Женя скосила глаза. Вот она, далеко впереди, на полдороге до моря, тень мраморной балюстрады, и вдоль нее медленно движется человеческая тень. Взрослая, мужская. Широкие плечи, чуть ли не вполовину расстояния между балясинами, и длинный, до земли, медицинский халат.
– Теперь видишь, что ничего я не выдумываю? – Марлеста обиженно надула губы.
– Вижу, – признала Женя. – Но ты не бойся: раз от него только тень, то мы для него оттуда вообще не тени. Ему даже наших пальцев на ногах не рассмотреть…
Словно в доказательство она независимо пошевелила этими пальцами. Правый мизинец был обмотан пластырем (сбила вчера, играя в футбол с мальчишками), а кроме пластыря на ней сейчас ничего не было. И на Марлесте. И на остальных девчонках. Кроме синюшных коминтерновок, от пяток до шеи завернутых в простыни – ну что поделать, им солнечные ванны, как видно, даже в тени веранды противопоказаны.
Одна из них как раз сейчас свесила с деревянной лежанки тонкую как веточка руку и что-то чертила пальцем на песке.
Старшая сестра, торопливо собирая Женю в «Артек», все сокрушалась, что купальник у нее только один, не новый и чуточку не по росту. Пришлось даже прикрикнуть: «Оля, мы с тобой не старорежимного полковника дочери, и если я кое-что за тобой донашиваю, то там у нас в отряде тоже будут не буржуйские дочки!» А вдруг оказалось, что и таким купальником похвастаться негде. Вообще-то обидно. Хотя оно вправду лишнее, если тут и отряды раздельные, и пляжи.
А вот лагерь все-таки один, удалось отстоять. Значит, и часы купания общие. То есть Тимур сейчас где-то там, на соседнем пляже, за высоким молом…
Сама не понимая отчего, она вдруг покраснела.
– Ну да, сейчас-то не рассмотреть, – протянула Марлеста, тоже краснея. – А вот как побежим купаться, так метров десять до воды он на нас таращиться сможет.
– Все равно ничего не рассмотрит, – отмахнулась Женя, – да и не будет он таращиться, что ты совсем?!
Она даже фыркнула: настолько нелепой представилась мысль, что санитар, опытный и пожилой, точно за тридцать, станет, будто мальчишка, подсматривать за прелестями пухлобокой пионерки. Да еще с такого расстояния, на котором ее от последней худышки не отличить. Для того, кто на веранде, они все будут словно кукольные фигурки: светленькие, загорелые… Или синеватые…
– Оттуда, может, и не рассмотрит… – продолжала бубнить Марлеста. – Но вот если с кем из баклажаночек припадок, он же к ним срочно должен… Даже они оба. Их там двое, ты еще не видела.
– С кем-кем?
– Ну с синенькими же! – толстушка мотнула головой в сторону коминтерновок. – Это ведь специально для них дежурство, я тебе рассказывала.
Действительно, рассказывала: с этого и начался их разговор о санитарах, которые дежурят на верхней террасе. Женя снова посмотрела туда, где желто-белую полосу пляжа пересекала тень далекой ограды. Но сейчас не было видно, что там ходит человек. Тем более двое.
Затем она перевела взгляд на тех, кого Марлеста назвала «баклажаночками». Их было пять, а еще одна девочка, Женя помнила, сегодня чувствовала себя так плохо, что осталась в палате, и с ней остались две медсестры. С теми, кто все-таки добрался до моря, медсестер и нянечек сейчас было больше, чем их самих, да еще две докторши, да еще специальная пионервожатая, которая к остальному отряду почти не приближалась… Как и сами девочки-коминтерновки. Мальчишки, что в отряде Тимура, помнится, тоже, а медиков и вожатых при них едва ли меньше.
Да, настрадались ребята… Надо будет все же постараться с ними поговорить, а то до сих пор что-то не получалось.
Они русский вообще знают? Даже это пока оставалось непонятным. Ну кто-то должен знать, хоть несколько слов.
– Зачем тут еще один санитар, тем более двое? – Женя пожала плечами. – Думаешь, этих не хватит?
Одна из медсестер как раз сейчас склонилась над ближайшей из синюшных девочек (той, которая чертила пальцем по песку) и, укоризненно покачав головой, что-то сказала ей, не разобрать, на каком языке. Та послушно втянула руку под простыню.
Женя присмотрелась к рисунку и вздрогнула. Это была словно бы работа настоящего взрослого художника: головогрудь и передние лапы паука – огромного, мохнатого, очень страшного, хотя весь он состоял из нескольких штрихов на влажном песке. Глаза у него были не паучьи, а точно бы лошадиные, полуприкрытые морщинистыми веками.
Но вздрогнула Женя, конечно, не от испуга, а увидев странное: медсестра торопливо и очень тщательно разравнивала песок сандалией, точно выполняя ответственную, наверно, даже опасную работу. Еще мгновение-другое, и от жуткого паучищи не осталось и следа.
Нога у медицинской сестры была мускулистая, как у спортсменки.
– Здесь-то хватит, – все так же уныло пробубнила Марлеста. Женя даже не сразу поняла, что та отвечает на ее вопрос, – а вот как повалится одна из них в обморок прямо в море, так он и прибежит!
– Да ладно тебе! – Женя вдруг разозлилась. – «Как» да «как» – у тебя тут не жизнь, а сплошное каканье! Все в порядке (она покровительственно хлопнула обиженно надувшуюся подружку по коленке): в море их тоже чуть ли не на руках сносят, забыла разве? А если и вправду что, то Клеопарда поможет!
Возразить на это было нечего: могучая Клеопарда, «девушка с двумя веслами», явно могла даже без чьей-то помощи вытащить из полосы прибоя хоть всех «синеньких» разом, упади они в обморок одновременно. Девочки невольно поискали ее глазами, и как раз вовремя: выпрямившись в лодке во весь рост, та замахала рукой старшей вожатой.
– Девочки, купаться! – вожатая немедленно поднесла к губам рупор.
Все вскочили и с визгом побежали к воде. Женя с Марлестой тоже, совершенно забыв о том, что обсуждали минуты и секунды назад: море было прекрасно, и жизнь была прекрасна, и…
– Назад, назад, – пробасила «девушка с двумя веслами». Она бдительно несла стражу недалеко от буйков. Женя еще в первый день поняла, что тут бесполезно объяснять, насколько ты хорошо плаваешь. Нарушительницу Клеопарда могла без лишних слов выдернуть из воды, как морковку из грядки, и с позором доставить в лодке на пляж. С Женей такого не случалось, а вот неугомонная Тонька Субботина, хваставшаяся, что Волгу переплывает, поплатилась.
Жаль! Но артековское море все-таки остается прекрасным, даже возле самого берега.
– Ну Ле-ерочка Пална! – проныл кто-то из девочек.
– Назад! – веско сообщила Клеопарда. Ей-то рупор не требовался.
Убедившись, что никто не следит, Женя погрузилась с головой. Охватив колени руками, села на дно, начала отсчет: «Раз, два… восемь… тринадцать…» Досчитала до семидесяти, но сама понимала, что на последних полутора десятках ускорилась, там в каждом счете было куда меньше секунды.
Ну все же дольше минуты продержалась… наверно.
Вынырнула, расплескивая вокруг себя зеркальную искрящуюся поверхность. Когда отфыркалась, поняла, что стоит лицом к берегу. «Синенькие», сопровождаемые женщинами в белых халатах, только-только пересекли пляж: их, конечно, не на руках несли, но вот под руки вели, это да.
Посмотрела на дальнюю веранду. Там тоже белели пятна: санитары были на месте, а рядом виднелось еще несколько человек в темных безрукавках и шароварах, вожатые, наверно… Да пусть себе торчат, девочки защищены от их взглядов не только расстоянием, но еще и одеялом моря.
Медицинские сестры сбросили халаты на руки нянечкам и, оставшись в закрытых купальниках и плавательных шапочках, начали сноровисто выпутывать своих питомиц из простынь. Под руки, в точности как по пляжу вели, сопроводили в воду, сами вместе с ними вошли по грудь и встали рядом, словно конвоирши.
Женя попыталась узнать ту спортивную медичку, которая зачем-то стерла рисунок, и не смогла: все они были странно одинаковые. Навряд ли в случае чего им помощь Клеопарды потребуется.
А вот коминтерновку, нарисовавшую паука, она, кажется, узнала: чуточку менее синюшная, чем остальные, немного выше их. И одинокая белая прядь в светло-пепельных волосах.
Ей показалось, что на ногах художница держится тоже чуть увереннее своих подруг, которые совсем уж как былинки шатались, но это оказалось не так. Плавно накатила волна, легкая и ласковая, как все вокруг, однако девочка едва устояла, судорожно вцепилась в жилистое плечо медички, повисла на нем, точно не было для нее в мире опоры надежней…
И все-таки выпрямилась. Улыбнулась солнцу, морю, Жене, даже хмурой медсестре рядом с собой.
Запела на непонятном языке.
На это никто не обратил особого внимания, сквозь плеск и шорох волн вразнобой звенели девичьи голоса. Никто не обращал внимания и на Женю, по шею в воде аккуратно перемещавшуюся так, чтобы оказаться прямо напротив коминтерновки.
Ну и что ей сказать? Рот Фронт? Но пасаран? За наша и ваша вольносць? Салудо? Женя, вдруг ощутив себя полной дурой, попыталась разобрать в пении хоть какие-то знакомые слова и не разобрала.
Девочка явно заметила ее. Продолжая песню, улыбнулась Жене уже целенаправленно, а не «вообще». Смотрела пристально, на открытом лбу, между бровей, стало вздуваться от напряжения красноватое пятно.
– Тебя как зовут? – прошептала Женя.
– Аэлита-д’хи… – девочка то ли ответила, то ли так прозвучало какое-то слово из ее песни. Нет, все-таки ответила. – Аэлита-младшая.
Медичка, только сейчас сообразив, сурово нахмурилась и сделала шаг, оказавшись между ними. Женю таким смутить было трудно, она уже приготовилась объяснить угрюмой тетке, что тут вообще-то не рабовладельческая плантация, не царская гимназия из древней истории и даже не госпиталь для тяжелораненых, а совсем наоборот, место, где пионерам всех стран положено общаться друг с другом. Но тут взгляд медсестры перескочил на что-то за ее спиной, а миг спустя со стороны открытого моря прилетел слитный визг, скорее восторженный, чем испуганный.
Женя резко обернулась.
– Ой, смотрите! Ой, как близко, большие какие! Ой, Лер-Пална, а они нас не съедят? Ой, хорошенькие!