расставаться с красивой историей, но морских сражений в Колизее, скорее всего, никогда не было.
Амфитеатр предлагал римлянам зрелища двух основных видов: гладиаторские бои и травлю животных. Каждое из этих представлений имело множество подвидов и вариантов, и границы между ними не были незыблемы. Но все-таки это были разные представления. Сначала поговорим о гладиаторах.
Гладиаторы
Гладиаторские бои не были исконным римским обычаем; как и многое другое, римляне переняли эту практику у соседних племен — возможно, у этрусков. Этруски с их сосредоточенно-серьезным отношением к смерти устраивали на похоронах знатных мужей битвы между вооруженными воинами; основным оружием служил меч — по-латыни gladius. Это была разновидность похоронного жертвоприношения: без обильного кровопролития дух умершего не мог рассчитывать на благополучную загробную жизнь. Связь гладиаторских боев с поминовением умерших сохранялась долго. Когда в 65 году до н. э. Юлий Цезарь показал восхищенным римлянам 320 пар гладиаторов в посеребренной броне, это были игры в честь его отца, который умер за двадцать лет до того.
Даже в языке сохранялась память о загробном происхождении боев: театральные и колесничные представления назывались просто ludi, «игры», а гладиаторские (и отпочковавшаяся от них травля животных) — munus (во множественном числе munera). Это многозначное слово обладало смыслами «долг», «приношение», «обязанность», «дар».
Этрусские погребальные игры. Роспись из гробницы.
В эпоху поздней республики и империи гладиаторские бои превратились в поставленную на поток индустрию развлечений. Гладиаторы жили и тренировались в специально отведенных для этой цели бараках (один из них, Лудус Магнус, мы только что видели) под руководством менеджера-ланисты. Ремесло ланисты не пользовалось престижем — Сенека называет его «презреннейшим и мерзейшим», — но зато было весьма прибыльным. Официально сражаться на арене могли только рабы; добровольцы из всаднического и сенаторского сословия (хотя сведения о таких случаях противоречивы и запутанны) формально должны были отказаться от свободы, прежде чем взяться за меч. Для императоров, конечно, делали исключение. Среди них было немало желающих поиграть в гладиаторов и охотников, хотя не все занимались этим с таким упоением, как Коммод. Даже Клавдий с его репутацией интеллектуала и чудака отметился битвой с изнемогающим в тесном бассейне китом.
В рекламном ролике 2006 года на арену Колизея выходят певицы Пинк, Бейонсе Ноулз и Бритни Спирс, но вместо того, чтобы сражаться, начинают петь песню We Will Rock You и в результате добывают личный императорский запас «Пепси-Колы», а самого императора случайно бросают львам. Это пример того, как образы гладиаторских боев и Колизея сохраняют коммерческую силу спустя почти две тысячи лет. Но сражались ли женщины на арене? Дион Кассий утверждает, что да, причем даже на играх в честь открытия Колизея (правда, торопливо добавляет, что только низкого звания).
В Британском музее есть рельеф из восточной части Римской империи, где мы видим в постановочном бою двух несомненных женщин.
Свидетельства о гладиаторской жизни страдают от обычной однобокости наших сведений об античности: литературные произведения почти сплошь принадлежат перу представителей высших сословий, поэтому мы знаем о гладиаторах-императорах (что очень занятно, но все же не более чем курьез) и кое-что о зрительских впечатлениях (наши авторы часто осуждают побоища, но описывают их с садистскими подробностями). Впечатления простого народа известны почти исключительно по граффити из Помпей, а прямая речь самих гладиаторов звучит только с надгробий.
Из-за этого такие захватывающие темы, как социальная и этническая структура гладиаторского мира и его экономическая сторона, известны нам обрывочно. В гладиаторы попадали военнопленные (изначально вооруженные бойцы разной специализации назывались по вражеским народам — самнит, галл, фракиец) и осужденные преступники (которых могли как бросить сражаться на арену, так и отправить на растерзание зверям). Сцена из сериала «Рим», в которой один из главных героев, бывший легионер и наемный убийца Тит Пуллон с помощью друга выходит победителем из неравного боя на арене, в принципе вполне могла произойти в жизни.
Сколько было в этой среде профессионалов, которые сражались ради денег, славы и удовольствия, — сказать трудно. Еще трудней прикинуть, сколько у гладиатора было шансов выйти живым из сражения. Конечно, это в огромной степени зависело от конкретных обстоятельств: соперников, удачи, настроения толпы, которая могла по своему усмотрению добить или пощадить поверженного гладиатора. (Судя по всему, зрители выражали свое решение движением большого пальца, но в каких случаях куда они его поворачивали — неизвестно; наше представление о том, что повернутый книзу палец обозначал «добей его» — чистый домысел.) Когда объявлялись игры «без пощады» (sine missione), это свидетельствовало об особой щедрости организаторов, потому что набор и тренировка новых гладиаторов требовали огромных затрат. Некоторым везло: из надгробных надписей нам известны гладиаторы, проведшие сто и больше сражений (если, конечно, это не преувеличенное хвастовство). Но гораздо чаще встречаются другие цифры, из которых очевидно, что пережить двадцать игр — почти неслыханная удача.
Несмотря на низкий социальный статус, гладиаторы пользовались бешеной популярностью и легко становились поп-звездами и секс-символами. Сатирик Ювенал издевается над знатной дамой, которая сбежала от мужа-сенатора с гладиатором: он-де был и немолод, и нехорош собой, и в сраженьях изувечен, но он был гладиатор, и этим все сказано. «Люб им клинок», замечает поэт со вполне осознанной фрейдистской двусмысленностью.
Травли
Травли животных стали приобретать популярность одновременно с гладиаторскими боями. В суровые республиканские времена дикие звери участвовали в праздничных торжествах разве что в весенние праздники плодородия: в Цереалии по городу пускали лис с привязанными к хвостам факелами, а в Флоралии в цирк (не в амфитеатр, постоянного амфитеатра в Риме еще не было) выпускали бегать зайцев и косуль.
Травли (venatio, множественное число venationes) были для спонсоров игр возможностью показать Риму невиданных животных и завоевать народное признание. Ассортимент животных был невероятно широк. Зрителям показывали практически всю фауну обитаемого мира, с упором на экзотических зверей, основным поставщиком которых была Северная Африка. За годы представлений в Колизее римская публика повидала там слонов, носорогов, верблюдов, жирафов, бегемотов, страусов, зубров, лосей, леопардов, антилоп всех видов; а уж львов, тигров, медведей и кабанов — без счета.
В литературе можно встретить упоминание об устроенной во времена Нерона битве тюленей с белыми медведями. Тюлени не вызывают сомнений, но если только ареал обитания белых медведей за истекшие столетия не сократился в разы, присутствие этих животных в Риме маловероятно. Белый медведь (Ursus maritimus) водится в узкой арктической полосе Евразии, от Новой Земли до Чукотки. При всей находчивости тогдашних организаторов, представить себе римскую торговлю с чукчами затруднительно. Речь, скорее всего, о недоразумении: стихотворение поэта Кальпурния Сицилийского, которое позволило сделать далеко идущие выводы, сообщает о привычных бурых медведях.
В 1850 году в лондонский зоологический сад в Риджентс-парке после долгого путешествия был доставлен молодой гиппопотам — первый в Европе с римских времен. Путешествие его от Нила до Темзы было тяжелым, дорогим и обставленным со всеми возможными предосторожностями (для того, чтобы поить зверя в дороге молоком, пришлось везти целое стадо коров). Как подобные чудеса удавались римлянам на совсем другом уровне технологии, навигации и зоологических знаний — до сих пор не совсем понятно. Вероятно, большая часть перевозимых животных гибла в пути. Экологический ущерб, который римские зрелища наносили провинциям, особенно африканским, трудно даже представить — его последствия дают о себе знать по сей день.
Когда Цицерон был губернатором малоазийской провинции Киликии, его приятель и родственник Целий Руф настойчиво просил прислать в Рим пантер. Руф только что выиграл выборы и должен был устроить в честь этого подобающее случаю представление. Цицерон отвечал уклончиво: пантер нынче мало, те, что есть, сбежали из моей провинции в соседнюю Карию, я тебе уже посылал… Как бы то ни было, в нынешней Турции пантер нет — ни в Карии, ни в Киликии.
Зрители
Каждый, кто посещал многолюдный театр или стадион, знает, что добраться до своего места — дело не такое уж простое. Надо все время сверять свое местонахождение с номером сектора, ряда, кресла на билете, оглядываться по сторонам, разбираться в хитросплетении этажей и коридоров — и все равно нередко без советов билетера не обойтись. Но архитекторы и инженеры должны думать еще и о том, чтобы зрители не загораживали друг от друга сцену или арену; о том, чтобы в ряду было столько мест, на сколько театр рассчитан, и никому не было бы тесно; чтобы между рядами можно было проходить; наконец, о том, чтобы в случае пожара или другой опасности эвакуация заняла считанные минуты.
Колизей построен с учетом всех этих соображений — а заодно таких, которые современным строителям не приходят в голову. Как и в наши дни, места у арены были самыми престижными, а верхние ряды, «галерка», — наоборот. Сейчас распределение зрителей в зале регулируется стоимостью билетов. Но публичные игры в древнем Риме были по преимуществу бесплатными: расходы несли чиновники, частные устроители, императорская казна. Кроме того, отношение между состоянием и социальным статусом было далеко не таким линейным, как в современном обществе. Поэтому распределение зрителей по ярусам амфитеатра было задано заранее: лучшие места занимали сенаторы, за ними сидели представители сословия всадников, еще выше — те, кого называли просто «народ» (plebs), — люди с римским гражданством, имевшие право носить тогу; за ними — те, кто не мог или не хотел позволить себе официальную одежду римского гражданина. На самом верху были стоячие места — там теснилась городская беднота, иммигранты, приезжие, рабы. В разные эпохи женщин то допускали, то не допускали на представление; когда допускали — то именно в эти задние ряды. Представителям некоторых табуированных профессий вход в Колизей был запрещен — в частности, туда не могли попасть лица, когда-либо выступавшие на арене в качестве гладиатора (Коммод и остальные императоры не в счет). То есть в теории отставной боец не мог прийти полюбоваться на выступление молодежи. На практике наверняка эти запреты можно было обойти.
В отдельных ложах сидели с одной стороны император со своей свитой, с другой — весталки. (Мы видели, что весталки считались не вполне женщинами и в некоторой степени не вполне человеческими существами, так что на них ограничения не распространялись.) Почетные ложи находились посередине «длинных» сторон овала, откуда арена просматривается лучше всего. Для императора был зарезервирован собственный вход с северной стороны.
Разрушения дают нам возможность увидеть Колизей изнутри — таким, каким его никогда не видели древние римляне. Про внутреннюю стену с южной стороны мы уже упоминали, но едва ли не еще более яркий пример — сама арена. Конечно, она не выглядела так, как выглядит сейчас. То, что мы видим, — это внутренние подземные механизмы и коридоры, по которым на арену выходили гладиаторы и звери. Кроме того, в Колизее часто устраивались представления на мифологические сюжеты: осада Трои, похищение Европы, Дирка, растерзанная быком, Фисба, съеденная львом. Поскольку устроители могли себе позволить высокую степень реализма, а именно — убить актеров, для пущей достоверности декорации тоже должны были соответствовать сцене. Те горы, леса и города, которые возводились для подобных представлений, поднимались из-под арены.
В монтипайтоновской «Жизни Брайана» главный герой ходит по рядам римского амфитеатра в Иудее, предлагая зрителям собачий язык, нос выдры и селезенку оцелота. Эти закуски, конечно, выдуманы, но торговцы наверняка и впрямь ходили по рядам в перерывах, предлагая еду и питье.
Представления в Колизее продолжались часами (в первой половине дня травля, во второй — гладиаторские бои), поэтому забота о комфорте зрителей была далеко не последним делом. Кроме еды и туалетов, им нужно было предоставить защиту от палящего солнца. Для этой цели амфитеатр прикрывали специальным козырьком из парусины. Для обслуживания механизма к Колизею был приставлен специальный отряд моряков из Мизена — главной римской военно-морской базы. Козырек наверняка сильно повышал привлекательность зрелища: о том, как Юлий Цезарь закрыл от солнца Форум во время гладиаторских сражений, говорили едва ли не больше, чем о самих сражениях, а найденное в Помпеях объявление о предстоящем побоище отдельным пунктом отмечает: «Полог будет» (vela erunt).
Христиане и львы
В массовом сознании Колизей неразрывно связан с христианскими мучениками. Он безмолвно маячит на фоне бесчисленных историй, путеводителей, шуток и карикатур на тему «Львы против христиан, счет 5:0». Эта связь столь прочна, что Колизей воспринимается как нероновское изобретение (известно же, кто был главный гонитель христиан), хотя Нерон не дожил не только до открытия, но даже до закладки фундамента Колизея. Эта же связь в конечном счете уберегла амфитеатр от полного разрушения. В XVI веке папа Пий V рекомендовал верующим устраивать крестный ход возле Колизея, поскольку его арена напоена кровью мучеников (традиция жива по сей день). В середине XVIII века папа Бенедикт XIV воздвиг несколько крестов на арене, которые простояли там до 1870-х годов (и убрали-то их не из-за археологических соображений, а просто чтобы показать, что власть Ватикана над городом пришла к концу). При Муссолини на северной стороне арены снова воздвигли крест — чтобы смягчить разногласия между католической церковью и фашистским правительством. Этот крест стоит до сих пор.
Травля. Рисунок xix века.
Между тем не существует ровным счетом никаких свидетельств мученической гибели христиан на арене Колизея. Гонения на христиан в римские времена вспыхивали несколько раз, но довольно быстро затухали. Вопреки распространенному представлению, это не были религиозные гонения: римской администрации было глубоко безразлично, каким причудливым богам молятся их подданные. Но единство и функционирование империи было построено в том числе и на основе религиозных обрядов. Можно было не верить в Юпитера и Венеру (образованные люди всерьез и не верили), но нельзя было представить себе, что в определенных обстоятельствах граждане не станут выполнять определенные, строго предписанные традицией действия. В этом смысле римская религия была очень невротичной.
Иудеям удалось отстоять право не участвовать в некоторых римских ритуалах, но с распространением христианства еврейские странности начали расползаться по всей империи. Хуже того, в отличие от иудеев, христиане заманивали в свою секту новых членов уже не только ближневосточного происхождения, и внезапно добропорядочные матроны отказывались выполнять обряды и воздавать божественные почести императору, ссылаясь на религиозный запрет. Только на этом месте у римской администрации кончалось терпение.
Христиане часто шли на мученическую смерть вполне сознательно и даже с бравадой. Антиохийский епископ Игнатий, один из первомучеников христианской церкви (на иконах он изображается поедаемый львами), писал в одном из посланий: «О, если бы не лишиться мне приготовленных для меня зверей! Молюсь, чтобы они с жадностью бросились на меня. Я заманю их, чтобы они тотчас же пожрали меня, а не так, как они некоторых побоялись и не тронули… Если же добровольно не захотят — я их принужу. Огонь и крест, толпы зверей, рассечения, расторжения, раздробления костей, отсечение членов, сокрушение всего тела, лютые муки диавола грядут на меня — только бы достигнуть мне Христа».[36]
Колизей без гладиаторов
Христиане могли проигрывать львам на арене, но в идеологической борьбе они победили. В 325 году н. э. император Константин запретил гладиаторские бои. К концу IV века закрылись все гладиаторские школы, в начале V века были запрещены травли. Римляне оставались верны себе — несмотря на запреты, и сражения и травли продолжались еще довольно долго. Но потом и власти императоров пришел конец, город опустел, многолюдные зрелища прекратились сами собой. В 1332 году традиция ненадолго воскресла: на арене Колизея устроили бой быков. Это был единичный случай — до нового времени Колизей использовался как монастырское общежитие, мастерская, часть оборонительных сооружений и, конечно, как строительный карьер, но кровавые зрелища туда уже не вернулись.
Колизей продолжал поражать воображение даже в состоянии полного запустения и заброшенности, но с течением времени римляне забыли, для чего это здание предназначалось. В средневековье одно из самых популярных мнений заключалось в том, что это храм бога Солнца и обитель демонов, над ним когда-то возвышался гигантский позолоченный купол, а построил его не кто иной, как поэт Вергилий, знаменитый некромант. По другой версии, это был дворец императоров Веспасиана и Тита (по крайней мере, императоров угадали правильно).
Только в эпоху Возрождения, когда гуманисты принялись внимательно читать античные источники, в Колизее признали амфитеатр. Но связь с некромантией и демонами сохранялась еще долго. Знаменитый ювелир Бенвенуто Челлини в своих хвастливых и кровавых мемуарах описывает два визита в Колизей в компании некоего сицилийского священника для вызывания демонов. Во второй раз колдовство оказалось даже слишком удачным, так что приведенный Челлини мальчик-подмастерье увидел, что «весь Кулизей горит, и огонь идет на нас», и если бы один из участников не «издал громогласную пальбу с изобилием кала», напугавшую духов, дело могло бы кончиться плачевно. По дороге из Колизея парочка заблудившихся демонов вприпрыжку преследовала неудачливых некромантов, передвигаясь то по крышам, то по земле.[37]
В XVIII–XIX веках в европейской жизни впервые появилось такое явление, как массовый туризм. Конечно, он не был массовым по современным меркам, но паломничество состоятельных людей, особенно с севера Европы и из Великобритании, по местам классической древности перестало быть уделом чудаков-одиночек. Рим был, как правило, кульминацией «Большого тура», а Колизей оставался главной достопримечательностью Рима. Неудивительно, что все знаменитые туристы того времени, от Гете до Байрона, посвятили Колизею проникновенные строки, чем немало способствовали росту его популярности.
Римские каникулы
Байрон, один из великих английских поэтов-романтиков, бывал в Риме лишь проездом, но успел оставить описание Колизея в драматической поэме «Манфред» и перевести с латыни запоминающимися стихами пророчество англосаксонских пилигримов про то, что пока стоит Колизей, будет стоять Рим, и так далее.
У одной строчки из четвертой песни «Паломничества Чайльд-Гарольда» оказалась необычная судьба.
Помните фильм «Римские каникулы», где Одри Хепберн играет молодую принцессу, у которой случился короткий и обреченный роман с американским журналистом? По-английски фильм называется Roman Holiday. Это цитата из Байрона, из той части «Паломничества», где поэт говорит о Колизее и об умирающем гладиаторе:
И кровь его течет — последние мгновенья
Мелькают, — близок час… вот луч
воображенья
Сверкнул в его душе… пред ним шумит Дунай…
И родина цветет… свободный жизни край;
Он видит круг семьи, оставленный для брани,
Отца, простершего немеющие длани,
Зовущего к себе опору дряхлых дней…
Детей играющих — возлюбленных детей.
Все ждут его назад с добычею и славой,
Напрасно — жалкий раб, — он пал, как зверь
лесной,
Бесчувственной толпы минутною забавой…
Прости, развратный Рим, — прости, о край
родной…
К сожалению, в приведенном переводе — а это перевод Лермонтова — нужная нам строчка просто выпущена. Нет ее и в более строгом переводе В. В. Левика. Вот она по-английски: Butcher’d to make a Roman holiday, то есть примерно «Зарезан на потеху римской черни».
Думаете, совпадение? Но вот что пишет Марк Твен в книге 1869 года «Простаки за границей», которая принесла ему славу: «Пока все идет прекрасно. Если у кого-нибудь есть право гордиться собой и быть довольным, так это у меня. Ибо я описал Колизей и гладиаторов, мучеников и львов — и ни разу не процитировал: „Зарезан на потеху римской черни“. Я единственный свободный белый, достигший совершеннолетия, которому это удалось с тех пор, как Байрон создал эту строку. „Зарезан на потеху римской черни“ — звучит хорошо, когда встречаешь эти слова в печати первые семнадцать — восемнадцать тысяч раз, но потом они начинают приедаться».[38] Не правда ли, вы теперь будете смотреть фильм другими глазами?
Колизей изнутри. Гравюра А. Спекки, XVIII век.
В романах викторианского времени авторы по обе стороны Атлантики изображали Колизей романтическим, но от этого опасным местом любовных свиданий и тайных прогулок при луне. В Колизее люди теряют рассудок, подхватывают «римскую лихорадку» (малярию) или насмерть простужаются, посидев на глыбе мрамора.
Одновременно с этим Колизей все внимательнее изучали ученые. Несколько томов было посвящено такой неожиданной теме, как растения Колизея. Внутри амфитеатра возник особый микроклимат, который способствовал бурному росту растений, не встречавшихся больше нигде в окрестностях. Англичанин Ричард Дикин, автор монументального труда «Флора Колизея» (1855), считал, что причиной тому могут быть семена, которые привезли с собой из экзотических стран — на шерсти и в кишечнике — дикие звери, выступавшие на арене.
К концу XIX века, несмотря на шумные протесты любителей романтики, археологи настояли на том, чтобы очистить амфитеатр от растений: слишком велика была угроза для старинных камней.
Сегодня, в окружении ленивых уличных актеров в псевдогладиаторских костюмах, с очередями у входа, нередко в лесах, Колизей утратил часть романтического обаяния, но как символу ему по-прежнему нет равных. То по нему прыгают герои глупого фильма «Телепорт», то сэр Пол Маккартни устраивает там благотворительный концерт, билеты на который стоят 2000 долларов… А когда где-либо в мире приводится в исполнение смертный приговор, Колизей — арену смерти — с итальянской парадоксальностью подсвечивают в знак протеста.