— Не понимаю, — произнесла Лекси. — Это так не в его духе — уйти, не попрощавшись.
— Ты так и не въезжаешь? — сказал я. — Как ты можешь быть такой… такой…
— Какой?!
— Ладно, неважно. Забудь, что я что-то говорил. — Я наклонился, взял Моксину шлейку и вложил её в ладонь Лекси. — Принимай амоксициллин, — сказал я. — Мне кажется, он тебе понадобится, чтобы почувствовать себя легче.
— Как ты могла так с ним поступить? — спросил я Лекси, доставив её домой.
Она разгневанно уставилась на меня. Нет, не глазами, а всем лицом, что было ещё хуже.
— Если ты забыл, то ты поступил точно так же!
Она была права, и от этого я разозлился ещё больше.
Мы сидели в гостиной её деда, слушая шелест внезапно налетевшего ноябрьского ливня. Кроулиевская сиделка, сразу давшая всем понять, что она кошатница, выгуляла собак под дождём, потому что я не явился на работу вовремя. Теперь во всей квартире стоял запах мокрой псины, а сиделка, проходя мимо, каждый раз бросала на меня суровые взгляды.
— Я думала, он понимал, что мы с ним только друзья, — сказала Лекси.
— Не верю я тебе! Да, ты не можешь видеть глупо-влюблённое выражение на его физиономии, но не может быть, чтобы ты не слышала это в его голосе!
На глазах Лекси выступили слёзы, но они меня не смягчили.
— А может, я просто не хотела это слышать, понял? Может, мне нужны были вы оба. Это что, так ужасно?
И тогда я кое-что понял.
— Ты никогда раньше не встречалась с парнями по-настоящему, правда?
— А при чём тут это?
Судя по её тону, я попал в точку.
— Это очень даже причём!
Понимаете, я знавал парней и девчонок, которые были истинными мастерами манипуляции, когда дело касалось отношений. Я подспудно чувствовал, что Лекси — именно из таких. Да, она манипулировала нами, но её ухищрения были невинны. Ей досталось слишком много парней, и она, словно неловкий жонглёр, роняла лишние мячики — не потому, что ей так нравилось, а потому, что не знала, что же с нами делать.
Лекси долго молчала; лишь время от времени вытирала глаза тыльной стороной ладони да наклонялась погладить Мокси. Но грехи и добродетели, которым тоже хотелось, чтобы их приласкали, постоянно оттирали поводыря в сторону, и от этого Лекси расстраивалась ещё больше.
— Я отпугиваю мальчиков из нашей школы, — наконец призналась она. — Я люблю выходить на люди, а они по большей части любят уединение. Понимаешь, школа у нас очень уж эксклюзивная, и других ребят родители оберегают от внешнего мира гораздо больше, чем меня. Думаю, мальчики просто не знают, как себя вести со мной.
— А как другие парни из твоего эскорта? Те, что были до нас со Шва?
— Они все были намного старше, и для них это была лишь работа. К тому же, все они были из церковной общины — ну знаешь, такие обходительные, аж противно; с ними мне всё время казалось, будто я в церкви. Мои провожатые всегда были очень… солидными и надёжными. Поэтому я и удивилась, когда дедушка вдруг выбрал вас.
— Должно быть, впал в маразм.
— Я это слышал! — проорал Кроули из своей спальни. Несколько «кабысдохов» оживились при звуках его голоса и понеслись терзать своего хозяина. Так ему и надо, пусть не подслушивает.
— Так что мы для тебя были чем-то вроде вспомогательных колёсиков, — сказал я Лекси.
— Что-что?
— Ну, знаешь, на детских велосипедах устанавливают два дополнительных колёсика сзади, пока малыш не научится ездить уверенно. Одно с одной стороны, другое — с другой. Я и Шва. Вспомогательные колёсики.
— Я не езжу на велосипеде. Не понимаю, о чём ты.
Но я не сомневался — прекрасно понимает.
— Должно быть, Кельвин меня ненавидит, — сказала она, нервно обрывая заусенцы на пальцах.
— Он не ненавидит тебя. Просто чувствует себя обойдённым, вот и всё.
— А ты?
— Нет конечно. Я тебя не ненавижу.
Она протянула руку и дотронулась до моей щеки. Я задумался об ощущении, которое рождает подобное прикосновение. Спорю на что угодно: никто не касался лица Шва до того, как это сделала Лекси. Прикосновение — это очень странная штука, если ты к нему непривычен. Тако-ое начинаешь ощущать…
Наверно, не получив от меня ожидаемой реакции, Лекси убрала ладонь.
— И что теперь будет?
Мне надо было хорошо подумать над ответом, потому что мои собственные чувства ещё не определились. Будем ли мы встречаться и дальше? Я бы этого хотел. Когда я был с Лекси, то чувствовал себя Энтони, а не Энси. Но мой эгоизм исчерпался, и на его место заступила мстительница-совесть. Будет неправильно, если я воспользуюсь ситуацией за счёт Шва.
— Думаю, некоторое время тебе придётся поездить без вспомогательных колёсиков, — вот что я сказал Лекси.
— Но тогда кто мы друг другу? Просто друзья?
Я ответил со всей возможной осторожностью:
— Я выгуливаю собак твоего дедушки. Вот от этого и начнём плясать.
Помни о Шва.
Пойди к нему домой.
Поговори с ним.
Помни о Шва.
Уйдя от Лекси, я всё твердил и твердил себе мысленно эти фразы. Мне плевать, сколько мозговых клеток убили попытки думать о Шва. Я должен пойти к нему или позвонить. Нельзя позволить, чтобы он выскользнул из моего разума, как это всегда случалось. Вот теперь я на собственной шкуре познал, каково приходится Шва, чтó он чувствует.
Помни о Шва.
Иди поговори с ним.
Но когда я заявился домой, папа позвал меня на семейный сбор. Присутствовали все, кроме мамы. Мы уселись вокруг стола в столовой, где обычно никогда не сидим. Этот стол предназначался для праздничных обедов и заполнения налоговых деклараций. Усевшись, я вдруг почувствовал, что не желаю ничего слышать.
— Нам необходимо кое-что обсудить, — начал папа, — потому что в этом доме настало время перемен.
Я сглотнул.
— Каких перемен?
Папа вздохнул. Признак того, что сейчас прозвучит правда. В этот момент я ненавидел эти правдивые вздохи больше всего на свете.
— Во-первых, я теперь стану готовить чаще.
— И? — сказал Фрэнки.
— И? — пискнула Кристина.
— А ваша мама…
— Что мама?
Папа опять вздохнул.
— Мама будет ходить на кулинарные курсы три раза в неделю.
Мы, дети, переглянулись в ожидании дальнейшего, но папа молчал.
— И что, это всё? — отважился я. — Она будет ходить на кулинарные курсы?..
— И искать работу. Возможно, поначалу на неполную ставку.
На несколько мгновений мы, дети, проглотили языки.
— Это курсы французской кухни, — продолжал папа. — А теперь слушайте, и слушайте внимательно. — Он посмотрел каждому в глаза, чтобы убедиться — мы превратились в слух. — Когда она будет что-нибудь готовить, вы должны высказывать ей своё откровенное мнение о её стряпне. Capische? Никаких уклончивых ответов. Если даже ничего хуже вы в своей жизни не ели — говорите ей правду. Будьте предельно честными. Как Энси.
— Неправильно это всё, — бурчит Фрэнки.
— Мне страшно, — лепечет Кристина.
— Я знаю, на первых порах будет трудно, — сказал папа, — но мы привыкнем.
И вдруг, ни с того ни с сего, я почему-то разревелся. Не просите объяснений, их у меня нет. Я даже не пытался остановить поток слёз, потому что он скорее был похож на одно из тех наводнений, которые уносят целые автомобили. Наверно, брат с сестрой окончательно перепугались — они позорно сбежали из столовой, оставив меня наедине с папой.
— Это ничего, Энтони, — сказал папа, положив руку мне на плечо. — Это ничего.
Он назвал меня Энтони вместо обычного Энси, и непонятно почему от этого я разрыдался ещё больше.
Наконец, мои глаза немного прояснились, и я взглянул вниз, на полированную поверхность стола, где блестели лужицы — следы слёз.
— Надо было поддон подставить, — сказал я. Мы оба немножко посмеялись.
— Может, расскажешь, из-за чего такой дождик?
Я издал вздох правды.
— Я думал, ты скажешь нам, что вы с мамой разбегаетесь. В смысле… разводитесь. — Это последнее слово я вытолкнул из себя с огромным трудом. И опять чуть не расплакался.
Папа подвигал бровями, сложил на груди руки и посмотрел на своё отражение в зеркальной глади стола.
— Не сегодня, Энси.
— А что будет завтра?
Он улыбнулся еле-еле заметной улыбкой.
— А завтра мы будем есть блюда французской кухни.
Наутро я проснулся с тревожным чувством, что мне о чём-то нужно было помнить, но я не имел понятия, о чём. Это было сродни зрению Лекси — воспоминание о воспоминании.
Сегодня воскресенье. Может, мы с Лекси строили какие-то планы, прежде чем разразилась вчерашняя катастрофа? Что же я должен был помнить, что?!
Мама рано ушла в магазин и вернулась со странной коллекцией продуктов, одним из экспонатов которой был пакет с улитками.
— Ох уж эти французы! — пожаловалась она. — И как они ухитряются из любой гадости сделать еду?
Увидев улиток, Кристина впала в панику. Я помог маме разобрать покупки — мне же надо было заранее морально подготовиться к тому, что нас, возможно, ожидает за обеденным столом, ведь правда?
Я передвинул в сторону стопку карточек с мамиными рецептами — они мешали мне вытащить продукты из последнего пакета — и скрепка, стягивающая карточки, слетела. С тихим щелчком, который я едва расслышал за гулом холодильника, скрепка ударилась о покрытый линолеумом пол.
Скрепка!
Я так и застыл, держа стопку рецептов в одной руке и полфунта свиных мозгов в другой. Я уставился на скрепку, как полный придурок. Должно быть, только что-то такое крохотное, такое незначительное и могло напомнить мне о Шва.
— Энси, что с тобой?
Я сунул маме в руки свинячьи мозги и с криком: «Мне надо идти!» — устремился к двери. Но прежде чем вылететь на улицу, схватил ручку и написал на ладони большими синими буквами: «К Шва домой» — на случай, если «эффект Шва» проявит всю свою мощь и я забуду, куда направляюсь.