– Женечка!
Она ласково потерлась ему щекой о голое плечо, по-прежнему не произнося ни слова. А до Тимура, кажется, только сейчас начало доходить. Эх ты, мальчишка… мужчина ты мой…
– Женечка! И… и что же мы теперь?
– Не что, а кто. Мы – муж и жена. Так это, кажется, называется?
– Женечка! Моя Женечка!
– Заодно. За одно. Помнишь?
– Это когда мы объясняли Аэлите, что такое товарищ?
– Тогда. А если ты еще раз назовешь меня «товарищ Женя» или скажешь, что мы все это затеяли только для того, чтобы отвлечь внимание от Аэлиты, то я возьму вот этот булыжник и заеду тебе по башке!
Булыжник и вправду был здоровенный. Но Тимур понимал: то, что Женя, его Женя, сейчас сказала об Аэлите, тоже правда.
Только кто же мог догадаться, что после того, как эти пройдут и им с Женей уже можно будет, облегченно вздохнув, разомкнуть неловкие объятия, они вместо этого вдруг кинутся друг на друга, как… как…
Женя гибко встала, потянулась – тут, на песке, при лунном свете было видно все-все, и Тимур в панике отвернулся.
– Смотри, – грустно сказала она. – Должен же ты хоть напоследок увидеть, что тебе досталось.
– Напоследок?!
– Ну да. Потому что сейчас мы оденемся и поплывем за Аэлитой. Туда, где Гейка всех нас сможет подобрать. Как же еще?
– Действительно, как же еще… – пробормотал Тимур.
Гейка греб яростно и целеустремленно. От весел он Тимура шугнул сразу: «Не умеешь ведь, только мешать будешь!», а к рулю успела проскочить Женя и вовсе не собиралась уступать кому-то это место. Так что дело себе Тимур нашел, только когда лодка зашелестела килем по песку: соскочил в воду, помог вытащить лодку на берег, затем помог выбраться девочкам… Конечно, только Аэлите, ну так ей и Женя из лодки помогала, а когда протянул было руку Жене, она, будто не заметив, перепрыгнула через борт не менее ловко, чем он сам. Как и не было между ними ничего только что. Или, наоборот, потому, что было? Не хочет, чтобы это кто-нибудь заметил: Аэлита, Гейка?..
– Ну вот что, комиссар, – угрюмо проговорил Гейка, обращаясь к Тимуру едва ли не в первый раз после того, как они с Женей забрались в лодку. – Там мой дом – видишь, в окошке лампа?
– Твоего деда, Рахмона-аги, – кивнул Тимур. – Вижу, конечно.
– Рахмона-моллы, – еще более хмуро, сквозь зубы поправил Гейка. – Я и сам не знал, пока сюда…
Тимур снова кивнул. Наверно, у деревенских людей еще в чем-то прежние понятия, и нет ничего особенного, что уважаемого старика тут называют «молла». Хотя странно вообще-то: на третьем десятилетии советской власти!
– Запомнил. Ассалам аляйкум, уважаемый Рахмон-молла – именно так и обращусь, да ты не бойся, не совсем же я дурак. Ну, пошли?
– Нельзя вам туда идти, – через силу выдавил из себя Гейка. – А ей, этой девчонке из… ну, из оттуда – тем паче нельзя!
Все они одновременно посмотрели на Аэлиту. Ее лицо белело в ночи, как мраморное.
– Молла, – повторил Тимур.
– Я же не знал! – отчаянно прошептал Гейка, Гейдар Рахмонов, атаман здешних рахмоновцев, внук самого Рахмона-моллы. – Сперва даже удивился, отчего дед мне тут разрешил все организовать как под Москвой у тимуровцев, у тебя то есть… Я тогда подумал: это хорошо, значит, дед теперь с нами всей душой! И его… его друзья тоже! Да у нас половина думает, как я тогда, в самом начале: и Али, который мне от тебя ракушку передал, и другие…
– Тот серп такой большой – это на самом деле не пара к молоту, а полумесяц? – поинтересовалась Женя как ни в чем не бывало. Словно они в музее были сейчас и она попросила экскурсовода рассказать ей о каком-то значке на древнем знамени.
– Ну.
– Что ж ты девочке помочь согласился, адъютант? – холодно произнес Тимур. – Мог вообще на зов не откликаться. Мог сказать, что лодку подогнать не сумеешь. Но отозвался, пригреб, забрал нас всех… И куда ей теперь?
– Никуда, – Гейка смотрел в землю. – Но если она в наш дом войдет, это будет хуже, чем в никуда. Или если даже вы втроем войдете… Вот, возьми свою рацию, – он зашарил по карманам, достал ракушку, протянул в пространство между Тимуром и Аэлитой. В результате взяла ее Женя. Да не просто взяла, а выхватила, как оружие у дезертира.
– Деду рассказывал? – голос ее был строг и суров. Так, наверно, говорит ее отец, отдавая боевые приказы.
– Ни слова, – Гейка расправил плечи, теперь он смотрел на Женю прямо, глаза в глаза.
– Хорошо. И об остальном тоже не говори.
– О чем остальном? – Он даже нашел в себе силы усмехнуться, пускай криво. – О дельфине? О том, что она вдруг поднялась передо мной из-под воды, как ни один живой человек не может? Да такое даже можно и рассказать: дед просто решит, что я саташкан, – Гейка постучал себя костяшкой согнутого пальца по лбу. – Но лучше не расскажу. Вовсе незачем ему знать…
– Действительно незачем! – произнес незнакомый голос из темноты. Почти незнакомый.
Они изумленно повернулись все разом. Кроме Аэлиты, которая, оказывается, давно уже смотрела в ту сторону. Больше всех ошеломлен оказался Гейка.
– Семеныч-ага?!
– И не только.
Тимур и сам уже видел, что не только: кроме старика на костылях, смутно запомнившегося по первому дню, с разных сторон подступили медленные тени. Прорваться, наверно, можно: они все – кто с костылем, кто в кресле с колесиками, а кто даже на такой платформе, на которой безногие ездят, отталкиваясь обтесанными чурками от земли. Но куда? И нужно ли?
Аэлита вдруг заговорила-запела, торопливо и непонятно. Обе ракушки сейчас были у Жени в руке, она дернулась было поднести одну из них к уху, но передумала, протянула Семенычу. Тот принял их, внимательно посмотрел сперва на нее, потом на Тимура и снова повернулся к Аэлите. Выслушав, что-то ответил на том же незнакомом языке. Затем как-то необычно перехватил костыли и коротко поклонился ей.
– Девочки и вправду неумны, – это он сказал уже Тимуру и Жене. – Они думали, что мы жаждем мести внучке Тускуба. Никому из них и в голову не пришло, что здесь, в краю магацитлов, у нас может быть иная цель – помочь дочери магацитла…
– А нам вы поможете, Семеныч-ага? – вежливо спросила Женя.
– Не ага, – улыбнулся старик. – И не Семеныч. И не помогу. Лучше вам от нас теперь держаться подальше, даже забыть, что когда-то видели нас… и ее… А поможет вам тот, кого ты, девочка, позвала на помощь этой ночью.
– Я?! – выдохнул Гейка, все еще не опомнившийся, и тут же понял: – Я отвезу вас обратно, успею! Если там еще не началась тревога, все будет так, как если бы не было ничего, ну для вас то есть. Быстро в лодку, бежим!
Так у них и не вышло попрощаться с Аэлитой. Только спихнув лодку в воду и перебравшись через борт, Тимур оглянулся, но уже не увидел ничего в тенях на берегу.
– Нам бы только ночь простоять да день продержаться, – прошептал он.
– Да, ночь сегодня короткая, – Женя села рядом с ним, ничего больше не стесняясь, обняла. – Самая короткая ночь в году – в нашем сорок первом. Зато следующий день будет самый длинный!
К звездам!
Ника Батхен, Алексей ШиряевПервопроходец
Пролог
Холмы молчали.
Лютый мороз сковал реку, заставил слежавшийся снег скрипеть под ногами, разогнал по логовам птиц и зверей. Лишь мохнатые низкорослые дикие лошади ковыряли копытами наст, да отбившийся от стаи волк-сеголетка выл на презрительную луну. Свирепый свет отражался от белых долов, порождал длинные тени у невысоких деревьев, делая их значительнее. Воздух пах острой свежестью и горьковатым дымком – за горбами холмов ждали лета жилища, собранные из шкур, веток и желтых ребер исполинских зверей. Терпеливые люди таились от холода, шили одежду, резали каменными ножами сладковатое сало, перешептывались, смеялись, искали вшей, спали вповалку – тяжелая дрема скрадывает тоску и голод, позволяет скоротать долгое время. Где-то в груде мехов заунывно плакал младенец, ему вторили несытые остромордые псы, ожидающие охоты. Скоро, скоро застучит колотушка и мужчины наденут лыжи, возьмут острые копья, отправятся за добычей, принесут племени доброй еды. Пусть только мороз разожмет когти, перестанет перехватывать дыхание прямо у рта… Кто осмелится бросить себя навстречу смертному холоду?
Шаман.
Высокий, худой, ссутуленный, как одно из равнинных деревьев, одетый в заиндевелый кафтан, увешанный амулетами. Духи предков – на тощих косицах семь священных зверей разбежались по вороту. Резная фигурка грозного духа Сэли покачивается на груди в ритме песни. Ни единого слова не разобрать, только голос, что мечется полярной совой в буране, страшит и манит, завораживает и не отпускает. Прочные сети плетет шаман – не вырваться. И добыча его велика – словно олень на аркане тащится следом грозный косматый дух, потрясает бивнями, трубит в ярости. Мимо дерева пройдет Сэли – треснет дерево от свирепой стужи. Мимо камня пройдет – и камень не выдержит. Посмотрит на робкого лемминга или бессовестного песца – и те ледышками упадут на снег. Кто сильнее мороза, кто поспорит с повелителем холодов?
Шаман.
Повинуясь могучему голосу, покидает Сэли белую степь. Подчиняясь заклятью, движется за человеком. Одной ногой мог бы раздавить ничтожного, одним движением хобота – расколотить о скалу. Но шагает за ним, покоренный упрямой волей. Мимо чахлых берез и могучих лиственниц, мимо медвежьей берлоги и росомашьей норы, мимо реки – к водопаду. Затрубил Сэли – льдом стали быстрые струи, остановились в воздухе. Под ладонью шамана раскрылся камень, затемнела пещера в скале. Человек и дух удалились – прочь с глаз луны. Скрипнул гранит, осыпался лед, закричала заполошная птаха. И все.
Тишина вернулась.
Темное небо покрылось россыпью острых искр, легкие полосы подсвеченных облаков протянулись от края до края. Налетела поземка, словно ветер принес ее с дальних склонов северных гор. Скоро станет теплее. Уцелевшие звери выйдут из нор, уцелевшие люди как прежде зажгут костры вдоль извилистой речки. Застучат бубны, засмеются красавицы, заорут новорожденные, за перелетными птицами отправятся изголодавшиеся охотники. И новый шаман – молодой, сильный – нарисует охрой на серой скале большую рыбу и лебедя, расправляющего крыла. И будет до утра жечь кору, обдавать дымом священные знаки, глядеть в огонь красными от недосыпа глазами…Голубая сияющая звезда поднялась над белым простором, угнездилась между Оленухой и Рыбаком. Звезда, которой прежде никогда не было.
Глава 1. Полная Букачача
Бульдозер опять застрял. Он тяжело ворочался в сугробе, взревывая, словно древнее чудище, из-под гусениц летели грязные комья. Стекла кабины почти залепило, мотор хрипел, однако упрямый Сан-Саныч никак не хотел сдаваться – давил на рычаг и бранился, скаля желтые зубы. По уму следовало позвать на помощь, но где же вы видели сибирского мужика, который сдается по доброй воле? Даже если его противник – мерзлая забайкальская степь, окружившая Букачачу.
Над неравной битвой парил дрон – один из двух десятков верных глаз директора проекта. Проводя пальцем по экрану планшета, товарищ Марсель видел все. Растет палаточный лагерь, зато отстают от графика второй и третий бульдозеры – пурга. Ползет по узкоколейке неторопливый поезд, поднимается дымок над трубой самого важного строения в лагере – кухни, царства рыжеволосой и острой на язык поварихи. Играючи перекидывают друг другу железные балки чудо-богатыри… Головы проломят – так сотрясаться нечему. А вот что скафандры попортят – ни разу не исключено. И ведь отбрехиваться начнут: на Марсе, мол, и не такие нагрузки выдерживали. Готовимся к перелету, отрабатываем навыки тактического взаимодействия в неблагоприятных условиях. А еще будущие космонавты!
– Кумкагир, Девятаев, Рабухина, марш сюда! Отставить играть в кегли!
Одного у них не отнять – дисциплина на высоте. Приказ ребята выполнили молниеносно и убрать за собой не забыли – железки снова легли в ровный штабель. Разглядеть лица команды за матовыми стеклами шлемов не представлялось возможным, но и так было ясно – виноватые и довольные.
– Чем балки пинать, пошли бы бульдозер вытолкали, – ворчливо сказал Марсель. – Видите же, Сан-Саныч в полной Бу…
Дружный хохот был ему ответом. «Букачача» – в переводе с эвенкийского значило «смрадная яма» или, попросту говоря, «грязная задница». Скажем честно, еще в прошлом году полузабытый поселок и вправду напоминал росомашью берлогу: закрытые шахты, дышащий на ладан заводик, пыльные окна Дома культуры и облезлая статуя Ленина перед ним – дело рук местного Праксителя. Одно приличное здание – и то школа. Но вот из Читы пришла колонна строительной техники, понаехали люди, и место ожило. Сперва полигон хотели строить чуть ближе, за шестьдесят восьмым километром. Однако стоило разрыть ковшами осеннюю мерзлую землю, как на свет показались исполинские кости. Вызвали палеонтолога из Москвы: оказалось, редчайший вид кулиндадромеуса, черт бы его побрал. Пришлось под зиму переносить стройку – время не ждет… Товарищ Роцкий, столичный куратор проекта, шепнул однажды: Силиконовая долина работает на опережение, там тоже учатся разгонять лазеры. Хватит того, что к Венере китайцы прибыли первыми и две станции на орбите Урана носят гордые буквы USA… Не дождетесь!
Хохот наконец стих.
– Бу-сде, тов-нач! – бодро отсалютовал Девятаев, самый рослый и самый серьезный в отряде.
– Звездный флот спешит на помощь, – съязвила Дора Рабухина, злоехидная ленинградка. – Караул, спасатели в космосе!
У Ильи Кумкагира лишних слов не нашлось. Пока товарищи упражнялись в остроумии, он преодолел мало не полдороги до бульдозера. Работа не волк, убежит – не поймаешь. Остальные заторопились за ним.
Глядя, как серебристые фигуры вприпрыжку спешат к месту действия, Марсель тихонько вздохнул. Молодежь… Девятаеву, старшему, и двадцати пяти нет. Почему в экспедицию шлют пацанов, а не зрелых, поживших людей? Конечно же, Марсель знал почему: тридцать лет полета не оставляют шанса вернуться. Но будь его воля, сам бы сел в пилотское кресло, подвинул мальчишку-эвенка куда подальше и раскрыл бы в ледяной пустоте звездный парус – гордость новосибирской лаборатории…
Общими усилиями бульдозер удалось сдвинуть. Сан-Саныч погрозил кулаком серому горизонту и до отказа вдавил педаль. Чудо-богатыри вернулись к своим обязанностям – ангар сам себя не построит, технику надо куда-то прятать. С удивительной быстротой встали на место дуги, потолочные балки переплелись с несущими опорами, оставалось лишь покрыть помещение пластиком, вставить окна и двери – и вуаля, заезжай-живи.
В этом деле Кумкагир опять отличился: в одиночку держал крышу, пока пурга пробовала разорвать тонкие с виду листы, а товарищи крепили их к основе. Самый юный в команде, низкорослый, худощавый эвенк выглядел слабым звеном, а был сильным. Парень работал, как землеройный автомат – проблем после него не оставалось. Быстро, четко, со смыслом и без вопросов. Своевольничал, не без того, порой пререкался с товарищами, да и с начальством спорил. Не научится держать язык за зубами – останется на Земле. Марсель не раз встречал таких одиночек: крутых, смелых, способных на подвиги и растерявших задор вместе с юностью. Сам он с годами сделался сдержанней в прекрасных порывах, потому и руководил, а не вкалывал в поле. Впрочем, случись что, встал бы к станку, не думая о регалиях. Что там у нас?
– Поезд! Поезд, ребята! Собирайтесь, «Малыша» привезли!
Полные энтузиазма космонавты готовы были отправиться на станцию прямо в скафандрах. Но Марсель настоял – никаких нездоровых экспериментов. В циклолете как раз помещалось четверо, он сел за пульт, взволнованные космонавты кое-как устроились позади. Даже языкатая Дора помалкивала – ожидание и без того утомило. Чертовы бюрократы затянули проверку: то система передач барахлит, то гироскоп капризничает, то угол наклона сидений на два градуса выше допустимого по инструкции. А тренироваться кто будет, бумажка с печатью? И возраст, возраст… Девятаев впритык подходит: если старт отложат еще на год, парень отправится на Луну, в лучшем случае – к Марсу. А межзвездной ему как ушей не видать. Остальным оставалось немного больше.
Команда успела вовремя. «Малыша» как раз вывели из вагона, осторожно и бережно, словно упирающегося бычка. Красавец, ничего не скажешь: новенький, сине-белый, массивный на вид и удивительно проворный в движении. Шесть тяжелых колес могли преодолеть трясину и не повредить тонкий покров льда, солнечные батареи на крыше превращали в энергию каждый луч света, прозрачный купол кабины прикрывал от внешних воздействий. Разработчики утверждали, выдержит даже прямое попадание метеорита. Хотелось бы верить…
Право первым вести вездеход к стоянке будущие космонавты разыграли, как дети: камень-ножницы-бумага. Занявшись документами, Марсель не следил за баловством, но сияющая физиономия Кумкагира подсказала, кто победитель. Везунчик он и бессовестно этим пользуется. И красавец, как все полукровки: темноглазый, смугло-бронзовый, с тонкими, словно прорисованными китайской тушью чертами лица. И быстрый, молниеносный, как хищный таежный зверь. И все-таки себе на уме – такими, пожалуй, были индейцы-проводники, способные перерезать глотку попутчику на привале… Покачав головой, Марсель остановил поток мысли. Из досье следовало, что отец Кумкагира вырос в городском интернате, мать приехала из Москвы. Сам Илья комсомолец, окончил вуз с красным дипломом, набрал триста часов налета и никаких черных пятен в послужном списке не отыскалось. Мало ли кто на кого похож!
Неощутимым движением циклолет поднялся в воздух. Удивительно, громоздкая с виду штукенция, а управлять ей едва ли не проще, чем автомобилем. В ливень или сильную бурю Марсель старался не рисковать, но при первой возможности брал аппарат и наслаждался скоростью и простором. Здесь, в степи, он чувствовал себя почти как в космосе. Врачи запретили Марс после первого рейса, а вот просторы Забайкалья принадлежали только ему. Перечерченные штрихами дорог пустоши, деревья из льдистого хрусталя, белесые спины холмов, кочующие стада оленей, сиротливые груды заброшек, редкие птицы. Струйка дыма над лесом – охотники, что ли? Или кто из неугомонных ученых пошел по следу местных легенд? Надо будет отправить бойца проверить.
А вот и «Малыш» – выписывает кренделя по заледенелой почве, только держись. Дорвался Кумкагир, пробует технику словно новую лошадь: то крутнет, то назад сдаст, то набок поставит – балансировать на трех колесах вездеход тоже может. Была бы река, и ее бы штурманул, не задумываясь. Может, оно и правильно, слабину лучше искать здесь, на Земле. И не только в механизмах.
После особо крутого виража «Малыш» рявкнул и остановился как вкопанный. А когда снова тронулся с места, двигался совсем по-другому – мягким ходом, быстро, но аккуратно, объезжая камни и рытвины. Сразу видно, за рулем Дора – девчонка горячая, но осторожности ей не занимать. Ни сучка, ни задоринки… Одобрительно кивнув, довольный Марсель прибавил скорость – за «Малыша» он больше не беспокоился.
На стройплощадке по-прежнему копошился народ. Работа двигалась своим чередом – медленно, но упорно. Пурга ослабла, короткий день понемногу гас, с дальних сопок, поросших угрюмыми лиственницами, наползали густые сумерки. Недолго думая Марсель двинул пальцем экран планшета, и над площадкой зажглись прожекторы. Да, почти на полчаса раньше, зато людям не придется возиться в темноте. И дронам будет проще работать.
В шесть прибыл «Малыш» и водворился в своем ангаре. Любопытствующие парни заглядывали туда, цокали языками, трогали гладкий корпус, считали лошадиные силы и прикидывали возможности – эта зверюга любой бульдозер вытянет и не почешется. В семь тридцать, ровно по расписанию, коротко рявкнул гудок. К столовой потянулись усталые работяги, на ходу вытирая снегом разгоряченные физиономии. Умыться, сменить рабочие комбинезоны на термокостюмы и за столы.
В тарелках уже маслянисто поблескивали ломтики сельди, щедро присыпанной зеленью, крупно нарезанный хлеб пах домом – не зря, не зря ладили печь. Румяная повариха раздавала пюре и котлеты, награждая кого добрым словом, а кого приговоркой, да такой, что бывалоча краснел и Сан-Саныч. С ней стоило дружить: до ближайшего магазина больше десяти километров, а добавка на морозе ой как важна. Поговаривали, что для любимчиков у рыжухи стояла и зеленоватая бутыль с подозрительным содержимым, но Марсель не допытывался. Перед началом строительства он лично предупредил людей – увижу пьяным, уволю. Здесь вам не равнина, не среднерусская, чтоб ее так, возвышенность, ты замерзнешь насмерть, а мне отвечать. И пока что ни единого алкаша начальнику на глаза не попадалось.
Как всегда, перед тем, как поужинать, Марсель обошел столовую. С кем-то обменялся приветствием или шуткой, кого-то вполголоса расспросил о делах, извинился за задержку бумажной почты. Он умел определять настроение коллектива по малейшим нюансам: как рассаживаются, как едят, о чем треплются за столом. Сейчас поводов для беспокойства не предвиделось. Строители еще не успели вымотаться и надоесть друг другу до тошноты, день прибывал, радио и сеть работали как часы. Оживленная болтовня, улыбки, легкие споры – так, чтобы поддержать обстановку. Даже в холодном неоновом свете лица людей сияли теплом. Ну и хорошая еда способствовала благодушию. По настоянию начальника в портативной теплице выращивали петрушку, укроп и мелкие помидоры, к синтезированному мясу прибавили местную рыбу и моченые ягоды. Человек старой закалки, Марсель подал бы и оленину, и медвежатину, однако нынешние комсомольцы отказались бы наотрез.
Чудо-богатыри устроились за своим столиком, рядом со входом, и ужин их не особенно занимал. Оживленный Девятаев что-то рассказывал, жестикулировал, чертил на клеенчатой скатерти схему – не иначе маршрут по каменистой почве планеты, на которую не ступала нога человека. У Доры на лице играла особенная улыбка – та, с которой любая женщина кажется красивее. Ей не сиделось на месте: то поправит пышные черные кудри, то крутнет пуговицу у ворота. Похоже, парень ей нравится… Не получилось бы романа со всеми вытекающими последствиями. Не зря наверху настаивали: никаких смешанных экипажей! А вот Кумкагир держался спокойно, говорил мало, его внимательный взгляд был направлен на схему, а не на очаровательную соседку. Все правильно, мальчик!
Завершив неизбежный обход, Марсель наконец вернулся к еде. Котлета уже покрылась пленочкой жира, пюре остыло, но аппетиту это не помешало. В тридцатом году, когда строили СевСиб, со жратвой получалось куда грустнее, по неделям сидели на соевой тушенке и кислом, клейком, как глина, хлебе. Молодые были – хоть гвоздями с салом корми, лишь бы дело сделать. И работали как проклятые, выматывали себя и других, бывало и гибли ребята, как настоящие комсомольцы. И все успели.
Пожалуй, одним из самых счастливых дней в жизни Марселя стал пуск магистрали. По рельсам, уложенным и его руками, руками московского интеллигента, когда-то холеными, теперь же мозолистыми и сильными, тронулся первый состав. Журналисты, фотографы, деятели искусств – все спешили проехаться по северу Сибири, привезти отчеты и репортажи, дать концерты в жарко натопленных Домах культуры. Сложись все иначе, Марсель бы тоже сидел в вагоне, строчил статью, грыз колпачок ручки, подбирая правильные слова. Но сделанного не воротишь. А что супруга по полгода мужа не видит, ничего не поделаешь. Его Надюша настоящая «жена офицера» и ждать умеет – тем радостнее их встречи.
Дочке Вале вот-вот исполнится двадцать. Студентка МГУ, гордячка, москвичка и просто красавица. И к отцу относится лучше, чем он того заслужил. Но ни строить испытательный полигон не пойдет, ни в космос не полетит, в лучшем случае глянет трансляцию: папка, какой же ты молодец! Может, оно и правильно.
Столовая понемногу пустела. Подступила зевота – не иначе опять начнется снегопад. Сонный Марсель с тоской посмотрел на стакан с отваром шиповника. Врачи считали, полезно, улучшает иммунитет. Но даже таланта рыжей поварихи не хватало, чтобы сделать мутноватую бурду вкусной. В палатке-то можно накипятить воды на плитке да забабахать нормального черного чая с нормальным кусковым сахаром. А сейчас…
– Сейчас-сейчас, уже иду! Подождите, товарищ Марсель, дело есть.
Явление грандиозного, всклокоченного и потного Михи Алексенко всегда гарантировало проблемы. В лучшем случае сломался экскаватор или бурильная установка. В худшем – стая белых, пушистых и хорошо откормленных песцов оккупировала площадку, располагаясь в самых неподходящих местах.
– Докладывайте, Михаил Артамонович, что у нас снова произошло?
– Почему сразу произошло? – мордатый Алексенко надул губы, сделавшись похожим на старого купидона. – Так, кое-что по мелочи приключилось.
– Рассказывай, Миха, не томи душу, – вздохнул Марсель. Бурильной установкой тут явно не обошлось.
– Такие обстоятельства, понимаете ли, без бутылки и не разберешь, – пробормотал Алексенко и сразу сменил тон, вглядевшись в стальные глаза начальника. – В общем, тут две новости.
– Какая хуже? – поинтересовался Марсель. И сразу понял, что обе.
– Оказывается, в верховьях Орочи растет прямо из камня какой-то, извините, священный кедр. И дважды в год к нему собираются местные эвенки, праздновать тай-ла… ло… праздник ихний, короче. Ленточками дерево обвешивают, танцы танцуют, оленей режут, суп кошмарный на крови варят. Как увидели, что площадки размечают под стройку, разверещались, палками своими грозились, в газету написать обещали и в обком пожаловаться.
– В обком пусть жалуются, – пожал плечами Марсель. – Дело решено на союзном уровне. А вот газета – это скверно. Сам понимаешь, Миха, шум нам здесь в принципе не нужен. Прознают в крае – прознают в Москве. Пропечатают в «Правде» – узнают в Штатах. Понял?
– Понял, товарищ Марсель, – потупился Алексенко.
– Посули им что-нибудь стоящее. Водки там ящик, планшеты новые, путевки в Крым, главному медаль на пузо. Ну и дерево их драгоценное, мол, забором обнесут, чтобы ни хвоинки с него не упало. А будут рыпаться, придет милиция из Читы и выкинет их оттуда вместе с палками и оленями. Так и передай. Понял?
Алексенко покорно кивнул.
– А вторая проблема в чем?
– Из той же оперы. На реке Букачаче, там, где мы собирались нижний полигон ставить, есть водопад. У водопада в избушке на курьих ножках сидит шаман местный. И наотрез отказывается съезжать.
Одним глотком допив тошнотный отвар, Марсель поднялся из-за стола. Проверяли же! Инспектировали! Докладывали – никаких местных жителей. И вот те на, опять разговор «за рыбу деньги»!
– Кто мешает перевезти подальше? Или прикрыть, где положено, как служителя культа? Развели религиозную пропаганду, двадцать первый век на дворе, а они все колесу молятся.
– Кедрам. Священным кедрам орочонов, – поправил невесть откуда взявшийся Кумкагир. – Мои предки с тринадцатого века кропили стволы кумысом и украшали лентами, переняв традицию у монголов, а те в свою очередь взяли ее у тибетских лам…
– Уймись, умник, – отмахнулся Марсель. – Без тебя тошно. Так почему шаман создает проблемы, с которыми надо идти ко мне?
– Зовут его Туманча Монгой, а раньше звали Саша Шаман. Слышали про такого?
Марсель напряг память: имя знакомое, но откуда? Депутат, что ли? Общественник? Председатель колхоза? Ударник социалистического труда?
Умильно сложив губы трубочкой, Миха напел:
Славный город Урульга,
Только горы да снега,
За рекою голубою
Бесконечная тайга…
Ба! Конечно, знаю! Марсель подхватил незамысловатый, задорный мотив:
Хлещет-плещет Ингода,
Замерзает иногда,
Подо льдом струит в покое
Величавая вода…
– Неужели он самый?
– В том-то и Букачача, товарищ начальник. Монгой этот еще на границах повоевать успел, три медали получил, и все за дело. Потом певцом заделался, огромные залы собирал. И по телевизору его показывали, и в Кремль приглашали. Шоу его «Шаман Вижен» гремело на весь Союз.
– И что он забыл в нашем медвежьем углу?
– Понятия не имею. Местные говорят, тридцать лет здесь сиднем сидит, как шаманская болезнь с ним случилась. До него старуха-удаганка сидела…
– Цыганка, что ли?
– Нее, тоже шаманка по-ихнему. Сам черт ногу сломит с их языком. Да неважно! Беда в том, что не турнешь просто так Монгоя – уважаемый пенсионер, не чукча с олешкой.
– Да уж, вони не оберешься.
– Что делать будем, товарищ Марсель? – уныло поинтересовался Алексенко.
– Нет человека – нет проблемы, – ответил Марсель. – Решите все по-хорошему, вывезите его в цивилизацию, квартиру в городе дайте подальше отсюда, денег выпишите. Сколько ему? Поди за семьдесят?
– Около того, – согласился Алексенко.
– Посули ему дом престарелых для ветеранов партии. Отдельные палаты, прекрасный уход, библиотека, шефы с концертами… Спорим, как ветром сдует?
– Простите, товарищ Марсель, но разве вы поступаете справедливо? – встрял в разговор неугомонный Кумкагир. – Капиталисты лет сто назад сделали бы проще. Пригнали бы технику и сровняли с землей избушку, а человека отправили за решетку. Но мы же не в Штатах и не в Европе. Зачем манипуляции, зачем это мелочное запугивание? Помните, как говорил Ленин: «Честность в политике есть результат силы, лицемерие – результат слабости».
– А еще он говорил: «Мы должны бороться с религией. Это азбука всего материализма и, следовательно, марксизма», – отпарировал Марсель. – Шаман – пережиток прошлого. Мы строим будущее, собираемся лететь к звездам. И каприз одного суеверного старика нас не остановит.
– Одного человека, – тихо поправил Кумкагир. – Человека и гражданина нашей страны.
Незаметно подошедший Сан-Саныч недоуменно воззрился на спорщиков.
– Ишь, развели балаган, демагоги! В нашей стране такого шамана давно бы поставили к стенке. И шлепнули без разговоров, как вражеский элемент. Или в психушку бы заперли до скончания дней. А в вашем Союзе с каждым придурком миндальничают. Гнать его к…
Старый бульдозерист сделал неопределенный жест рукой, обозначая, кого и куда следует отправить, и удалился шаткой походкой. От грубияна неуловимо попахивало спиртным. Только этого еще не хватало!
– Саша, через пятьдесят минут начинаем!
– Добро.
Пятьдесят минут. Оборвались тягучие, вспыхивающие шелестом невидимых бубенчиков звуки, слышные сквозь неплотно закрытую дверь гримерки. Все самое интригующее, волшебное и таинственное, что можно выжать из лучших клавишных инструментов последнего поколения. Вершина современных технологий и мастерства на службе музыки. Его, Сашиной, музыки.
Значит, последняя настройка закончилась. Полчаса назад он сошел со сцены, проверив микрофон, отрегулировав звук в мониторах, отстроив датчики движения. Есть еще пятьдесят минут, чтобы подготовиться к выходу: надеть поверх комбинезона с датчиками сценический костюм с погремушками, расправить спутанную бахрому лент… Расправить спутанную бахрому мыслей для того, чтобы выйти на сцену перед сотнями зрителей, свести всего себя в тонкий канал «сердце-горло-микрофон». И снова петь, и под пульс ритмов показывать людям видения – облака, оленей, сопки… «Хэгдымэ пасиба, большое спасибо, дорогие друзья». Аплодисменты, цветы, ослепительный свет в зале. Становится видно, что он выступал не перед безликим морем, а перед людьми, каждый из которых по-разному воспринял эти картинки и эту музыку. Его, Сашину, музыку.
Может быть, интервью. И как им не надоест? Он знает вопросы наизусть. В тридцатый раз придется повторять историю о том, как четверокурсник московской «Бауманки» Костик нашел способ транслировать след движения тела, рисуя в воздухе огромные картины (тут надо, как всегда, притормозить Костика, чтобы не перегружал технической трескотней). Не найдя этому применения в народном хозяйстве, он позвонил знакомому клавишнику Валеросу по прозвищу «Невопрос». В музыке Костик разбирался не шибко, он не знал, хороший Валерос музыкант или не очень… Валерос оказался музыкантом чрезвычайно техничным и, более того, талантливым. Вместе был придуман московско-английский термин «Шаман Вижн» с прицелом сразу на международный уровень. А там название подсказало, где искать лицо проекта.
– Чем мы можем удивить иностранца, видениями каких духов? Кто у нас по духам и видениям специалист?
Так в проекте появился победитель областного конкурса талантов родом из Букачача-сити (про это Валерос обязательно пошутит). Сначала ребята думали, что главное в кандидате – азиатская внешность и шаманская «легенда», и только после нескольких прослушиваний-просмотров поняли, что намного важнее особое чувство внутреннего ритма, развития логики «повествования», врожденный артистизм и даже некая не поддающаяся расчетам яркость мышления. Только познакомившись с Сашей, они поняли, что нашли не «обложку проекта», а полноправного и даже старшего партнера (тут уместно будет скромно помолчать, дифирамбы должны петь ребята). Хорошо хоть о войне спрашивать перестали.
Так было много раз, так произойдет и сейчас. Седьмой, последний и самый важный – столичный – концерт в туре. Хотя нет, кое-что поменяется. Предстоит серьезный разговор с умницей Кариной. Она организовала эти гастроли, она занималась рекламой, размещением, доставкой аппаратуры, следила за соблюдением райдера. И упомянула, что после концерта кое-кто важный хочет поговорить с новой звездой и сделать одно интересное предложение.
Саша знает, что это за предложение. Он растет как исполнитель, набирает обороты, набирает поклонников, билеты на концерты идут нарасхват. «Шаман Вижн» – техническое чудо, новое слово в сценическом искусстве, новый стиль, новая мода, люди ломятся, чтобы насладиться экзотикой. Понятно, что Карине хочется откусить кусочек вкусного пирога, стать постоянным директором и раскрутить проект. Поэтому его пригласят переехать в Москву. Очередная вершина будет покорена – мог ли он, выступая в заштатном ДК Букачачи, помыслить о такой славе? Из Москвы открываются все дороги: зарубежные концерты и фестивали, квартира, машина, заграничная мебель. Все, о чем мечтала Лариса. Его Лариса. Блестящее будущее для нее и для сына.
Конечно, он не задумываясь ответит «да». Перебраться в Москву, еще не раз спеть в Кремле, отправиться покорять мир с верной группой – логичное развитие успешной карьеры. Не помешает даже недавно появившееся чувство… Легкого неудобства, вроде камешка в ботинке. Оно появилось, когда число отыгранных концертов перевалило за сотню. Череда разных, но таких похожих залов, повторение, доведение до автоматизма каждого номера программы, каждого образа, каждого сказанного в микрофон слова. Одни и те же удары бубна, существующего только в двоичном коде, картинки, напоминающие иллюстрации к детскому изданию эвенкийских сказок, маски шаманов, продающиеся в киосках аэропорта Кадала, узоры, что тысячными сериями выходят из рук народных мастеров. И ведь понятно, что для слушателя все это – просто экзотика, техническая новинка, подсвеченная намеком на некое тайное знание. Так чего беспокоиться? Но «камешек» не исчезал.
Однако все на свете имеет свой конец, даже пятьдесят минут.
Деловитая Карина: «Саша, пора». Первые тягучие ноты клавиш Валероса, призрачно-зеленые лучи прожекторов, имитирующие полярное сияние (откуда у нас в Забайкалье полярное сияние?), ступеньки, круглая площадка, поднятая выше остальной сцены, медленные, весомые шаги шамана, знающего недоступное. Последние три ступеньки, две, одна – оп! Заученные движения дали сбой, и Саша на последнем шаге споткнулся о край площадки, упав вперед, на выставленные вперед руки! Он тут же поднялся, но первоначальный ритм выступления был нарушен. Проклятый камешек врезался в ступню! Стоп, да нет же никакого «камешка»…
Саша выпрямился, прошествовал в центр площадки, чуть ускорив шаги, поднял ладони вверх, чувствуя привычное покалывание в пальцах, затянутых в тончайшие перчатки с датчиками. Медленно, заученно, величественно. Но мысли его метались, как белка в таежном пожаре. Настроиться, собраться!
Пальцы начали рисовать под потолком огромного зала привычные узоры вступления, похожие на рога многочисленных оленей и верхушки чумов. Все входило в привычную колею. Вот-вот пора начинать:
«Слушайте, слушайте, слушайте!
Расскажу я вам голосом ветра,
Что живет в кронах лиственниц диких»…
Раз-и, два-и, три-и, четыре… И голос дал сбой, горло перехватило, кашель неуместный и даже смешной смешал начало песни. Если бы микрофон был на стойке, получилось бы отвернуться, немного сгладить неудобную ситуацию, но чуткая «петличка» подхватила кашель и кхеканье, разнесла их над внимательным залом, над почти тысячью зрителей. Профессионализм Валероса сейчас ничего не значил, он сам, сам сделал так, что его, Сашина, музыка захромала. Собраться! Подхватив мелодию, он запел: «…сом ветра», выводя себя на прямую тропу и начиная рисовать легкими движениями пальцев стада облаков, подгоняемые бризом. Он впервые в жизни так трудно боролся за свою музыку!
Свою музыку…
Свою музыку?
И тут в колонках ударил ненастоящий бубен. Который явственно произнес: «НЕТ».
…Выходку артиста репортеры объясняли болезнью, причины которой неочевидны. Хотя зрители считали, что Туманчеева поразила болезнь прежде всего звездная. Та самая, что позволяет наплевать на публику и выйти на сцену пьяным. Да-да, выйти пьяным, споткнуться, закашляться, постоять, тупо глядя перед собой, бездумно шевеля пальцами, обратив величественные изображения, заполнявшие зал, в клубящийся хаос. Дальнейшее оказалось вообще за гранью музыки. Александр Туманчеев, музыкант и профессионал, подошел к краю площадки, сел верхом на концертный монитор и, стуча по нему ладонями, затянул то, что никак не напоминало ни одну из композиций «Шаман вижн». Смешалась и затихла музыка клавиш, по пространству зала все громче разносились хорканье, визг и свист. «Концерт» продолжался не более семи минут, затем мобилизованные Кариной рабочие сцены увели пошатывающегося исполнителя. Деньги за концерт возвратили, свежие новости шоу-бизнеса скоро перекрыли пьяный скандал.
Но Саша не был пьян.
Покачивая головой из стороны в сторону, он раскачивал море внутри своей души, и прибой задавал ему новый ритм, заставивший замолчать фальшивый бубен Валероса. Теперь Саша чутко понимал, что «камешек» был зерном болезни, которая пройдет лишь после того, как достигнет своего апогея. И сейчас болезнь рвалась наружу, шепча и хрипя на разные голоса. Руки требовали настоящего бубна, и он зачарованно выстукивал простые сбивчивые ритмы. А в паузах из пальцев (датчики продолжали действовать и передавать в воздух образы) текли ручейки энергии, которые превращались в бурные потоки и проливались водопадом видений. Саше больше не было дела до зрителей, он вытягивал из себя болезнь, рисуя в пространстве зала тысячу ее безобразных ликов. Он не слышал, как нарастал гул недовольства, как прозвучал первый свист, как в зале кто-то истошно закричал, потом еще и еще раз!..
Потом панический беспричинный страх объяснят воспаленным воображением пьяного азиата.
Но Саша не был пьян.
Он просто сделал первый, еще неосознанный шаг в направлении своей подлинной музыки.
Глава 2. Синяя птица
– Подъем! Подъем, парни!
Прокуренный хриплый голос Сан-Саныча звучал противней любого будильника. У сонного Кумкагира заныло в ухе. Так-то у него все болело: вчерашний день выдался на редкость тяжелым и скафандр от перегрузок не спас. Но внезапное острое ощущение оказалось мучительным, словно горячая вода на ожог.
– Что случилось? – рыкнул с койки разбуженный Девятаев. – Пожар? Потоп? Нашествие бешеных леммингов?
– Выходите и полюбуйтесь! Вы такого еще не видели! – хохотнул Сан-Саныч и отправился дальше. Сердитый бас Марселя громыхнул, обещая грозу, но буквально через минуту голос начальника сменил тональность.
Кое-как напялив штаны и набросив куртку на голое тело, Кумкагир неуклюже выбрался из палатки. Утро едва забрезжило, лампы дневного света еще горели, но техника стояла смирно, словно стадо оленей. Над холмами висел туман – глухая морось, оседающая на одежде холодными каплями. А в небе бессовестно и величаво, словно синяя птица, парил дельтаплан.
На мгновение Кумкагир залюбовался полетом: тот, кто держал трапецию, явно делал это не в первый раз. Крыло изящно планировало, закладывало круги, казалось, еще немного и начнет выдавать фигуры высшего пилотажа. Невозможно, конечно же, но представимо. Скорее всего пилот стартовал с одной из ближайших сопок. Но почему над лагерем? И что за плакат мотается по ветру? Надпись было не разобрать, но ничего хорошего она не сулила.
– О, потеплело. Экологи прилетели! – Девятаев воззрился на дельтаплан, как Ленин на буржуазию. – Чистый транспорт, защита окружающей среды, принципы невмешательства. А мы тут со своими бульдозерами, оторви да брось.
– Как вы думаете, товарищи комсомольцы, сколько времени сюда будет добираться наряд милиции? – поинтересовался элегантный Марсель. Несмотря на ранний подъем, начальник был аккуратно одет, чисто выбрит и, кажется, даже пах одеколоном.
С некоторой поспешностью Кумкагир подключил планшет:
– Час, не меньше. Вызов не экстренный, пока соберут бригаду, пока поднимут вертолет – циклолета же у них нет. А ежели по земле, часа через два с половиной. Вызывать? И за что? Дельтаплан разрешенное транспортное средство.
Вместо ответа Марсель сунул Кумкагиру бинокль. Ого! На плакате красовался знакомый лозунг «Руки прочь от ветерана! Шаман – наш!». Звучно, да. Но даже на хулиганство пока не тянет.
Орда людей, называющих себя защитниками природы, докучала стройке уже неделю. Неопрятные длинноволосые парни в списанном камуфляже, чересчур громкие и ярко накрашенные девицы, седобородый постник-вождишко, похожий на задрипанного Распутина, его глубоко беременная жена, парочка столичных активистов и при них ушлая журналистка. Она уже дважды пробовала прорваться в лагерь, однажды ее остановил кордон, а во второй раз дама была изгнана Сан-Санычем (в случае необходимости бульдозерист превращался в заядлого грубияна). Строители посмеивались над этой прямоходящей фауной: распугали все воронье в округе, галдят на птичьем языке, призывают к чистоте духа, а от самих попахивает.
Кое-кому из защитников природы точно не помешал бы хороший душ. А откуда его добыть? Местные категорически отказывались сдавать залетным гостям жилье, а в речке еще особо не покупаешься. Снегом они обтираются, что ли? Впрочем, вопрос гигиены волновал в последнюю очередь. А вот шуму гастролеры наделали изрядно: и из местной газеты приезжали, и из райкома, и милиция уже интересовалась. Формально привлечь орду было не за что. Мусор они убирали, костры окапывали, детей с собой не взяли или хорошо прятали. Марсель ходил злой, как оса, дергал щекой и не расставался с планшетом. Алексенко тоже нервничал. Ситуация накалялась…
Дельтаплан между тем парил над площадкой как бессовестное доказательство чужой правоты. Глядя в небо, Кумкагир люто завидовал: он не держал штурвала в руках целых три месяца, а к «крылу» не подходил со дня зачисления в отряд. А тем временем умелый пилот гордился своим мастерством и показывал его всем собравшимся: то планировал над крышами палаток, то поднимался вверх в восходящем потоке, то разворачивался, ускользая от ловких дронов, то уходил в немыслимую спираль, закручивал блесткую синеву… Осознав, что происходит, Кумкагир побежал – только б на ноги! Только б на ноги! Держись, приятель!!!
У самой земли аппарат выровнялся, но пилот не устоял – его сшибло и проволокло по грязному снегу. Впрочем, пострадавший поднялся сам, выпутался из обвязки, снял шлем… Да это же девчонка! Мелкая, тощая, некрасивая, с острыми чертами лица и пышными волосами, похожими на сухую траву. Ярко-синие в цвет крылу глаза смотрели упрямо и твердо, по бледной щеке тянулась тонкая ссадина, капля крови застыла в уголке сжатого рта. Ей наверняка больно, но виду ведь не покажет!
– Ты в порядке? – выдохнул Кумкагир. – Руки-ноги целы, ребра на месте? Стопы не отшибла, когда садилась?
– Конечно, что мне сделается, – криво ухмыльнулась девушка. – Не в первый раз падаю. Обошлось. Главное, чтобы машина цела была.
– Главное, чтобы безобразие наконец прекратилось! – рявкнул Марсель. – И сами могли разбиться, глупая вы девчонка, и дорогую технику повредить! Кой черт вас сюда понес?! Против чего протестуете?!
– Мы живем в свободной стране и имеем право на мирные демонстрации, – чуть задыхаясь, возразила девушка. – В соответствии с интересами народа и в целях укрепления и развития социалистического строя гражданам Союза гарантируются свободы: слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций. Статья пятидесятая Конституции, между прочим.
– И что же вызвало ваш праведный гнев, позвольте узнать? – холодно спросил Марсель. – Строительство испытательного полигона? Работа и новая жизнь для целого поселка? Перспективы прогресса?
– В самом деле, что это я возмущаюсь? Подумаешь, перекопают и загадят еще кусок ничейной земли. Уничтожат всего лишь один водопад, выгонят из дома всего лишь одного старого человека, – парировала девушка. – Сибирь большая, места хватит. Скажите, вы давно выезжали в тайгу?
Марсель пожал плечами:
– Месяца три назад катался, когда подбирали территорию под строительство.
– Понятно, – протянула девушка. – И, конечно же, вы никогда не видели десятки заброшенных поселков, сотни единиц брошенной техники, груды мусора размером с эти сопки? Нефтяные разливы на морошковых пустошах, черные ручьи, ржавый лес после ваших испытательных полигонов?
– Оглянитесь вокруг, деточка! – Марсель показал на стройку. – Где вы тут видите мусор или нефтяные пятна? Работаем бережно, отходы утилизируем, лишнего деревца не срубим, песцов прикармливаем кухонными излишками.
– А потом они грабят поселки и докучают людям, – кивнула девушка. – Вы в курсе вообще, что диких животных нельзя приручать и давать им пищевую базу возле населенных пунктов?
– Нет, не в курсе, спасибо, что уточнили, – примирительно улыбнулся Марсель. – Перестанем, отвадим, больше не повторится. Вам легче?
Прямой взгляд девушки был ответом. Кумкагир понял, чем она отличалась от горе-экологов: – ни истеричной ненависти, ни крика, лишь спокойная уверенность в своей правоте.
– Послушайте, вы же умная женщина. И прекрасно знаете, что экологические программы в Сибири давно запущены. Старые полигоны чистят, нефть и металлолом убирают, леса сажают заново. Овцебыков развели, поголовье оленей уменьшили до разумного, носорога шерстистого в Новосибирске вырастили, даже мамонтов обещают, – проговорил Марсель.
– Предположим, – отозвалась девушка. – К чему вы клоните?
– Вы тут разглагольствовали про свободу… А помните, какую цену мы за нее заплатили? Сколько войн было на границах, как Прибалтика уходила, как НАТО Крым оккупировало? Нам нельзя ни сдаваться, ни отступать. Полет за пределы Солнечной системы станет нашей победой. Как Сталинград, как Севастополь. Здесь секретный проект, никому не нужна шумиха. Остался один шаг до звезд – не мешайте нам его сделать.
– Ради этого шага стоит переступить через человека? – поинтересовалась девушка.
– Вы еще про слезинку ребенка вспомните… – поморщился Марсель. – Отсталый, капризный старик уперся, как баран рогом, и мешает целой стране. Думаете, мы его не подвинем?
Беспорядочный шум прервал беседу. Кто это к нам пожаловал?
– Снежана, сестра, держись! Твоя семья уже рядом! Отпустите немедленно нашу активистку!
Вид у «семьи» был разношерстный, но решительный. Седобородый вождь держал дымящийся жгут какой-то едко пахнущей травы, его беременная жена беспрерывно позвякивала трещоткой, длинноволосые парни жались друг к другу и демонстративно разминали руки. Сзади беспомощно топтались охранники, не знающие, что предпринять. Шлагбаум оказался плохой преградой, удержать орду силой двух человек не вышло. Не стрелять же в них, в самом деле! Щелк! Щелк!
У журналистки в руках красовалась новенькая камера с заграничным лейблом. Длинный объектив наводился то на бульдозер, то на бурильную установку, то на сжатые кулаки Марселя, то на поверженный дельтаплан. Глаза пронырливой женщины горели хищным огнем, обведенные алой помадой губы лоснились.
– Репортаж о ваших злоупотреблениях, товарищ начальник стройки, появится в «Известиях», можете не сомневаться! Разрушаете уникальный этнокультурный анклав, задержали представителя экодвижения, сбили дельтаплан с угрозой для жизни!
– Я неудачно спланировала, – резко возразила девушка. – Никто меня не сбивал.
Слушать ее не стали.
– Великие духи Севера повелели нам явиться за посланницей и расточить осквернителей священных земель. Семижды семь наказаний падет на ваши головы. Первое – комары, второе – лемминги, третье – град размером с кулак младенца. Лихоманка наполнит дрожью ваши тела, огневица замутит головы, свербеж покоя не даст… Ааааа! Ыыыыы!!!
Седобородый упал на землю и забился в припадке, изо рта показалась пена. Соратники бросились поднимать его и утирать физиономию. Журналистка отщелкала пару кадров и лицемерно вздохнула: видите, до чего довели человека! Выражение лица девушки-летчицы сделалось сложным, однако она не сказала ни слова. А вот Девятаев, с видимым отвращением наблюдавший за этим представлением, не промолчал:
– У него мыло за щекой! Еще по телевизору показывали такие трюки у чук… отсталых северных народов. Когда шаману надо задурить голову сородичам, он прикидывается эпилептиком и имитирует припадок.
Кумкагир ничего не сказал. Он однажды видел живого шамана, когда с отцом ездил к дальней родне в стойбище. Тот человек не падал и не трясся, только смотрел насквозь, тяжело и страшно. Он в чем-то убеждал отца, тот перешел на эвенкийский и наотрез отказал, а потом взял сына и вернулся домой, хотя хотел задержаться до Хэденека – дня встречи нового солнца.
У Марселя тоже не возникло желания беседовать с новоприбывшими. Он демонстративно достал планшет, набрал номер и заговорил невыносимо спокойным тоном:
– Здравствуйте! Что у меня произошло? Незаконное проникновение, хулиганство, употребление… ммм… Cánnabis ruderális, религиозная пропаганда, угрозы жизни и здоровью сотрудников при исполнении. Да-да! Снимите координаты и пришлите наряд, пожалуйста!
Отрезвляющий эффект звонка оказался сильней ледяного душа. Похоже, ни вождю, ни его спутникам не хотелось провести приятный день в местном отделении милиции. Седобородого подняли под руки, дельтаплан укатили, девица-летунья ушла сама. Ушлая журналистка щелкнула на прощанье пару любопытных песцов и тоже растворилась.
– Эй, куда же вы, гости дорогие? А поговорить? – глумливо выкрикнул Марсель вслед уходящим. – Сан-Саныч, пролей-ка здесь из шланга – неровен час вшей или холеру какую занесут волосатики.
Собравшиеся поглазеть на бесплатный цирк рабочие загоготали. Почему-то Кумкагиру не хотелось смеяться. Он наклонился к песцам, ласковые звери тут же ткнулись носами в ладони. Когда закон о запрете разведения животных на мех был принят, с обитателями звероферм обошлись сильно по-разному. В основном предпочли гуманную эвтаназию, но кое-где владельцы просто открыли двери клеток и предоставили обитателей их судьбе.
Так в Букачаче снова расплодились песцы – пушистые, вороватые, пронырливые и в большинстве своем доверчивые к людям. Кое-где в поселке их держали вместо собак. Отбрехивались, мол, служат не хуже овчарок, лают на чужаков, а едят меньше. Но Кумкагир сам видел: старожилы привечали песцов, гладили по ушастым мордам, возились с ними как дети и даже пускали в дом. С местными лайками так не забалуешь!
Ничего вкусного в карманах не нашлось, и тем не менее песцы не отставали. Они толкались мордами, подлезали под руки, кувыркались, показывая живот, шутливо прихватывали зубами штанины и смешно вякали. На хитрющих мордах сияли улыбки, отблескивали остренькие клыки. Вот паршивцы! Славные вы мои!
За возней со зверями Кумкагир едва не пропустил завтрак. А зря, золотые руки рыжей поварихи превращали в пищу богов даже непритязательную овсянку. Рабочие дружно стучали ложками, весело гомонили, обсуждая утренних гостей, и то и дело подходили за добавкой. Заботливая Дора взяла порции на троих и уже успела прикончить свою. Увы, Кумкагиру есть не хотелось. Каша осталась на тарелке, бутерброды достались бы песцам, но зверье успели накормить досыта и они устроились под скамейкой пушистым сонным клубком. Возможно, имело бы смысл последовать их примеру – выходной все-таки. Но и сон к Кумкагиру не шел.
Парень прогулялся по стройплощадке, поискал работу – отдых казался ему бесцельной тратой драгоценного времени. Разобрал пирамиду ящиков, перемыл котлы поварихе, почистил мешок картошки и фильтры у сублиматора мяса, подкрутил расшатавшийся пропеллер унылому дрону, загнал «Малыша» в ангар и собственноручно отдраил его до блеска снаружи и изнутри. Пропустил обед, ограничился утренними бутербродами и вчерашним чаем из термоса. Отправился в спортзал, прогнал себя по всем тренажерам, уработался до дрожи в коленках. Не то.
Смутная тревога поселилась в душе, отдавала сквозняком незакрытой двери. Никто не сомневался в важности строительства полигона, выборе места и времени. Людей обеспечили всем необходимым: теплым жильем, хорошей едой, приличной зарплатой и даже культурным досугом. Кино, лекции, настольные игры, самодеятельные концерты в местном Доме культуры, шикарная стенгазета «Лазер», от которой доставалось всем, не разбирая чинов. Люди собрались разные: плечистые уверенные мужчины, сильные и упрямые женщины со всего Союза. И все хорошие – ни ссор, ни драк, ни вездесущих сплетен. В армейской палатке, назначенной клубом, обсуждали свежие выпуски «Нового мира» и «FANтастики», репортажи с лунной базы и Большого Сырта, эксперименты по терраформированию и коррекции климата. Кто знает, вдруг в Сибири и правда зацветут яблони? И случится это, когда он, Илья Кумкагир, уже вернется из Первой Звездной. Если полетит. И если вернется.
Нет, все равно не то. О рисках Кумкагир был осведомлен, ни слезы мамы, ни собственный нутряной страх его не остановили. А вот судьба маленького человека, ставшего камушком в колесе, озаботила донельзя. Парень привык доверять товарищу Марселю и ни разу не усомнился в его решениях. Ни когда тот две недели держал группу в спартанских условиях: мало ли что термокостюмы не довезли, работать надо. Ни когда тот собственноручно уволил проворовавшегося завхоза, не особенно вникая в детали. Ни в спорах с начальством: в Москве требовали ускориться, товарищ Марсель раз за разом объяснял, что лучше медленно, но надежно, сроки терпят. Но теперь…
В попытке скрыться от маеты Кумкагир вернулся в палатку. Лег на койку, надел наушники, отыскал в планшете любимую документалку. Впервые «Открытый космос» показали семь лет назад, о звездном парусе тогда лишь мечтали. Но за пределы системы уже стремились, Луны, Марса и спутников Юпитера человечеству стало мало. Лунные базы выглядели не особенно перспективно, полезных ископаемых слишком мало, для космодрома чересчур близко. Марс оказался обитаем: сезонный ковер лишайников, бурые водоросли, слепые рыбы в кремнистой чешуе, проворные восьминогие существа, похожие на земных ящериц. Из-за них Большой Сырт жил под куполом и каждый шаг за пределы контролировали ученые – не дай бог, марсонавты загрязнят местную биосферу, задуют едва теплящийся огонек.
Но раз жизнь существует за пределами нашей планеты, значит, она может развиться в других системах. Значит, могут существовать и другие миры, подходящие для землян. Значит, есть куда стремиться и открывать, во что верить. Значит, мы никогда не остановимся! Нужен корабль, способный приблизиться к скорости света, преодолеть огромные расстояния и не затеряться в звездных просторах. И отважные люди, которые рискнут собой ради всего человечества. В бескрайней пустоте, подвергаемые тысяче опасностей, они все же пойдут вперед, поведут звездолет той упрямой волей, что помогла Магеллану обойти Землю, а Колумбу достигнуть Америки. Кто же станет первопроходцем?
«Я, – выдохнул Кумкагир. – Космос будет нашим». С тринадцати лет маршрут не знал поворотов: тренировки и книги, симуляторы и модели, конкурсы и олимпиады. Может, Илья не был самым лучшим из сотен претендентов на место в Первой Звездной, но точно – одним из самых упорных. И теперь до цели оставалось рукой подать… Если испытания пройдут успешно, через полгода их с отрядом ждет «Солнечный город» у Моря Ясности. А через год с небольшим звездный парус раскроется за Юпитером, и «Гамаюн» отправится в первый рейс к Проксиме Центавра.
– Кумкагир! Илюха! Брось планшет, ты нам нужен! Полюбуйся, что учинила наша Терешкова! Поговори хоть ты с ней! – взволнованный Девятаев потряс товарища за плечо, возвращая в реальность.
Терешкова? Девушка с дельтаплана? Нет, конечно! Кумкагир потер лицо, потянулся, зажмурился и снова открыл глаза. Что могла сотворить Дора? Заботливая, старательная, славная Дора?
Заявление, написанное безупречным округлым почерком отличницы. Просьба отчислить меня… Ты с ума сошла?
– Наоборот, Илюша, вернулась в разум. Знаешь, сегодня я слушала этих горе-экологов и вдруг поняла, что нахожусь не на своем месте. Стариков понять можно, они жили в тяжелое время. А молодежь кто-то воспитывал и упустил. Они же наши советские люди, наверняка и в комсомол вступили, и в вузах учились. Но выросли дикарями и слушают дикарей.
– Вожак у них шарлатан и болтун. И жулик, по лицу видно, – вставил Девятаев.
– Вот именно. Но они ему верят. Значит, никто не научил их думать самостоятельно и делать выводы. Живые симпатичные ребята – и такой мусор в головах.
– Они сами сделали выбор, – буркнул Кумкагир. – И должны понимать, на чьей стороне оказались. Их право. Мы живем в свободной стране.
– Свобода – значит, можно бездельничать, ходить оборванцами и мешать строительству полигона? – выкрикнул Девятаев.
– Да, – хором ответили Дора и Кумкагир, в кои-то веки совпав во мнениях. Девушка отерла пот со лба и продолжила:
– Нас отобрали из десятков тысяч кандидатов. Самых лучших, самых умных, ответственных и способных. И вот мы – лучшие – отправляемся на поиски неизвестной планеты в сумасшедшую даль. А на Земле оставляем бардак. Насчет экологии волосатики правы: в Сибири полным-полно загаженных, изуродованных земель и не все из них можно восстановить. И у нас под Питером таких мест хватает, вокруг Ленинградской АЭС по сей день трава не растет. Зато моральные уроды растут и процветают. Зачем нужно бросать свою родину и валить прочь? Зачем лететь к звездам?
Парни переглянулись. Ответ «затем» не годился. У каждого была собственная глубокая, выстраданная правота. Но как донести ее до взбеленившейся на ровном месте подруги?
– Если мы не будем идти вперед, то загнемся как вид и деградируем как человечество, – проговорил Кумкагир и удивился, как холодно и сухо звучат правильные вроде слова. – Если система не расширяется, она впадает в стагнацию. А затем гибнет.
– До стагнации нам еще как до Луны пешком. Фронтира нет, это да. Ну так сражаться с индейцами всякий пассионарий рад, а вот дерьмо за предками разгребать – ищи дурака! – фыркнула Дора.
– Ты понимаешь, как подведешь всех? – Девятаев попробовал воззвать к совести девушки. – Любой человек в экипаже подсчитан и измерен, нам даже персональное меню разрабатывают. И скафандры по мерке делают, и тренировки выстраивают под каждого. И тут вдруг бац – я увольняюсь! Это по сути бегство!
– Незаменимых у нас нет, – легко улыбнулась Дора. – Возьмут Марину или Айгуль из второго состава, рост и вес у нас почти одинаковые.
– Послушай, Рабухина, не горячись на ровном месте. Отчислиться всегда успеешь! Пойдем прогуляемся перед ужином. Я тебя услышал, но пойми и мою точку зрения, – зачастил Девятаев, чуть приобнял девушку и вывел ее на улицу.
Кумкагир видел, товарищ заговаривает ей зубы. Он нравится Доре, глядишь, и найдутся более весомые аргументы, чем женская логика. Вот только «Открытый космос» расхотелось досматривать, соринка сомнения прочно засела в мозгу. Поворочавшись пару минут на койке, Кумкагир встал и отправился в клуб: партия в шахматы, вот что ему сейчас не хватает. Тренировка ума – лучший способ вышибить из головы дурь.
Растущая луна медленно поднималась над лагерем. Остромордые песцы расселись по холмам и провожали взглядами суетливых людей, топчущих снег от палатки к палатке. Раньше здесь были неуклюжие каменные дома, до того – деревянные избы, еще раньше – чумы, покрытые шкурами. Глупые люди вечно торопились куда-то, бежали, никак не желая остановиться, покориться неизбежному времени. Все пройдет… А снега и песцы останутся. Звери в этом не сомневались.
– Хватит! – стиральная доска грохнула об стену. – Довольно!
Лариса резко поднялась с табурета, едва не расплескав большую оцинкованную бадью с водой. – Скажи, долго еще ты будешь над нами издеваться?! Ты видел мои руки? – она потрясла красными натруженными пальцами перед лицом Саши. – Сколько еще времени должно пройти, чтобы ты понял, пора возвращаться к нормальной жизни? Что на дворе двадцать первый век, а не первый? Молчишь? Мы три года, три! …вместо климат-контроля печь дровами топим! Вместо света по хлопку жир жжем в плошке! Да что я тебе повторяю-то одно и то же! Почему тебе приходится объяснять, что черное – это черное, а белое – это белое?!
– Лариса… Ну ты же знаешь, болел я там.
– Лечиться надо было!
– Так лечили же…
– Значит, не долечили! Поехали бы в Израиль, в Германию, нашлись бы на тебя лекарства. Ну не там, так где-нибудь еще. К гомеопату бы сходили, что ли, к старцам на Валаам, к…
– К шаману?
У Саши получилось не улыбнуться.
– Ты специально меня бесишь? Слова этого не произноси! Задурил голову себе и нам со Степой! Я-то думала: ну, творческий кризис, эти… поиски себя… Но чтобы всерьез на годы поселиться в избушке!.. Ну ладно на меня тебе плевать, так подумай хоть про сына! Мальчику учиться надо, в семье быть, чувствовать, что его любят. А он как сирота в интернате, где в классе информатики компьютеры 20-х годов стоят до сих пор! Знаю-знаю, ты его учишь зато, как по-песцовьи тявкать и по следам оленя от сохатого отличать. Ну да, с такими компетенциями он сразу в вуз поступит! А там, глядишь, ведущим специалистом в Сколково станет! Сотрудником посольства в Мексике!
– Он человеком станет.
– Кем? Кем?! Каким человеком? Как ты? Чтобы свою жену с детьми тоже в тайге гноить? Ну ладно мы, но ты же сам себя закопал. Талант закопал, карьеру всю песцу под хвост! Все же нормально шло, слушал бы Карину дальше, мировой звездой бы стал. За Валерочку с Костиком держаться надо было обеими руками, они же гении! А ты им что сказал? «Ребята, не моя это музыка, не могу больше ее делать». А где твоя музыка?!
– Придет. Если надо будет.
– Если надо? Если надо?! Вот сейчас, когда надо телогрейку зашить – надо! Когда воду от ручья ведрами таскать – надо! Когда из соседей одни волки – надо! И такую музыку надо, чтобы сразу нас отсюда унесла подальше и потеплее! Вот над этим работать надо или нет?
– Жить надо.
Лицо Ларисы побелело, она хватанула воздух, собираясь разразиться еще одной тирадой, но вдруг замолчала и, медленно выдохнув, опустилась обратно на табурет.
– Знаешь, Саша, это уже слишком. Три года – это слишком. Молчание твое и упрямство – слишком. Я не за тем из села уехала и за тебя замуж вышла, чтобы в этакой глуши пропадать. Спасаться мне надо от твоего «дара» и Степку спасать. А ты, если хочешь, оставайся здесь – плесневей как гриб.
– Всякий гриб на месте хорош.
– И избавь нас от своих «премудростей». Сам ими утешайся и этнографов развлекай, если вдруг доберутся до тебя когда-нибудь. А мы в город уйдем, пока осень не наступила. Как раз к началу учебного года успеем попасть. И не в уездный интернат, а в нормальную школу! Нормальную, слышишь, мерзавец!..
Громкий шорох прервал слова Ларисы. Она обернулась и увидела в пятнадцати шагах Степку в большой не по размеру куртке и болотных, низко подвернутых сапогах, со стареньким ружьем за плечами. У ног сына лежали торока с подбитыми утками, на лице засохли брызги грязи, и между ними пробиралась одинокая слеза.
И только тогда Лариса заплакала сама.
Глава 3. Лесной патруль
Дора все же уехала. Промаялась с неделю, бродила по пустошам, плохо спала и неохотно вступала в беседы. А потом однажды не пришла к завтраку. Недовольный Марсель пояснил, что девушка подала заявление и он самолично отвез упрямицу на станцию. Ощущение неправильности происходящего резануло сквозняком из-под двери, Кумкагир тоже не находил себе места. Удивительно, но Девятаев легко перенес разлуку с бывшей подругой и даже сдружился с новеньким – долговязым, тощим и неуемным как щенок лабрадора Гамлетом Закаряном, запасным из московской группы. Они вместе гоняли «Малыша» по тундре, выделывая немыслимые пируэты, вместе обедали, резались в нарды и спорили до хрипоты о конструкции паруса.
Все дело в сверхлегких материалах, тончайших, почти бумажных листах из стеллорита – сплава алюминия и молибдена, способного улавливать мельчайшие лучи света. И преображать их в энергию, необходимую для движения парусника. Гибкость конструкции, ее подвижная, колеблющаяся поверхность поможет не сгореть, не расплавиться и выдержать нагрузки дальнего перелета…
– Износ материалов внесен в расчеты. Естественно, звездная пыль сработает абразивом и будет стачивать корпус. А команда ботов-ремонтников – накладывать нанопластыри на ослабевшие участки обшивки, – важно подняв палец, разъяснял Девятаев.
– А если метеорит жахнет? И останутся от паруса рожки да ножки? Парусник же не маневренный, не увернется от булдыгана. Корабль не сможет двигаться дальше, и останется только годами ждать смерти в железной коробке. Про «Гагарина» помнишь? – горячился Гамлет.
Помнили все. Межпланетный парусник новейшей конструкции стартовал к Юпитеру пять лет назад. И попал под кометный хвост – неучтенный, случайный. К сожалению, обшивка частично удержала удар, космонавты остались живы. Зато паруса разнесло в клочья одномоментно, «Гагарин» потерял скорость и стал дрейфовать в пустоте. Ни один из кораблей, бывших в системе, не успевал на помощь – слишком медленно, чересчур далеко. «Степан Разин» рванулся с Марса, «Мэйфлауэр» – с орбитальной базы, термоядерный «Мао» – с Каллисто. Тридцать девять, тридцать семь, тридцать два дня пути… «Гагарин» замолчал на тридцатый, восстановить систему регенерации воды космонавтам не удалось.
– В Роскосмосе же не дураки сидят – отправлять людей в Межзвездную голенькими. Мы их лазерами, дружище, хрусть и пополам! – отмахнулся Девятаев. – За пять лет оборонные комплексы разработали, сбиваем врага на подлете!
– Да знаю я, – отмахнулся Гамлет. – Читал, смотрел, думал много. А если?…
– А если мы повзрослеем раньше, чем корабль будет готов к полету? – хмуро спросил Кумкагир. – И весь наш треп окажется ни о чем, потому что дальше Марса нас никто не запустит. Станем сидеть под плексигласом в полнейшей безопасности, лапки у восьминогов считать и на звезды с тоской поглядывать. Хватит разводить пессимизм. Летим, значит, летим – и будь что будет!
Уязвленный Девятаев отвернулся к окну, сделав вид, что весенние игры песцов невероятно увлекательное зрелище. Гамлет замахал руками:
– Кто говорит не лететь? Я говорю не лететь? Надо, конечно! Только я еще и вернуться хочу. У меня в Гюмри девушка, Гаянэ, знаешь какая…
От злости Кумкагир чуть не ляпнул, что никакая Гаянэ не станет ждать жениха тридцать лет. Но вовремя сдержался – не его дело. Вежливо кивнул, глянув на фото глазастой тонколицей подружки товарища, похвалил удачный выбор и ретировался.
Сырой уличный воздух ударил в лицо. В палатке, как ни крути, пахло потной одеждой, резиной матрасов, подмокшей обувью, присыпкой для ног, острым копченым мясом (Гамлет приволок с собой несколько палок суджука, лопал сам и охотно кормил друзей). Точнее, друга – Кумкагир так и не свыкся с новеньким и наотрез отказывался принимать твердое как камень лакомство. По слухам, суджук готовили из конины, а Кумкагир не желал понимать, как можно есть лошадь. Предки, небось, лопали и не жужжали – и олешку, и медведя, и коника. А он, видите ли, кобенится…
В космическом корабле смердит куда гаже. Там спертый, многажды перегнанный воздух, мертвая технически чистая вода с неуловимым привкусом химии, резкая вонь реагентов, тяжелый дух человеческих тел – поди помойся при дневной норме в пять литров. И каюты куда теснее, никакого личного пространства, почти никакого уединения, раздражает каждая мелочь, каждое неудачное слово или грубая шутка. Все на стрессе и все на взводе. Нужно постоянно контролировать и себя, и других, быть бережным к людям, считать до сотни в уме и старательно дышать ровно. Здесь, если все достали, берешь и выходишь наружу, шляешься между лиственниц и невысоких сосен, умываешься снегом, со зверьем возишься. А там от команды не спрячешься. Любая серьезная ссора навредит экипажу не меньше метеорита. Значит, придется учиться общаться, если хочется на «Гамаюн», конечно же… Иначе Первая Звездная полетит в Букачачу вместо Проксимы Центавра.
Первая смена уже закончилась, работы до утра не светило. Идти в клуб, смотреть в знакомые до тошноты лица, перешучиваться с рыжей поварихой или играть в шахматы с Марселем не хотелось ничуточки. Товарищ начальник последние дни словно с цепи сорвался, отчитывал людей за всякую ерунду. Подумаешь, устроили гонки в скафандрах, нарисовали лишнее на воротах или, скажем, обменяли ящик тушенки на зуб динозавра, оказавшийся при ближайшем рассмотрении окаменелым мамонтовым дерьмом. Не иначе, старику докучают экологи: волосатые пикетировали стройку еще два раза, пробовали докапываться до персонала и окуривать буровую установку шалфеем. Были с позором изгнаны, но надолго ли?
Прогулка по близлежащим холмам или невысокому редкому лесу тоже не сулила приятностей: снег начал таять, сделался рыхлым и скользким, с ветвей капало. А ну как близ поселка дрыхнет в берлоге неучтенный медведь и в самый неподходящий момент ему приспичит проснуться? Отказать!
Позвонить маме? Ей важна каждая весточка. Да, она не сказала ни слова против – хочешь лететь, лети. Да, она была совершенно уверена, что такой большой мальчик справится со своими игрушками. И нашла себе множество дел: занималась библиотекой, вела театральный кружок, вязала и дарила подругам невесомые ажурные шали. Даже шутила об ухажерах: то один, то другой из читателей пробовал познакомиться ближе с интересной и умной женщиной. Но Кумкагир помнил ее глаза, помнил, как она подходила поправить одеяло, думая, что сын крепко спит. Маме едва за сорок, она может дождаться его возвращения… Непременно дождется, что за глупые мысли! Но говорить с ней лучше в светлом расположении духа. Кумкагир набрал сообщение, украсил его смешным смайликом и нажал «отправить». Так хорошо.
Оставался последний вариант – поселок. Развлечений и там было мало. Дом Культуры с киносеансами и танцульками по выходным, киоск со свежими газетами и журналами, ворчливые бабки с домашними пирожками и ядреным самогоном. Последнее, впрочем, Кумкагира не интересовало. По пятницам подростки гоняли в хоккей на замерзшем пруду у террикона. По субботам на улице Ленина совершала променад местная молодежь. По воскресеньям в фойе библиотеки собирались старики-шахтеры, шлепали костяшками домино, растирали скрюченные пальцы, в которые навеки въелась антрацитовая пыль. Сегодня был четверг, так что культмассовых мероприятий ожидать не приходилось. Все равно хоть какое-то разнообразие.
Топать пешком до Букачачи Кумкагиру не особо хотелось, ввалиться в поселок, сверкая скафандром тем паче – провинция, не поймут. Но поварихе приспичило пополнить запасы икры и рыбы, и добычливо настроенный Сан-Саныч уже прогревал УАЗик. Место в кабине нашлось, болтовня водителя пролетала мимо ушей, встраиваясь в неровный ритм проселочной дороги. Чистой воды политика. Верховный муфтий Франции объявил харамом браки с буддистами, буддисты это прокомментировали никак. Премьер Израиля подложил Москве некошерное и вынужден извиняться. Норвежцы пробуют бурить шельф в Баренцевом море, а мы их по сусалам. В Техасе референдум – похоже, что на флаге США станет одной звездой меньше. Да ладно! Вы еще скажите, что Сибирь решит отделяться!
Кто бы спорил, такие речи велись, и не один год. Вольные северные народы, алмазы, нефть, молибденовая руда – спасибо звездному парусу, цены на нее взлетят до облаков. Гремели трубы, потрясали бунчуками, били в бубны – случалось и до больницы. И затихали… Слишком тесно переплелись люди в Сибири, сплавились в особую нацию. Отделяться – все равно, что рубить по живому руку, дабы предоставить конечности государственность.
«Сибирь – это русский космос», – говаривал один писатель-фантаст. Так оно веками и было, сюда отправлялись самые отважные, непокорные и непримиримые, здесь до двадцатого века сохранялся фронтир. Неизведанные дикие земли покоряли русские казаки, обустраивали декабристы и каторжники, детей учили ссыльные революционеры. Здесь выживали сильнейшие и терялись, словно зерна пшеницы на безграничных снежных просторах. И старались помогать друг другу, привечать гостей, не спрашивая фамилии, делиться последним куском. И убивать тех, кто отказывался жить как люди…
Кумкагир помнил, как в квартире внезапно появлялись полузнакомые, а то и чужие гости – чьи-то родственники, соседи, двоюродные товарищи. Как они теснились на диванчиках в кухне, резали оленину и красную рыбу ножами с костяной ручкой, болтали, вставляя в поспешный говор «анда», «пасиба», «лутя». И как жестко в один момент отказали от дома заезжему человеку, который предложил пристрелить и пустить на шапку старую лайку Альму… А вот и Букачача – на выход!
Стайка серых пятиэтажек, разбросанных по площадям словно обувные коробки. Основательные деревянные дома с сараюшками и пристройками – кто прошлого, а кто и позапрошлого века. Мощный и ржавый железный мост через крохотную речушку. Занесенный снегом памятник суровым шахтерам. Клетушка почты с красноречивой надписью «закрыто». Магазинчик с полупустыми полками: гречка, сахар, кирпичи хлеба, рыбные консервы, томатный сок в прозрачной колбе. Нашарив в кармане мелочь, Кумкагир выпил стакан, а затем и второй – кисловато-соленый вкус детства. Наверное, предки с таким же удовольствием глотали горячую оленью кровь, усмехались перемазанными ртами, обнимались, оставляя на малицах бурые следы ладоней.
Народу на обледенелых улицах оказалось немного. Зато света хватало, этой зимой в поселке поставили умные фонари и сибирским сумеркам пришлось отступить. Взгляд Кумкагира скользил по замерзшим окнам, по сосулькам, опасно свисающим с крыш, по выцветшим плакатам на стенде: «Граждане, все на коммунистический субботник!», «Даешь пятилетку в четыре года!», «Потерялся маламут, звать Крокодил, нашедшему просьба держаться подальше»… Космос будет нашим! На подмокшем листе красовался гордый звездолет «Гамаюн», почти похожий на настоящий. С площадки смотрел вперед отважный космонавт: синий мундир выказывал в нем капитана, танцующее положение тела – готовность к старту… Сразу видно, что о скафандрах художник понятия не имел. Что с них, гуманитариев, взять.
На мосту, скучно глядя через перила, толпились парни неприятной наружности, к ним, надеясь на угощение, льнула худая дворняга. «Промтовары» уже закрылись. Продавщица в газетном киоске тоже складывала товар, но просительная улыбка Кумкагира убедила ее подождать пару минут. «Новый мир» еще не привезли, зато «Огонек» вышел. И «Известия» за 10 марта, свежие, пахнущие типографской краской и бумагой. Церемония награждения, верны традициям отцов, будни полета… Битва с ветераном… Что?! С черно-белой фотографии смотрел он сам, встревоженный и лохматый. Рядом разглядывала ободранную ладонь девушка с дельтаплана. За ее спиной маячил сердитый Марсель. На другом фото узкоглазый старик в мешковатом костюме, грудь в медалях. «За отвагу», «Медаль Суворова», несколько знаков попроще, которые трудно было распознать с первого взгляда – надо же! Кривобокая избушка на курьих ножках посреди леса, пара собак, раскормленный белый песец. И трехструйный водопад на реке Букачаче – до чего же красивый. Успела-таки журналистка, подложила свинью!
Мелочи хватило на все, Кумкагир расплатился, аккуратно сложил газету в карман, огляделся и решил срезать дорогу к магазину через пустырь. Сан-Саныч наверняка уже закупился, поболтал с местными и теперь в нетерпении курит подле УАЗика – ехать пора! Облака к вечеру разогнало, показался сердитый Марс, следом Канопус и хорошо знакомая Альфа Центавра. Забавно, в Сибири даже звезды выглядят холодней, чем в Москве – колючие, яркие. И шуршат, шуршат, словно снежинки… Нет же, за спиною шаги. Люди идут по следу. Ба! Старые знакомые.
В свете яркого фонаря Кумкагир разглядел троих парней – пехоту радикальных экологов. Из тех, кто «радикальные» больше, чем «экологи». Какие-нибудь «Green warriors» или «Лесной патруль». Лица закрыты масками как бы от холода, но опознать, если что, сложнее. Вон и на рукавах у них пестреют нашивки, означающие клуб любителей лохматого вождя. Навряд ли тот сам в курсе вечерней встречи, просто заскучали, бедные, на мирных протестах, проявили инициативу.
Судя по всему, парни хотели драться и окружали противника по всем правилам уличных бойцов. Движутся быстро, но бездарно: высокий поскользнулся на льду, у крепыша открыт корпус, третьего – в ушанке – никто не учил правильной стойке. Идите сюда, мои славные, повеселимся!
Обошлось даже без классического «парень, закурить есть».
– Здрасти-мордасти, какие люди! Слышь, ты, звезданутый, поди сюда! – у высокого не хватало переднего зуба, он брызгал слюной, повышая голос. – Понаехало чудаков, плюнуть некуда.
– Так ты не плюйся, – посоветовал Кумкагир и чуть отступил, держа противников в поле зрения. Руки пустые и не в карманах – уже хорошо.
– Ишь, какой дерзкий, – вклинился в разговор второй боец. – Мы тебе живо разъясним, как Родину любить.
– Погодь, братья, – глумливо ухмыльнулся крепыш. – Может, он хороший человек, прощения попросит, что на сестренку пялился – мы его и отпустим. А ну, покажь, что у тебя в карманах?
– Газета «Известия», – спокойно сказал Кумкагир. – Тридцать две копейки мелочью. Наушники старые, беспроводные. Болт от экскаваторного ковша – хотите покажу?
Удар держать волосатики не умели, запыхтели как паровозы. Пусть злятся!
– Умник нашелся! – взъярился высокий. – Мелкий, а че-то дерзкий.
– Таких давить надо, – рассудительно добавил крепыш. – Слабо один на один выйти? Или ты не мужик? Слабо?
Кумкагир глубоко вдохнул. По уму следовало бежать, и быстро – волосатиков на 10 км с полной выкладкой точно не гоняли. Но это не первая встреча и не последняя. Подкараулят кого из наших, будет хуже. Один на один он любого волосатика сделает, а полезут втроем, так сами себя запутают. Место хорошее, светлое, скользкое, время есть.
Горсть мелочи сойдет. Быстро размахнувшись, Кумкакир швырнул ее за голову темноволосого, в рыхлый снег пустыря:
– Смотри!
Противники отвлеклись на секунду, но этого хватило. Удар под дых, удар ногой – получи и отдыхай! Одной хорошей подсечкой Кумкагир уронил крепыша наземь, лицом в сугроб. Метнулся к длинному, болевым захватом завел за спину руку и схватил противника за патлы, вздернул дурную голову. Темноволосому хватило соображения не вмешиваться.
– Один на один, верно? Довольны? – лучезарно улыбнулся Кумкагир. – Значит так, парни. Сейчас я его отпущу и уйду. А вы останетесь. Ясно?
– Отвали, сволочь! Найду – убью! – рыпнулся высокий и взвыл.
Кумкагир усилил захват. Крепыш кое-как поднялся, но язык похоже прикусил – рот окрасился кровью. То-то!
– Вы не поняли, парни. Если кто дернется, это я вас найду. Поодиночке. И сломаю каждому руку. Есть осознание?
– Д-д-да, – выдавил высокий. – Пусти! Пусти, больно!
– Отпускаю, – согласился Кумкагир, снял захват и резким толчком отбросил высокого на крепыша. Пусть еще отдохнут романтики. Парень в ушанке качнулся вперед, но шага так и не сделал.
Кумкагир развел руками:
– Такие дела, парни, мне действительно слабо драться. Я не мужик – я космонавт.
Аргументов у противников не нашлось. Двое тяжело ворочались в скользком месиве, третий отступил в темноту. Поворачиваться задом к врагам было не лучшей идеей, однако интуиция подсказывала, в спину они бить не станут. По крайней мере сейчас. А там и до поселковых улиц недалеко.
…С первого класса Кумкагир был самым щуплым и легким среди мальчишек. Со второго стал отличником и немедля начал огребать от одноклассников. То портфель в девчачий туалет зашвырнут, то сопливый платок на скамейку подложат, то обзываются, дураки. В третьем классе враги попытались перейти к действиям: пнуть мальца, отвесить леща или звонкого щелбана. К весне толстощекий второгодник по кличке Дыня оборзел вконец, пачкал тетради, порвал дневник, плевался. Когда паскудник попробовал вырвать из рук Кумкагира библиотечную книжку, тот недолго думая отпустил переплет, открыл пенал и всадил в руку обидчика циркуль. Визгу было!
Кумкагира-старшего вызвали в школу. Отец еще ходил на своих ногах и явился пред светлые очи директора. О чем взрослые говорили за закрытыми дверями, там и осталось, но наказание ограничилось выговором. Классная прочитала детишкам нотацию о дружбе и товариществе. Трогать бешеного мальца не рисковал больше никто. Через несколько дней отец отвел насупленного Илюшу в секцию самбо. В 15 перспективный ученик взял первый разряд, тренер сулил и КМС к 17-ти, но выбор между учебой и тренировками оказался несложен. А вот опыт борьбы остался на всю жизнь и не раз пригождался в уличных стычках. Вот и сейчас…
Адреналин схватки все еще играл в крови. Сбрасывая его, Кумкагир пару раз подпрыгнул, потом встряхнулся, словно промокший пес. Уффф! Хорошо, что хватило воли не уподобиться дуракам, не разбить лица до кровавых соплей, не выплеснуть весь накопившийся гнев. Обойдутся, глядишь, чему-то научатся. На сестренку их пялился, видите ли… Да кому она нужна, белобрысая? Наверняка такая же ненормальная, как братья-разбойнички. Защитники природы – матери нашей!
Довольный Сан-Саныч уже сидел в УАЗике и уплетал пирожки, на заднем сиденье грудились аппетитно пахнущие пакеты и свертки. Без лишних слов Кумкагир устроился рядом с водителем, и машина тронулась. Самодовольное перечисление удачных приобретений для лагеря в целом и лично для поварихи, к которой бульдозерист по привычке подлизывался, заняло минут пять. Потом Сан-Саныч, почуявший, что собеседник не намерен поддерживать разговор, закурил «Беломор» и включил радио. Хорошие песни задают ритм дороги не хуже беседы.
…А мы летим орбитами,
Пyтями неизбитыми,
Прошив метеоритами простор.
Оправдан риск и мyжество,
Космическая мyзыка
Вплывает в деловой наш разговор…
«Метеорит» лежал в кармане. Кумкагир заранее представлял себе реакцию ошарашенного новостью товарища Марселя. И, конечно, ошибся. Товарищ начальник уже сидел в пустой столовой и тряс измятой газетой перед носом багровощекого виноватого Алексенко:
– Что, доминдальничались, доразводили гуманизм на пустом месте?! Обгадились на всю страну, Миха, обижаем безобидного ветерана, загрязняем экологию, редиски невоспитанные. Что ты наплел чертову шаману?
– Так мол и так, дом для престарелых вас ждет или квартира в Чите, гараж кооперативный, «ладушка» только с конвейера – живите в свое удовольствие, уважаемый гражданин Туманча, внуков воспитывайте, нас в покое оставьте!
– У старого осла еще и внуки имеются?
– Не могу знать, – вздохнул Алексенко. – Сын вроде есть, взрослый уже.
– Так найдите и воздействуйте, пусть хоть он дурака-отца убедит. Сейчас конец марта, к концу апреля полигон надо достроить и сдать. Самое позднее к Первомаю. Иначе головы полетят – и не только моя, как понимаешь. Что шаман ответил? Чего он хочет?
– Ничего не сказала золотая рыбка, – попробовал улыбнуться Алексенко. – Послушал нас, послушал, трубочку покурил неспешно, плюнул под ноги и пошел себе в избушку. Я за ним, а навстречу собака злющая. Минус штаны.
– В Букачачу твои штаны, дорогой друг. И шамана туда же. И водопад клятый. Подложить бы туда пару шашек тротила, бахнуть – и аллес. Не видели, не слышали, не знаем, рыбаки тайменя глушили и мощность не рассчитали.
– Жалко водопад, красотища ж неописуемая.
– Жалко у пчелки. Роцкий не просто так лясы точил, ему тоже звонили откуда надо и указания дали. Если в ближайшее время проблема служителя культа не будет решена мирными средствами, то решат сверху, решат по-плохому и решат не только с шаманом. Понял?
– Понял, чего ж не понять, – кивнул Алексенко.
– Думай, голова, шапка куплю. Времени на все про все – десять дней максимум.
Тихо-тихо Кумкагир отошел от окна, свернул в простенок между палатками. Вроде не засекли… А дела обстоят плохо. Отвратительно обстоят, скажем честно. …Когда Бог, спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи… Откуда? Не помню, да и неважно. Нельзя делать настоящее дело испачканными руками, нельзя поступать подло, обижать беззащитного старика. Дался ему тот водопад! Почему шаман упрямится, что держит его на месте? Скорее всего, просто не понимает, зачем человечеству нужна Первая Звездная, для чего мы летим в космос. И он упрям как все старики-эвенки, такого не запугать и не подкупить. С ним разговаривать надо – долго, неспешно, с подобающим уважением.
«Простикал, эӈнэм тыкэн гунчэрэ!» – и пусть возражает сколько захочется. Так, кажется, оно звучит? Родной язык Кумкагир понимал плохо, и все же попробовать стоит. Коммунист – такой человек: сядет на него пылинка – и всем видно, как говорил Гагарин. Пусть руки у всех останутся чистыми.
Координаты забить в навигатор, взять циклолет… и вылететь из программы со сверхзвуковой скоростью. Такой финт не поймут ни здесь, ни в Москве. А вот отсутствие скафандра заметят не сразу. Предположим, мне приспичило испытать дружественную технику в экстремальных условиях и устроить марш-бросок… скажем, до Арчикоя, через хребет. Оно совсем в другой стороне, так что найдут не сразу. И похоже на правду: все недостатки конструкции стоит выявить здесь, пока мы дома. Планшет лучше оставить – сигнал засекут. Еды дня на три взять, угощение придумать – ту же тушенку, листовой чай, кусковой сахар, в местном магазинчике только песок. Газету с фотографией прихватить – и айда! Дня за два обернуться должен.
С легким сердцем Кумкагир вернулся в палатку. Собрать рюкзак можно во время ужина, магнитный ключ от ангара есть, будильник на полседьмого. Маме сообщение: «Ухожу в экспедицию, буду без связи». Девятаеву кинуть сообщение: так мол и так, хочу подвигов, прикрой, будь другом. И посмотрим, кто кого переупрямит!
Саша знал, сколько их, еще до того, как они появились. Вчера следы рассказали ему все. Первой на край небольшой луговины вышла осторожная, готовая тотчас метнуться прочь коза. Ее силуэт напомнил Саше струну, когда он настраивал гитару в той, прошлой жизни. И без того туго натянутая, но продолжающая приспосабливаться к необходимости момента. Еще выше, еще чутче, еще напряженнее… В прицел охотник видел, как внимательными черными глазами косуля оглядывала поляну. Каждую секунду Саша ожидал короткого лая самца-гурана, готовился увидеть белый «флажок» под поднятым хвостом и мелькающие в бегстве между деревьями тени остальных косуль. Но коза сделала шаг, другой и принялась щипать траву, а за ее спиной показались и остальные члены группы – гуран, еще две самки и два теленка, уже потерявших детские белые пятнышки. Успокоенные поведением разведчицы, они опустили головы и принялись за кормежку.
Долго выбирать цель не приходилось. Гон подходил к концу, «гарем» был собран. Вместо убитого гурана к началу лета появятся его потомки – пять-семь большеглазых малышей. Мясо гурана было жестче, чем у самок, но он выполнил свое предназначение. Правильный выбор, так надо. Поудобнее пристроив старенький «тигр» на самодельные сошки, связанные шнурком, охотник вновь прильнул к прицелу. Метров семьдесят… Тщательно прицелившись в нижнюю часть груди зверя, Саша выдохнул и осторожно нажал на спуск. Пристрелянный карабин не подвел, козлик, дрыгнув в воздухе ногами, упал сразу. Испуганные близким выстрелом другие косули огромными легкими прыжками скрылись в зарослях.
Теперь можно было не торопиться и не осторожничать. По-хозяйски отвязав и положив в карман шнурок от сосновых сошек, Саша пошел прямо к добыче. Теперь можно было пахнуть. Погладив короткую шерстку и маленькие рожки, Саша сел на траву и достал кисет и трубку.
Как быстро живое становится неживым, как коротка бывает трудная дорога из одного мира в другой. Иди, козлик, к своему Старшему, скажи, как было дело, объясни, что оставил за собой жизнь на земле и помог, продлил мою на еще одну долгую зиму. Теперь мне нужно гораздо меньше припасов, теперь в избушке осталось гораздо меньше жизни. Гораздо меньше жизни осталось во мне самом. Нужно ли было последовать за этой жизнью, за своей кровью вместо того, чтобы исполнять свое предназначение?
Неужели Лариса права, и он гонится за химерами, разрушая то, о чем только и стоит заботиться на самом деле? Исполнил ли свое предназначение красавец гуран, соблюдая древний договор между зверем и человеком? Вот лежит на земле отец семейства, которое проживет и без него. И рядом сидит отец семейства, которое проживет без него. Только люди – не животные. Жизнь души не направить мощному инстинкту, не останавливающемуся на развилках и не знающему выбора.
Слова отца, пример отца… Умение отличить важное от пустого, обретение понимания себя и своего места в мире – вот то, что Степке придется искать самостоятельно. Довольно ли Саша вложил в него, пронесет ли сын в своей памяти отцовские слова, интонации, запах и движения через годы? И довольно ли будет самому Саше своего предназначения, закроет ли оно дыру в сердце? Лето жизни, как и таежное лето, подошло к концу. Наступила осень. Что в его душе облетит желтыми листьями, что, затвердев, превратится в лед и что сохранится, выживет, обретет остроту вечности?
На тыльную сторону ладони упала капля дождя. За ней еще и еще. Саша убрал ненужную трубку обратно в кисет и надвинул капюшон. Есть необходимые вещи, о которых не надо думать. Тело убитого отца семейства необходимо освежевать и разделать.
По-настоящему Саша почувствует расставание с семьей только к зиме. Остаток лета мелькнет текучим горностаем – раз, и нет его. Заботы о припасах и подготовка жилья к холодам сузят внимание, отодвинут утрату. Запасти под навесом дрова, наново пробить мхом щели между бревнами, укрепить стойки лабаза… Рано, в конце сентября, снег сделает в тайге чисто-чисто. И даже воронам станет видно, как выделяется темным пятном Сашина боль на искристом снежном покрывале.
Глава 4. Встреча в снегах
Приборная панель шлема мигнула и заиграла быстрыми огоньками – в системе что-то сбоило. Так значится… Хорошо, доложим товарищу Марселю, что надо контакты проверить. От выдуманной отмазки по ходу дела появилась реальная польза: если в скафандре что-то не ладится, узнать об этом лучше на Земле, а не в четырех с лишним световых годах от нее. На всякий случай Кумкагир глянул на показатели: кислород в норме, давление в норме, герметичность не нарушена. Лети, как ветер, мой верный конь!
Честно сказать, передвигаться в скафандре по смешанному, заваленному буреломом лесу, окружившему Букачачу, – то еще удовольствие. Это вам не бетонный плац полигона и не тренировочный зал. Оказалось непросто рассчитывать силы. Да, грузоподъемность полтонны, но поваленные деревья от этого легче не стали. Косо висевший неуклюжий ствол лиственницы, сорвавшись вниз, чувствительно саданул Кумкагира по плечу. Скафандр выдержал удар, но синяк точно будет. И это учтем…
Лес, казавшийся тихим, был полон звуков. Срывался с ветвей снег, тихонько капало с веток, переругивались серые белки, попискивали мыши, выдавал задорную дробь дятел, на разные голоса заливалась певчая мелочь, из которой Кумкагир узнавал только синиц. Под ногами то чавкало, то похрустывало, в чаще тоже кто-то трещал ветвями, грузно ворочаясь. Лесная жизнь шла своим чередом, никому не было дела до маленького человека в непривычной одежде. Идет себе и идет, прокладывая тропу сквозь валежник и подтаявшую серую кашу. Не стреляет, не мусорит – уже хорошо. Своих забот хватает: напитываться земными соками, готовясь брызнуть утренней свежей листвой, приводить в порядок гнезда и норы, предаваться любви, носить потомство или выкармливать его в теплом мраке берлоги. Весна уже на подходе!
Для Кумкагира все было в новинку. Он вырос в Новосибирске совершенно городским человеком. Ездил с мамой в Москву, отдыхал в Анапе, бывал в Крыму, совсем мальчишкой лечился на курорте в Цхалтубо. Несколько раз выбирался с друзьями в походы – летом, когда туристам докучают жара и гнус. С безлюдной зимней чащобой ему сталкиваться не доводилось. Он не знал, чьи лапы или копыта проложили вдоль реки едва заметную тропку, чьи следы исчерчивали наст, кто дочиста обгрыз шишки и сердито верещал из дупла. Отец бы враз разобрался: он и в тайгу хаживал, и зверя, случалось, бил, и рыбу привозил из отлучек. Сын наизусть выучил карту звездного неба, имена туманностей и галактик, список кораблей – от «Востока» до «Аскольда». А о родной земле знал не больше лути.
В глазах зарябило, приборная панель разразилась противным писком, огоньки замигали и отключились все разом. Сломалось? Вот те на! Привыкший безоговорочно доверять оборудованию, Кумкагир просто оторопел. И не сразу сообразил, что в скафандре вот-вот закончится воздух: система подачи кислорода тоже регулировалась с панели, а заглушки шлема отключались специальной кнопкой. Задохнуться посреди леса – анекдот. Глубоко вдохнув, Кумкагир унял противную дрожь в пальцах, отвернул вентиль и попробовал открутить шлем снаружи. Заглушки отщелкнутся, обязаны отщелкнуться, вручную. Спокойствие, только спокойствие! Еще разочек, давай, все получится. Есть! С восхитительным скрипом шлем крутнулся и сдался. Как же хорош лесной воздух – густой, свежий, пахнущий прелой листвой.
Надышавшись вволю, Кумкагир грузно сел на ближайшее бревно и задумался. Если возвращаться по своим следам, до лагеря больше сорока километров – по карте, а не по бурелому с болотинами. В Букачачу… да, я именно там, вот только поселок примерно в десяти километрах. Пустяк вроде, однако без навигатора придется топать сперва через тайгу, а потом через редколесье, таща на себе тридцатикилограммовую броню, не считая рюкзака. И надеяться, что отыщешь случайного охотника, услышишь шум машин с трассы, почуешь дымок человеческого жилья. Надо же, как легко превратиться в слепого котенка.
Для разнообразия Кумкагир попробовал вспомнить, когда он ходил без навигатора, и не смог. И в планшете, и в детском браслете, и в руле скутера стоял умный прибор, подсказывающий, где на дорогах пробки, где гололед, как сократить маршрут и что встретится на пути. В первом классе Илюша думал, что за пластиковым корпусом прячется специальный премудрый гном, знающий все на свете… А теперь, походу, придется выбираться самостоятельно.
До жилища шамана оставалось около пяти километров по прямой – вроде рукой подать. Идти вдоль русла реки, никуда не сворачивать, и попадешь куда надо. И ориентир есть: избушка на курьих ножках, она же эвенкийский лабаз прямо над берегом. Налегке пара часов ходу. Стемнеет через четыре часа где-то. Еда есть, воды полно русло. А вот балласт-то мы сбросим… Снимать скафандр Кумкагир не особо хотел, однако вариантов не видел. Верный помощник стал тяжелой обузой. А отвертеть заглушки на спине куда проще, чем на шлеме. Осторожно двигая плечами, Кумкагир попробовал вылезти через дверцу и немедля свалился в снежную кашу. Носки тотчас отсырели, термокостюм промок, пальцы закололо от острого холода. Ерунда!
Хорошо, что у скафандра отстегиваются ботинки! Ногам сразу стало теплее, Кумкагир попрыгал на месте, сделал несколько махов, растер руки – живем. Скафандр застегнуть и повесить на ветку на видном месте – потеряю, шкуру снимут. Кусочек сахара в рот, рюкзак на плечи и вперед, заре навстречу. И даже песня легла под шаг, та, которую на вечернем костре пел вожатый в «Орленке»:
…И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза.
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса…
Путь складывался легко, вдоль речного русла кто-то проложил тропинку в снегу. Вряд ли люди. Охотникам здесь взяться неоткуда, а шаман бы один не справился: утоптанная поверхность легко держала нагруженного ходока. Ноги совсем согрелись, щеки не мерзли, и ладони остались теплыми. Говорливые птахи следовали за человеком, сопровождая его тревожными криками, из-под ног порскнул тощий зайчишка, далеко-далеко провыл волк. Или собака? Различать зверей по голосам Кумкагир тоже не умел и уже жалел, что вполуха слушал отцовские наставления. На какой стороне дерева растет мох, куда направлено течение воды, с какой стороны сугробы быстрее тают, как уйти от медведя и не испачкать штаны. В последнее Кумкагир почему-то не верил.
Через полчаса ходу тропа закончилась. Она, как оказалось, вела к броду и водопою. Ближний берег истоптали до бурой глины, на дальнем – опустил морду к воде здоровенный лось. Человека он не боялся. Что-то зловещее почудилось в горбатой массивной фигуре и склоненных рогах. Хорошо, что он там, а я здесь.
Дальше реку обрамляли каймой непроходимые заросли ивняка вперемешку с кустами шиповника. Попытка прорыва стоила Кумкагиру двух прорех в термокостюме, туда тотчас забрался кусачий холод. Перебираясь через поваленные деревья, он попал ногой в мерзлую щель между стволами и едва не вывихнул голеностоп. Спустившись в овраг, сбился с направления, пришлось возвращаться по следам. А в лесу все холодало и холодало.
Внезапно стало темнеть, на пару часов раньше положенного. Затихли птицы, попрятались в дупла белки. Мощный ветер пронесся по лесу, пригибая верхушки лиственниц, сбрасывая вниз сухие веточки. А затем пошел снег – сперва обманчиво легкий, затем крупный и медленный, как новогодний. Короткие волосы Кумкагира накрыло белой чалмой, ресницы то и дело облепляло мокрыми хлопьями. На глазах ухудшалась видимость, еще немного и придется остановиться.
…Словно оторвался от корабля и улетаешь в открытый космос. Вокруг черная пустота, леденящий холод, от смерти отделяет лишь тонкая пленка скафандра. И ясное понимание, или сейчас подлетит товарищ, подцепит страховочный трос и подтянет назад к модулю, или придется долго умирать от удушья в безразличном нигде…
Внезапно Кумкагиру сделалось не по себе. Он один в пустом лесу, без убежища, без огня, без связи, не сможет даже позвать на помощь. И тупо замерзнет как дурак где-нибудь под сутулой пихтой. Враз подступила тошнота, лицо покрылось липким потом, сердце заколотилось – пришлось присесть, чтобы не свалиться. Отставить панику!
Несколько глубоких вдохов, кусочек сахара и думать, думать. Безвыходных ситуаций не бывает, говорил тренер, есть лишь те, из которых не видишь выхода. Что сейчас нужно? Согреться, сосредоточиться, выйти к людям. До шамана полчаса ходу, осталось лишь приложить усилия. И надеяться, что служитель культа в такую погоду сидит дома, а не пасет олешек. Так что аккуратно встаем, используем ближайшую палку в качестве посоха – и, геликоптер нихт, шагаем в ногу.
Кумкагир дважды падал, прежде чем выбрался назад к берегу. Осмотреться не получилось, деревья уже окутало сумерками, но хотя бы направление сделалось явным. К запаху палой листвы и снега примешалось что-то сладковато-манящее, тонкое – цветок, что ли, распустился раньше времени? Рододендрон Адамса? Непохоже, да и не до цветов. Через пару шагов запах сделался ярче, потом Кумкагиру почудился крохотный отблеск огня впереди.
Это была свеча, надежно укрытая от ветра. Под большой лиственницей кто-то натянул тент, натаскал лапника и устроился переждать бурю. Кто-то хозяйственный и аккуратный, с походным рюкзаком, карематом и даже веревкой. Кто-то невысокий, худой, с пышными волосами, выбивающимися из-под шапки. Девчонка экологов… Вот так встреча!
– Привет! Чай будешь?
Больше всего на свете Кумкагиру хотелось крепкого горячего чаю с сахаром.
– Стряхни снег и забирайся под полог. Только осторожней давай – места мало.
Чай в шершавой глиняной кружке был непривычным на вкус – не черный и не зеленый, совсем не сладкий. На кубики сахара девчонка покосилась, но промолчала. Она достала из клапана рюкзака серебристую упаковку и развернула с шелестом – термоодеяло оказалось просто спасением. Укутав плечи и спину, Кумкагир наконец-то перестал дрожать. А запах шел от коричневой тонкой палочки, тлеющей ароматным дымком.
– Индийские благовония, – улыбнулась девушка. – Не видал таких?
– Ни разу, – попробовал улыбнуться Кумкагир. – Как шалфеем окуривают или сосновую кору жгут, встречал, а это зачем?
– Для радости, – пожала плечами девушка. – Вдыхаешь дым и чувствуешь, как внутри теплеет.
Из любопытства Кумкагир потянул носом и оглушительно чихнул.
– Все равно холодно.
Девчонка хихикнула:
– Как ты здесь оказался, такой мерзлявый? Почему без снаряги, без нормальной одежды?
– У меня скафандр вырубило на ровном месте. Пришлось топать как есть.
– Куда?
– К шаману.
Синие глаза девчонки округлились:
– А зачем тебе Монгой?
– Поговорить хочу. Тут полигон испытательный будут строить для космического корабля. А шаман стройке препятствует, уходить отказывается.
– Есть такое, – согласилась девчонка.
– Если он подобру не уедет, будут крупные неприятности. И у Монгоя, и у начальства стройки, и у космической экспедиции. Наши круто завернули, неправильно. Шамана понимать надо, с душой к нему, неспешно, трубочку покурить…
– Докурились уже, – фыркнула девчонка. – Слышал про восьминогого небесного коня, которого Туманча Монгой лично передал нашему Учителю Жизни, дабы тот поверг в прах всех врагов и защитил духов священного водопада?
– Чегоо? – опешил Кумкарир.
– Ясно, не слышал. А наш Учитель утверждает, что видел своими глазами и принял из рук в руки поводья.
– Бред собачий, – выпалил Кумкагир, глубоко вдохнул и добавил: – Извини, не хотел обидеть.
– У меня тоже возникли вопросы, – задумчиво произнесла девчонка. – Стоило бы задать их шаману лично. Думаю, он такой же чудик, а может, просто мошенник. Но хочу убедиться своими глазами.
– Шаманы странные, их не поймешь с наскоку, – возразил Кумкагир. – Не различишь, где правду говорят, где голову морочат. Служители культа, что с них взять.
– Вот и узнаю – что. Сказками меня не обманешь, – подытожила девчонка. – Я ж тоже молодец – ни палатки с собой не взяла, ни лыж. И планшет отрубился… Но хоть здесь подстраховалась. Вуаля!
Желтоватая, потертая на сгибах карта легла на каремат.
– Смотри, вот поселок Букачача, вот речка Букачача, там наверху водопад. А здесь, в двух километрах от нас, заимка шамана. Но до утра мы туда не пойдем.
Умно, ничего не скажешь. Бумажная карта старая, такими лет двадцать не пользуются. Но пригодилась же…
– Знаешь, как переводится Букачача? – попробовал подшутить Кумкагир.
– Знаю, – кивнула девчонка. – Искаженное «букучан» – наледь на реке, там, где со дна бьет источник. Так тунгусы говорили. А что?
Кумкагир быстренько сменил тему.
– Да так… Может, костер разожжем? Теплее будет, заодно тушенку разогреем, поедим как люди.
– Пробуй, разводи, – девчонка махнула рукой. – Лес мокрый как губка, ни сухих веток, ни сухого полешка не отыскать. Топора у нас нет, свечек всего две. На растопку, конечно, можно пустить благовония, но их тоже немного. А мяса я не ем.
– Почему? – удивился Кумкагир.
– Животных жалко. Они не виноваты, что люди поступают с ними по-скотски.
– Странная ты все-таки… Кстати, как тебя зовут? Сидим, чаи гоняем, а не представились.
– Я Снежана. Снежана из Питера. Бросила институт, люблю летать и мороженое с ванилью.
– А по паспорту как?
Девчонка снова хихикнула, смешно сморщив веснушчатый нос.
– Снежана. Мама в Болгарию съездила и привезла имя. Все думают, что прозвище такое. Удобно.
– А я Илья Кумкагир. По паспорту. Папа эвенк из местных. Поэтому и думаю с шаманом договориться. Будем знакомы!
Кумкагир протянул руку, Снежана ее пожала – удивительно крепко для девушки. Ишь какая спортивная!
– Так я погрею тушенку?
– Конечно, ты же голодный – вон как в животе урчит!
Жирное мясо сразу придало сил, Илья опустошил всю банку и вытер ее досуха хлебной корочкой. Снежана поделилась с Кумкагиром орехами и без стеснения умяла пачку печенья, перепачкавшись крошками. В термосе еще оставался чай – каждому по кружке. От сытной еды обоих тотчас потянуло зевать, да и медленный снегопад навевал дрему. Покопавшись в рюкзаке, Снежана добыла флиску на молнии – одежда едва застегнулась на широких плечах Кумкагира. Потом залезла в спальник, укуталась с головой, повернулась на бок и моментально заснула.
А вот Кумкагир еще долго ворочался. Тяжелый день отзывался болью в мышцах, холодный воздух пробирался под термоодеяло, выстуживая то плечо, то коленку, лежать на тонком каремате было жестко. И мучила дилемма, как сохранить дистанцию, не замерзнуть и не оказаться неправильно понятым… по-ня-тым…
Во сне Илья почему-то считал оленей, выпасал их в весенней тундре, набрасывал аркан на рога. Вожак стада горбоносой изящной мордой походил на Марселя и при каждом промахе читал пастуху удивительно скучные лекции, резюмируя «фу таким быть». На сопках расселись жирные волки и сопровождали выговоры глумливым воем. Вконец обозлившийся Кумкагир побежал на наглых хищников, размахивая хореем, споткнулся о кочку, полетел куда-то и… открыл глаза.
Снегопад кончился, ясное небо светлело, солнце уже касалось верхушек лиственниц. Рядом с тентом на расчищенной от снега земле жарко пылала нодья. Над огнем побулькивал котелок с чем-то пряным и вкусно пахнущим. А рядом прохаживался сутулый тощий старик, одетый в засаленную брезентовую робу. На невозмутимом смуглом лице, исчерченном глубокими морщинами, посверкивали внимательные глаза. С дряблой шеи свисала гроздь костяных амулетов, еще несколько украшали отороченную лисой шапку. Рядом с нодьей лежала большая лайка и вертелся неизбежный песец, дружелюбно крутя хвостом.
– Дорова! Пришли, однако. Я – Туманча.
Светлое время таяло все быстрей, сужая мир до размеров избушки. А ее со всех сторон обступала тьма. Саша был заперт внутри пространства, освещенного только отблесками печного огня. Свечей было мало и их приходилось беречь.
Четыре стены. Они не изменились за три года жизни в тайге. Но раньше не было тишины, которую вместе с тьмой набрасывал вечер. Меж стен в темноте жил шепот Ларисы: мне страшно, мне страшно, Саша… Ее жалобы, упреки, монотонное обсуждение дел на завтра, нежный смех, который звучал все реже. Там жил голос Степки: когда мы вернемся в город, зачем у горностая кончик хвоста черный, какой номер дроби выбрать на утку осенью, и снова – когда мы вернемся в город. И его, Сашин, голос, который объяснял, утешал, рассказывал истории.
Теперь слух выхватывал совсем негромкие звуки, на которые прежде Саша не обращал внимания. Голос огня в печи, голос ветра снаружи, мышиные шорохи за пределами освещенного пространства.
Четыре стены. Закрыв глаза, Саша мог бы наизусть перечислить, какие предметы «украшают» их, создавая нехитрую обстановку маленькой избушки. Слева направо и справа налево. Куртка, карабин с поцарапанным прикладом и замотанным тряпками прицелом, два самодельных бубна, свешивающиеся с потолка старые полиэтиленовые пакеты с едой – не добрались бы мыши… А мыши были повсюду, бегали по полу и по потолочной балке, попискивали по своим надобностям, раз уж нашли зимой тепло, искали вкусное. Саша поставил в угол двухлитровую пластиковую бутылку, ловил зверьков и убивал с пустым сердцем. Если не он их, то они его точно… Но полностью истребить мышей не получалось, да и легкое присутствие хоть какой-то другой жизни, теплых, крохотных и жадных комочков согревало сердце.
Чтобы спастись от тюрьмы четырех стен, вечерами Саша сиживал снаружи у костра. Дневные заботы отнимали не слишком много времени, и чтобы спастись от мыслей, он в десятый раз перечитывал книги из скудной библиотечки. Но страницы быстро заканчивались, и вопросы, на которые не было ответов, снова и снова заслоняли ему свет, садились на плечи, брали за горло. Зачем продолжать игру в шамана, когда последние зрители покинули его? В тайге все знают, кто где живет и чем занимается на сотню километров в округе. И если люди не идут к нему, как к шаману, тогда коего лешего он торчит в этой дыре? Он по-прежнему лишь отгораживается от той, другой жизни. Но зачем?
Алкоголь в таких случаях дает ответы, но все неправильные. Поэтому пластиковая канистра продолжала лежать под нарами. Мыши спирт тоже не пили.
Поэтому Саша брал маленький бубен и бесконечными минутами между закатом и сном пришептывал и приговаривал бесконечные просьбы, предложения и даже приказы. Тум-тум-тум, наставьте, покажите дорогу, дайте знак! Кому нужен я здесь, если не людям?
Чудил. На Новый Год нарядил ближайшую елочку рыбьими скелетами, лентами, бубенчиками, на вершинку ей водрузил заскорузлую рабочую перчатку. Схваченный морозом, залубеневший указательный палец неотступно указывал в небо. Через две недели надоело – снял.
Чтобы размяться и порыбачить, ходил далеко. Слыша волчий вой, начинал выть сам. К весне стало получаться очень похоже.
В конце марта провалился под лед, и если б не донный валун, от которого удалось оттолкнуться ногами и всплыть, ушел бы на дно совсем. Вот тогда и спирт пригодился.
Только через две недели, уже после болезни, плескучая речь ручья и молодое, горячее солнце сказали Саше, что он жив.
А в середине мая, когда тайга стала подсыхать, пришла старуха. Саша увидел ее издалека, выйдя под лиственницы на высокий берег озера. Маленькая фигурка не спеша, но без остановок двигалась вдоль противоположного берега, обходя большую воду. Саша вынул кисет, присел на сухую кочку и закурил. Примерно через час можно будет спуститься вниз и перехватить гостью по дороге к дому. Гостью? А к кому еще могла идти через тайгу сильно немолодая женщина? Кто она и зачем ей Саша? Эти вопросы были гораздо проще тех, которые мучили его зимой. Он слыхал про седую удаганку, которая жила возле тройного водопада на реке Букачача. Но говорили, что, похоже, померла старая. Последние, кто приходил к ней из города года два назад, зря пробродили вокруг заброшенной стоянки. Удивительно ли то, что еще жива? А разве не удивительно, что до сих пор жив он сам? И то, что сейчас старуха шла к нему, означало его, Сашину, победу над смертью и бессмысленностью существования?
Она показалась из кустов цветущего розового багульника как живое напоминание – весна и молодость не вечны. Щуплая, съежившаяся под горбом рюкзака, скрытого накидкой, она опиралась на крепкую палку, украшенную красными перышками птички-чечевички. Заметив Сашу, старуха не удивилась и не замедлила шаг. «Дорова, однако», – попытался приветствовать ее Саша, но удаганка, смерив его взглядом, прошла мимо. Ему ничего не оставалось делать, кроме как молча провожать ее к собственной избушке. В голове он перебирал приветствия стариков-эвенков: «куда идешь?» – да ясно же куда, «как спалось?» – ну, судя по всему, бабушка куда как бодра. Наконец, уже дойдя до дома, Саша сообразил и выдал:
– Что ела?
– Ела маленько рыбу сушеную. Давно. Ставь чай, однако.
Это была первая фраза, услышанная Сашей за многие месяцы.
Когда старуха перевернула чашку дном вверх, можно было на правах хозяина проявить любопытство.
– Чего тропу топтала?
– Сказать тебе хотела: собирайся, идти надо. Ничего больше тут не насидишь. Оставь.
– Куда идти-то?
– Откочевать пора, однако. Туда, где я живу, туда, где дед твой жил.
Деда он помнил смутно. Сутулый, корявый как корешок, несуразный, не к месту хихикающий над глупыми людьми. Великий Иван Монгой, к которому ездили из Москвы спросить совета и помощи.
А вот к переезду Саша оказался не готов. Внезапно четыре стены, которые держали его в плену всю зиму, стали казаться уютным и несокрушимым убежищем. После одинокой зимовки он знал все пространство избы наощупь. Он столько времени и сил потратил, чтобы обустроить жилье, приспособить его к внешним вызовам!
– А ну как не пойду?
– Умрешь, наверно. А не умрешь, так жить будешь незачем – как живьем, однако, в могилу ляжешь.
Саша невольно подстраивался под речь старухи:
– Зачем тебе верить стану? Что ты мне дашь?
– Дулбун! – удаганка поднялась с подстилки у костра, глядя на сидящего Сашу сверху вниз. – Я тебе жизнь дала. Как мать теперь. Как тонул весной, помнишь? Выплыл, когда от большого камня оттолкнулся. А кто его тебе под ноги подсунул?
Поляна качнулась в глазах Саши. Одно дело самому играть в шамана, учиться говорить просто и веско, обращать внимание на мельчайшие детали, быть бесполезным ископаемым среди нормальных людей. И совсем другое – ощутить, что игра перестала быть просто игрой. Потому что в нее, оказывается, играет весь мир за пределами городов. Холмы, багульник, мухоморы и старая женщина напротив. От удаганки вдруг повеяло такой древностью, что Саша глубоко вздохнул. Вся его прошлая жизнь – интернат, армия, гастроли – сопротивлялась словам старухи. Но как и кто мог знать, почему ему удалось вынырнуть и глотнуть воздуха, когда мигом потяжелевшая одежда тянула на дно?! Этого никто не мог увидеть.
– Гляди, долго будешь думать, дурное надумаешь. Опять кости начнешь на елку вешать. Не удивляйся, однако. Мне мыши рассказали. Хорошо, не всех перебил… Так делать будем. Я завтра утром уйду, а ты собирай мешок, избу готовь к уходу, прощайся. Приходи к водопаду на Букачаче, там тебя ждать буду.
– А если не найду? Не я первый…
– Ты найдешь.
Когда старуха ночевала в Сашиной избе, было непривычно тихо, мыши замерли и не шевелились.
Глава 5. Дух водопада
Костяной человечек покорно опустился в ладонь. Отшлифованный временем, покрытый патиной, грубо вырезанный, чуть теплый, словно в мертвой груди билось живое сердце. Казалось, амулет хранит первозданную тайну и будет молчать о ней до скончания веков.
Снежане никогда не приходилось прикасаться к столь древней вещи. Ей случалось держать в руках медные браслеты шайенов, перстень индийской танцовщицы и бирюзового скарабея. Но простенький человечек был неизмеримо старше. На амулете остались следы всех ладоней, что когда-то дотрагивались до полированной кости, он помнит все камлания, тайлаганы, густую кровь жертвоприношений, едкий дым сосновой коры. Зачем ты берешь меня в руки, девочка? Хочешь оседлать коня шамана, подняться к седьмому небу и упасть оттуда никчемным перышком? Хочешь знать правду, летунья?
Да, хочу. Я за правдой сюда пришла.
Если говорить начистоту, поход к шаману был авантюрой. Одной из тех авантюр, к которым Снежана питала склонность. Она доверяла интуиции больше, чем разуму: хочется – значит, нужно. Встать после аварии, на полгода лишившей ее способности передвигаться, полететь, зная, что следующее падение может доломать позвоночник, уйти с четвертого курса, поняв, что учеба не по душе. К двадцати пяти ей хватило бы опыта на две жизни: автостоп, Кавказ, Крым, жизнь в секретном ашраме и возвращение к отчим брегам. Бывало тяжко, бывало больно и грустно, но всякий раз оказывалось – решение, принятое в потоке, правильнее расчета. По крайней мере, для нее.
Поездка в Забайкалье тоже случилась спонтанно. У знакомого застрял дельтаплан, точнее, он сам застрял на Камчатке, а любимую игрушку требовалось забрать еще осенью. Он оплатил билеты, скрепя сердце и скрипя зубами дал разрешение пару раз полетать и отправился в тундру фотографировать лис. Грех не воспользоваться возможностью! Дельтаплан хранился у местного хипаря Борхеса, тот рассказал про коммуну просветленных во главе с Учителем Жизни, Снежане сделалось любопытно… А потом стало еще любопытнее, оставшаяся с истфака дотошность побудила разобраться в ситуации самостоятельно. Вот и доразбиралась!
Они сидели в избушке два дня, нюхали едкий дым пополам с вонью лежалых шкур, делали, что велит шаман – разгребали снег, носили воду, рубили и подсушивали дрова. С Кумкагиром Туманча неохотно, но разговаривал, задавал вопросы – про отца, про деда, про сны и странности в жизни. Подарил парню нож с резной ручкой (не дело мужчине жить без ножа), одел в меховую куртку, выдал сапоги и громоздкие рукавицы. А на Снежану просто не обращал внимания. Подай, принеси, помой, пасиба хуна̄тка̄н (дочка значит по-ихнему). На вопрос о восьминогом коне разразился скрипучим противным смехом и сказал, что Учителю и ездовую мышь не доверил бы. Думай сама давай, умница дочка. Пришлось последовать совету шамана.
Заимка и ближайшие окрестности оказались интереснейшими объектами для исследований. Чего там только не было! Пузатый идол с бесстрастным скуластым лицом, судя по трещинам в дереве, простоявший на морозе лет сто. Большой медный котел, по виду ровесник идола. Целая коллекция разных бубнов: маленьких и больших, круглых и продолговатых, изящных и топорно сделанных. Сотня, не меньше, резных амулетов неизвестного предназначения: медведи, моржи, человечки, очень старая фигурка мамонта с искристым синим камушком в глазу. При иных обстоятельствах Снежана назвала бы камень сапфиром, но откуда в Забайкалье сапфиры? А еще книжная полка с томиками стихов, «Общей минералогией» и «Лекарственными растениями» Гаммермана, китель с медалями, фотография в рамочке из карельской березы – счастливая эвенкийская красавица и щекастый мальчишка лет десяти.
К избушке притулилось удивительно много животных. Лайка, понятно, без собаки в лесу никак. И даже песец, понятно, юркий ласковый Пушок мог очаровать кого угодно. Но по веткам прыгали непуганые белки, приходили лоси и олени, для них лежал поодаль кусок каменной соли. Поутру Снежана заметила, что собачью миску вылизывает незнакомый лобастый и серый пес, и минуты две вглядывалась, прежде чем завизжать «Волк!» Разбуженный Туманча отругал ее за то, что напугала животное.
Сам шаман тоже давал пищу для размышлений. На первый взгляд, неказистый, хромоногий, редкоусый старикашка, источенный временем, скупой на слова и в особенности на похвалу. А приглядишься, словно снимешь известковую корку с агата. Туманча никогда не суетился, не говорил попусту, охватывал вниманием все вокруг, подмечал каждую мелочь. Едва кинув взгляд на дрова, проворчал: «Сырые, сушить надо, однако». Глянув на следы лайки, подманил собаку и вытащил из лапы занозу. Высунувшись за дверь ввечеру, уверенно заявил: «Завтра тепло будет, мало-мало за водой на родник сходим». И вправду, за ночь погода переменилась, пронизывающий и злой ветер стал легким и ласковым. А еще у шамана был удивительный голос – мощный и гулкий, словно в маленького человека спрятали большой колокол. В обыденной болтовне Туманча таил его за скрипучей скороговоркой, глотал гласные, пришепетывал. Но Снежане удалось подслушать, как старик среди ночи пел у костра: словно белый олень с храброй девочкой на спине мчится сквозь снежный простор.
С Кумкагиром было намного проще. Девушка с удовольствием наблюдала за ладным парнем, за отточенной ловкостью его движений. Невысокий и тощий с виду, он казался подростком, громоздкая меховая одежда делала Илью еще меньше. Но когда они перед сном раздевались в жарко натопленной избушке, Снежана разглядела и литые плечи, и проработанный торс – красота тела, которую дает лишь упорный труд. В Кумкагире чувствовалась некая цельность, правильность, несвойственная легкомысленным и велеречивым друзьям Снежаны. Он никогда не увиливал от работы, не похвалялся впустую, не заискивал и не искал внимания. Иногда девушке хотелось поддеть его, разозлить, раззадорить – тщетно, Илья лишь сверкал белозубой улыбкой и категорически отказывался идти на конфликт. Он настоящий космонавт – человек особой породы. Смотрящий на звезды так, что искорки света задержались в колодцах глаз…
– Эй, хуна̄тка̄н, кушать довай. И дела мало-мало делать.
Очнувшись от размышлений, Снежана собрала миски, кружки, достала с полки высохший кирпич хлеба и заторопилась во двор. Старик предпочитал готовить на улице, на небольшом очаге, обложенном закопченными камнями. Котелок с чем-то густым и сытным уже остывал поодаль, на огне шипел и плевался кипятком черный чайник. Старик голой рукой снял крышку, поцокал языком и бросил в воду сперва горсть чая, затем щепоть какой-то пахучей травки. Готово! Не дожидаясь просьбы, Кумкагир вынес из избушки несколько деревянных ящиков – они заменяли и стол, и стулья. Еле слышный шепот – то ли заклинание, то ли молитва, – и Туманча начал раздавать еду. По привычке Снежана заслонила ладонью миску: «Я не ем мяса». Раньше старик относился к этому снисходительно, однажды даже сварил крутой душистой гречневой каши. Но теперь он отвел руку девушки:
– Далеко пойдем. Силы нужны. Ешь, хуна̄тка̄н, или домой ходи. В городе в тарелку смотри.
Жалобный взгляд на Кумкагира не возымел эффекта – парень не собирался вмешиваться. Стоит ли правда отказа от своих убеждений? А если стошнит? А если?.. Буроватое варево с кружочками жира плюхнулось в посудину, Туманча отвернулся, сел и стал жадно хлебать. На жидкой бородке оставались брызги – фу, гадость! Голодный Кумкагир – мальчишки всегда голодны – наворачивал еду только за ушами трещало. Настырный песец ткнулся носом в колени – не хочешь, так мне отдай. Крепко зажмурив глаза, Снежана наугад зачерпнула жижу и поднесла ложку ко рту, потом зачерпнула еще и еще раз.
– Вкусно! Спасибо, Туманча, очень вкусно.
Невозмутимое лицо шамана чуточку просветлело, он заулыбался и кивнул:
– Кушай хорошо, хуна̄тка̄н, кушай мясо! Кто худую замуж возьмет?
– А я и сама не пойду! – выпалила Снежана. – Себя еще не нашла, как мужа искать стану?
– Умная, правильно говоришь, – хитро прищурившись, шаман вгляделся в девушку и вдруг помрачнел. – Значитца, дочка, довольно болтать. Поели – пошли.
Ничего страшного от мяса не случилось – еда и еда, в ашраме случалось благодарить за прасад куда противнее. Но жирная похлебка насыщала мгновенно, в миске осталось больше половины. Песец радостно набросился на угощение, лайка неспешно вылизала оставшуюся посуду. Брезгливую Снежану коробило от этого обычая, но перечить шаману она не рискнула. Набила рюкзак пустыми баклажками и следом за Кумкагиром и Туманчой зашагала по тропке в веселый, полный капели и пересвистов лес. Баловень Пушок остался на заимке, лайка увязалась за людьми.
Хромоногий шаман оказался хорошим ходоком. Он прокладывал путь, посматривал по сторонам и поглядывал, не отстает ли кто. Казалось, ему любопытно все: позеленевшая кора ели, набухшие почки ивы, обгрызенная кем-то веточка, глубокий след с вдавленными пальцами – лосиха прошла, однако. В поход Туманча нарядился словно на праздник: лисья шапка, расшитая ракушками, бахромчатый кафтан тонкой кожи, увешанный костяными побрякушками, меховые штаны, тяжелые рукавицы, резной посох. В мешке за спиной угадывался небольшой бубен, на поясе висели серьезный нож в расшитых ножнах и кисет, полный на редкость вонючего табака. Емкостей для воды хитрый старик не взял – вы молодые, вы и несите.
Понять, как шаман выбирает путь, представлялось затруднительным. Он то сворачивал с дороги в рыхлый и мокрый снег, то продирался через кустарник, то возвращался назад по своему следу. Однажды сделал знак «тсс!» и осторожно попятился от высокой сосны, показывая на следы очень большой кошки. Секалан-эне, матушка-рысь прячется. Голодная сейчас, ой какая. Тихо-тихо пошли отсюда.
Первый родник они миновали быстро, не задерживаясь. Туманча набрал в горсти холодной, чуть мутноватой воды, отпил и велел спутникам сделать то же самое.
– Слушайте хорошо! Что слышите?
Удивленный Кумкагир пожал плечами: не иначе старик заговаривается, как можно слышать то, что пьешь? И Снежана не ощутила ничего особенного: привкус хвои и земли, просто вода. Всего лишь где-то сквозь почву тихонько пробиваются корни, питают стволы соками, готовятся встретить весну…
Через всхолмье, заросшее кедрами, они выбрались ко второму источнику. «Тсс» снова показал Туманча и жестом приказал остановиться. Вода била прямо из камня, могучего валуна, покрытого желтым ковром лишайника. А вокруг по насту задорно скакала белка – стремительная, пушистая, размером почти что с кошку. То перекувырнется, то зигзагом метнется к дереву, то встанет столбиком, потешно сложив лапки – мол, не обижайте меня, большие страшные люди.
– Дух пришел, – шепнул шаман. – Улуки, отец белок, однако. Собрался родню ключевой водой поить, хвосты мочить, серый на рыжий менять. Уходить надо, иначе весь год удачи не будет.
– Суеверный вы человек… Это же просто белка, товарищ Туманча, – рассудительно произнес Кумкагир. – Хотите я ее орешками угощу или шишкой в нее кину?
В ответ шаман наградил космонавта увесистым подзатыльником. Потом положил на ближайший пень щепоть табака, низко поклонился и попятился в тайгу. Живо, живо, пока дух не разгневался!
Обиженный Кумкагир немного подзадержался. Было ясно, парню невыносимо хочется развернуться, уйти домой и послать шамана ко всем лесным духам разом. И все же упрямство оказалось сильнее – мотнул стриженой головой, прикусил губу и зашагал как ни в чем не бывало. Пожалеешь такого, как же! Ай! Чертова деревяшка! Снежана споткнулась о притаившийся корень, ушибла ногу и какое-то время жалела только себя.
Третий ручей петлял по краю березовой рощицы – мирный, проворный, словно веселая змейка. И вода в нем выглядела прозрачной, глотнешь – и заломит зубы от сладкого холода. Кое-где еще плавали льдинки, намерзли бородами сосульки, а на дне Снежане почудился тусклый тающий отблеск золота. Повинуясь безмолвному приказу шамана, девушка отпила глоток и тотчас сплюнула. Ни особого запаха, ни вкуса у воды не было, она казалась мертвой, текущей сквозь кладбище или поле боя, помнящей только ужас и гибель. Неудивительно, что березки словно бы расступались перед ручьем и звериных следов по берегам не виднелось.
– Я слышу, – тихо произнесла Снежана. – Эту воду нельзя пить.
На лице шамана отразилось удивление, он уперся взглядом в девушку, потом повернулся к Кумкагиру:
– А ты что скажешь, парень?
– Не знаю. Обычная вода, вроде чистая, но неприятная, язык холодит, – поморщился Кумкагир.
– Хорошо. Дальше пошли, однако.
Пришлось заложить круг, огибая скальный участок. Летом здесь, наверное, можно было бы вскарабкаться наверх, но по обледенелым камням не рискнул пробираться даже шаман. Лес поредел, тощие лиственницы выглядели немощными и жалкими. Прямиком из-под ног выпорхнул здоровенный толстый глухарь, напугавший даже шамана. Пара одичалых песцов промелькнула между стволов, лайка с гавканьем помчалась за ними и вернулась, запыхавшаяся и гордая. «А на белку она не лаяла», – вдруг щелкнуло в голове у Снежаны.
Понемногу дорога сделалась легче, выровнялась, медленно спускаясь в низинку, поросшую голыми деревьями с белесоватыми стволами – словно тени людей выстроились чередой. Под ярким солнцем ветки плакали легкой капелью, полнились жизнью. Приходилось щуриться, у Снежаны даже заболели глаза от света, а Кумкагир лишь шагал вперед, насвистывая что-то бодрое. Миновали развалины кривобокой избушки, никто не тронул ни ржавый котелок, ни разбросанные кружки, ни радиоприемник, изъеденный солнцем, – так и валялся на деревянном столе, покачивал тонкой антенной.
– Дурное место, – ощерился Туманча. – Дурные люди жили, дурно кончили. Дальше пошли.
Очередной ручеек проложил себе путь в красноватой взрыхленной почве, тек медленно и лениво. Кое-где в проталинах уже показались острые носики первых всходов, еще неделя теплой погоды – и поднимут головки подснежники. В устье, у мощного ключа, бьющего из-под земли, скопились палые листья. Туманча разбросал их посохом, выгреб каменную чашу досуха, дал мути стечь – пейте.
…У этой воды был вкус радости. Вкус железной руды, спрятанной глубоко, самоцветных друз, никогда не видевших света, непроснувшихся бутонов, нежно-желтой ольховой пыльцы, июльского полдня. Сделав глоток, Снежана засмеялась – так хорошо ей вдруг стало. И Кумкагир засиял – прохладная влага словно смыла усталость пути.
– Добро, добро, – обрадовался Туманча, глядя на молодежь. – Привал пора делать, чай пить. Дрова довайте, да!
– Так ведь лес же насквозь мокрый, товарищ Туманча. Где мы здесь дров найдем? – спросил Кумкагир.
– На деревьях, – хитро прищурился Туманча. – Сосны, елки видите? Нижние ветки высохшие ищите, однако, их солнце согрело, ветер продул. Я полешко порублю.
Ловко орудуя топориком, шаман принялся разделывать упавшую лиственницу. Лайка легла на снег и тотчас задремала, взлаивая во сне. Снежана с Кумкагиром разошлись по лесу и вскоре вернулись – у каждого в руках по охапке хвороста. На раз воду закипятить хватит. Костер сложили по-таежному: три толстых полена наискось, две рогульки вперехлест и цепочка с крюком. Для розжига собрали аккуратный шалашик из тонких, сухих, как порох, веточек.
– Делай огонь, парень, – велел Кумкагиру шаман.
Космонавт пошарил по карманам и растерянно произнес:
– Простите, кажется, я забыл спички.
– Голову в избе не забыл, ай? – рассердился шаман.
– Виноват, больше не повторится!
Снежана тоже развела руками – зажигалка осталась на заимке вместе с благовониями. Что с молодежи взять? Махнув рукой на непутевых, Туманча сам склонился над хворостом, накрыл ладонями тонкие веточки. Зазвучала песня без слов: хриплые, тягучие переливы звуков, которые, должно быть, не изменились со времен первых костров. Время шло, солнце поднималось над кронами, начало припекать. Утомленная Снежана сняла шапку, ей стало жарко. Свет тотчас заиграл в пушистых растрепанных волосах, подрумянил бледные щеки, сделал синие глаза ярче. Девушка поймала взгляд Кумкагира и отвернулась – не на что тут смотреть! Тонкая струйка дыма поднялась над поленьями, запахло смолой и горящей хвоей. Набрав воздуху в грудь, Туманча сильно подул, и пламя тотчас занялось.
– Шаманские штучки, – шепнул Кумкагир на ухо Снежане. – Фокусы показывает наш товарищ. Слышал, старые шаманы даже раскаленное железо лизать могли.
Может, и фокус… Кришна Дэв, агхори, прибившийся к ашраму, взглядом поднимал перышко и прикосновением ладони выключал головную боль. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. Сухой хворост вспыхнул на раз, и это Снежана видела своими глазами.
Поводив ладонями над пламенем, Туманча направил тепло в лицо, словно умываясь огнем. Потом достал из мешка закопченный чайник.
– Воды принеси, дочка!
Душистые травы, заваренные вместо чая, пахли упоительно: сухой степью, нагретой землей и свободой. Расщедрившийся шаман достал из кармана горсть простеньких карамелек в бумажных фантиках. Судя по каменной твердости угощения, оно хранилось не первый год, но Снежане было все равно – кисло-сладкий вкус детства согрел душу. Такие конфеты ей привозила бабушка в пионерлагерь, в передачке вместе с ранними розово-полосатыми яблоками и подсоленными баранками.
Напившись вдоволь, шаман устроился поудобнее у затухающего костра и закурил длинную трубку, такую же старую, как он сам. Табачный дым здесь в лесу не казался очень уж неприятным, скорее добавлял остроты. И сидящий на пне старик походил на сказочного волшебника. Еще минута – и колечко дыма обратится в дракона или парусник, улетающий в небо…
– Как ты угадала? Я сейчас думал о «Гамаюне», – заморгал Кумкагир.
– Как ты узнал? Я молчала, – Снежана удивилась не меньше.
– Шаманские штучки, – сказал Туманча и хихикнул. – Спрашивай уже, парень, что у тебя на душе.
Смуглое лицо Кумкагира раскраснелось от волнения, он встал с бревна, хрустнул пальцами, собираясь с силами:
– Я давно хотел поговорить с вами, товарищ Туманча. Вам наверняка уже рассказали, что мы строим испытательный полигон для Первой Звездной экспедиции. Готовимся отправить корабль «Гамаюн» к Проксиме Центавра, открыть для человечества новые миры. Подобных звездных парусников еще не было, мы сможем улететь и вернуться, рассказать людям о том, что видели и нашли в дальнем космосе.
– Понятно, – кивнул шаман. – Меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей… Продолжай, парень.
У Снежаны глаза на лоб полезли: дремучий старик, кое-как говорящий по-русски, цитирует Гумилева. Разгоряченный Кумкагир ничего не заметил:
– Вы сами знаете, товарищ Туманча, что препятствуете строительству. Вам предлагали самые лучшие условия, квартиру, машину…
– И дом для стариков, да, – согласился шаман. – Сами живите в мертвых городах, дышите отравленным воздухом.
– Только в этом препятствие? – уточнил Кумкагир. – Давайте найдем вам хорошую теплую юрту, поставим ее где-нибудь в стойбище. Будете жить, как люди живут. Я понимаю, нам, эвенкам, тесно в каменных клетках. Согласны?
Шаман молча посмотрел на Кумкагира и покачал головой.
– Но почему? Я слышал разговор, если вы не уедете по-хорошему, вас уберут отсюда силой, черт знает что придумают. И ничего нельзя сделать, полигон слишком важен сейчас, его все равно построят. Зачем упрямиться?
Невозмутимый шаман глубоко затянулся, выпустил клуб дыма, почесал бороденку, выбирая застрявшую хвою:
– Так нужно.
– Кому нужно, зачем?
– Тебе. Мне. Всем, кто здесь поселился.
– Не понимаю… – признался Кумкагир. – Думаете, мы со стройкой без шамана не справимся?
– Правильно, – проворчал Туманча. – Не справитесь. И с шаманом не справитесь. Нельзя здесь строить, все знают.
– Но почему?
Снежана опешила, у диковатого Туманчи вдруг изменилась манера речи.
– А почему в 68-м, когда в первый раз пробовали перекрыть Букачачу, она разлилась и залила ваши терриконы? Почему в 78-м речушка с кабаний хвост шириной смыла дамбу? Почему в 96-м поселок чуть не затопило? А в 32-м в шахтах пошла вода и пришлось закрывать выработку? Не знаешь?
– Подземные озера? Неустойчивые почвы? Строители повредили водоносный слой, – предположил Кумкагир.
– Дух Сэли гневался. Ледяной дух долгой зимы. Он жил здесь, когда пришли первые люди, выстуживал их жилища, поднимал реки, губил стада. Великий белый шаман усмирил его и запер под водопадом, запечатал вход заговором. Если тревожить духа, он просыпается и начинает вредить. Если разрушить скалу над водопадом и выпустить Сэли – ой, что будет! Мы, шаманы, испокон веку сторожим духа, приносим ему жертвы, камлаем, уговариваем сидеть тихо. Если я уйду, кто станет хранителем Букачачи, кто успокоит Сэли? Мне все равно где жить, парень. А вас, дураков, жалко.
– Суеверия, товарищ Туманча. Суеверия и сказки, выдумки стариков, которые боятся нового. Я видел в фильме: когда первые вездеходы пришли, женщины от них разбегались, а шаманы сосновой корой окуривали, чтобы прогнать злых духов. И что, прогнали? Прогресс не остановить, упрямый вы старик!
– Не веришь, парень? – озлился шаман. – Думаешь, все на свете в ваших умных книжках написано?
– Не верит, – вошла в разговор Снежана. – И я не верю. Вся королевская рать не заставит меня что-нибудь предположить, пока я не увижу это своими глазами. Правильно, Илья?
Кумкагир обернулся к девушке:
– Да, Снежана. Духов я видел только в мультике про байкальскую нерпу. Уверен, что у художника прекрасное воображение. И у товарища Туманчи тоже.
Сердитый шаман выпустил последний клуб дыма, старательно вытряс трубку, поднялся, забросал снегом жалобно шипящий костер.
– Хорошо. Ложите баклажки, ложите все лишнее – ни люди, ни звери не тронут. Умойтесь оба, рты прополощите – и ни слова, пока не вернемся. Поведу вас.
– Куда поведете, товарищ Туманча? – поинтересовался Кумкагир.
– К водопаду.
Он отправился в путь без усилия. Прощаться с местом оказалось легче, чем прощаться с дорогими сердцу людьми.
Найти жилище удаганки получилось на удивление просто. Там и началось его обучение. Поправлял избушку, навес летней кухни и лабаз, запущенные без мужской руки, охотился (по-прежнему для себя, Саша никогда не видел, чтобы старуха ела) и узнавал, узнавал, жадно узнавал новое! Сначала имена, явные и тайные.
– Ты Ания? Это как по-русски?
– Бабка Дарина.
С любой матерью в мире Анию-удаган роднило одно – она рассказывала сказки. В этих сказках и не пахло моралью, часто не было правых и виноватых. В некоторых отсутствовали действующие лица в привычном смысле этого слова. А иные действующие лица не обладали лицами вовсе… Устройство первого и второго неба, происхождение полосок на спине бурундука, существование времени, которое было до времени…
Но одними историями дело не ограничивалось. Ания-удаган посылала Сашу… Причем все дальше и дальше. Сначала он сердился, отправляясь за водой с ведром без дна. Как выяснилось потом, это было далеко не самое сложное. После того, как удалось вернуться из-под земли, поселив в свой бубен пять голодных духов, уложить обратно в берлогу не ко времени проснувшегося медведя-шатуна оказалось сущим пустяком. Пройдя испытание потерями, одиночеством, смирением и десятками опасных и неожиданных ситуаций, Саша (нет, больше уже не Саша) все меньше говорил с Анией. Та целыми днями молчала или вообще пропадала где-то. А когда появлялась, бывало страшно. Но сделав новый шаг, выполнив новое задание, вернувшись оттуда, куда, казалось, хода нет, шаман узнавал что-то новое.
Он нашел, что перегородки между мирами изрыты норами. Их помогают найти ключи-амулеты, разные для входа и выхода. Так шаман открывал в себе новые двери.
Он понял, что выше головы не прыгнешь, но если понимать, что бубен – это конь, то верхом на нем можно скакнуть еще и гораздо ниже пяток. Так шаман использовал новые возможности.
Он видел, что энергия человека конечна, но есть много источников, которые могут восстановить и даже удесятерить ее. Так шаман обретал новые силы.
Он узнал, что есть множество сущностей крупнее и сильнее него. Но и они становятся послушны, как только ты найдешь их истинные имена и перепрячешь понадежнее. Так шаман осознал ценность Слова, сказанного и несказанного.
Самым сложным, страшным, кромешным заданием, которое дала ему Ания, было спуститься под водопад и говорить с тем, кто говорить не умеет…
Когда шаман вернулся, сумев тщательно «запечатать» за собой вход, он не увидел старую удаганку. Она ушла без предупреждений и напутствий. Открытие тайны водопада стало последним уроком. Теперь Туманча точно знал, где его место и почему оно так важно.
Кости Ании-удаган он нашел к годовщине встречи, в середине мая. Он опознал старуху по клочьям одежды и потрескавшемуся посоху – только нарядные перья птицы-чечевицы совсем истлели. С первого взгляда было понятно, что останкам несколько лет. Они лежали, не потревоженные крупными хищниками, но когда Туманча подошел ближе, из глазницы черепа выскочила и исчезла в густой траве рыжая таежная мышь. Музыканта Сашу эта картина повергла бы в ужас. Шаман Туманча принял ее как данность.
Глава 6. Сны и явь
Босая, измученная Снежана бежала по раскаленным углям, падала и опять подымалась, чувствуя запах горящего мяса. Сил не оставалось, но она знала: остановиться смерти подобно. Нужно пройти лед и пламя, обмануть стражей и проникнуть в пещеру под водопадом – могучая тень Сэли отпугнет врагов. Сзади визжала и лаяла безумная свора духов – псоглавцы, бронированные медведи, трехголовые бешеные песцы. И восьминогий конь с ужасающего вида рогами, он то и дело настигал девушку, смрадно дышал ей в спину: ты наша, наша! Грязь от грязи, смерть от смерти, ничтожество от ничтожества. Падай, гори, умри!
– Воскресни! – выдохнул снежный ветер, и жар унялся. Вместо углей девушка шла по поляне, усеянной жарками, принимала кожей ясную радостную прохладу. Захотелось упасть в траву, забыться безмятежным, как в детстве, сном, увидеть маму, столетний дом со столетними книгами, сквер с березками, посаженными в год рождения… И это тоже обман.
Каждая остановка отдаляет от цели, каждый страх мельничным жерновом виснет на шее, жалость к себе становится ядом. Дальше, дальше, туда, где уже сложили костер, где лежит на камнях белая малица и ждет хозяйку костяной амулет. Не сдаваться, не подчиняться, не верить. Не нюхать смрадного табака!
Громогласно чихнув, Снежана открыла глаза. Вредный Туманча опять курил прямо в избушке, и дым разбудил девушку, выдернул из вязкой, тяжелой дремоты, из пространства между явью и сном. Духи преследовали ее, терзали, запугивали, и чтобы спастись, нужно было понять ответ.
…Сидят чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Нет, на Татьяну я точно не потяну, и с восьминогими рогачами пока еще не знакома лично. Пора вставать… Ой, мама! Резкая боль впилась в виски, Снежану замутило, она снова опустилась на нары. Вчерашнее впечатление оказалось чересчур сильным. Нет, ей случалось пробовать препараты, наблюдать, как мир вокруг пульсирует в ритме сердца, табуретки танцуют, а собеседники превращаются в радужных ящериц с неприятно гибкими длинными языками. Но ничего подобного увиденному в пещере она никогда не встречала. Запредельность, чуждость, глухая и безразличная мощь стихии, неподвластной ни воле, ни разуму. Ужас, восторг, трепет и полнейшая невозможность сопротивляться. Дух не показывал чудеса, не ярился, не пробовал навредить – просто был, заполняя собой пещеру.
Обратный путь запомнился с трудом. Они брели сквозь лес, карабкались, падали, сопротивлялись внезапно накатившей дремоте. Шаман гнал их вперед то уговорами, то пинками, бил по щекам, не давая уснуть. В избушке сам растопил печурку, напоил каким-то горьким отваром, уложил, накрыл оленьими шкурами. И уселся постукивать в бубен, напевать о снегах бесконечной зимы, о просторе звездного неба… Где Кумкагир? Стучит!
Будущий космонавт обнаружился у поленницы, он рубил дрова с яростью, достойной лучшего применения. Щепки летели во все стороны, топорик жалобно крякал при каждом ударе. Смуглое лицо парня словно подернулось рябью, скулы закаменели, глаза влажно блестели.
– Не спрашивай, – напрягся Кумкагир, заметив девушку. – Не хочу об этом говорить. Не буду. Не понимаю.
– Я тоже не понимаю, – призналась Снежана. – И хочу разобраться, в чем дело, что мы вчера видели.
– Галлюцинации. Гипноз. Отравление. Проклятый старик заморочил нам головы, – рявкнул Кумкагир и одним ударом расколол толстое полено. – Получай!
– Насколько я помню, галлюцинации выглядят по-другому. Не такими реальными. Окружающее пространство сходит с ума, и ты оказываешься в центре безумия. А здесь другое. Безразличие, холод и знание. Дух пещеры читал меня, словно книгу.
– Духов не существует, и ты это прекрасно знаешь, – поморщился Кумкагир.
– Я видела его своими глазами. И ощущала всей душой.
– И что же он вычитал в твоей нежной душе? Первую двойку? Первый поцелуй? Первого… – Кумкагир замолчал.
– Ты уверен, что хочешь знать? – неестественно ровно произнесла Снежана.
– Говори уже! Что за страшная тайна открылась? – недобро усмехнулся Кумкагир.
– В шестнадцать я попала в аварию, лежала полгода, перенесла три операции. Позвоночник мне пересобрали, кости нарастили. Но не все получилось исправить. Врачи пока что не боги, – тихо сказала Снежана и отвернулась к лесу.
– Вот именно – не боги. В космос летаем, острова двигаем, коммунизм уже почти что построили. А человека спасти не можем. Извините, молодой человек, медицина бессильна, – выдохнул Кумкагир.
– Прости, что спрашиваю, но что у тебя случилось? – осторожно спросила Снежана.
– Не твое дело, – рявкнул Кумкагир и подхватил следующее полено. – Оставь меня наконец!
От обиды у девушки чуть не брызнули слезы, никогда еще будущий космонавт не разговаривал с нею грубо. А ведь она открылась, сказала правду. Привычную, как старые шрамы, но все-таки еще болезненную. Не то чтобы Снежана мечтала о невозможном, не то чтобы отчаивалась – с каждым годом доктора могут все больше. Но порой ей снился цветущий сад, полный звонкого смеха и звонкого плача…
Наверняка у Туманчи есть ответы. Пусть прячется, пусть говорит обиняками, пусть напускает тумана – за стеной слов всегда можно разглядеть правду! Увы, шамана на заимке не оказалось. Снежана обошла все: дальнее костровище, лабаз на курьих ножках, березнячок, где на ветвях тут и там висели кожаные ремешки с косточками и камушками, на разные голоса: поющие в ветреную погоду. И лайка пропала, ни щелканье бича, ни мороженая рыбина не выманили собаку. Зато Пушок был тут как тут, широко улыбался зубастой пастью, ползал на спине, подставляя мягкий живот, хватал лапами ласкающую руку: и шейку почеши, и щечки не забудь! До чего ж уморительный зверь.
Чтобы как-то занять себя, Снежана натаскала воды, наконец-то сумела отмыть полы в избе дочиста, перетерла книги на полке. В Гаммермане обнаружилась еще одна пожелтевшая фотография, с нее задорно улыбалась юная плясунья в национальном костюме. В коробке с чаями хранилась пачка дореформенных денег, давным-давно вышедших из употребления. Под нарами прятался перетянутый резинкой толстый блокнот, но туда Снежана заглядывать не стала, хотя любопытство и мучило. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Сидела бы сейчас в Коктебеле, дожидалась первой клубники, мочила бы ноги в прибое и знать не знала ни о каких духах! И не вспоминала бы…
Внезапно подступили слезы, и девушка не сумела их удержать. Ноги подкосились, Снежана упала на нары. Валяясь на пахучей облезлой шкуре, она выплакивала из себя застарелую боль, выворачивалась наизнанку: присохшие к коже бинты, металлические винты в живой плоти, виноватая и сочувственная физиономия палатной медсестры, красное лицо мамы – допрыгалась! Долеталась! Потом они помирились, но шрам остался и там. Или нет? За слезами пришло полное опустошение, словно нутро промыло прозрачной чистой водой. Кровь ушла в землю и превратилась в виноградный сок. Прошлое окончательно стало прошлым.
Шамана все не было. Кумкагир замкнулся в себе и разговаривать не желал. От еды он тоже отказался, пахучий, наваристый грибной суп, приготовленный на костре, интересовал космонавта не больше, чем сочувствие девушки. Поленница дров возвышалась метра на полтора, баклажки (когда только Туманча успел их подобрать) оказались наполнены. За разминкой Снежана понаблюдала тайком. Парень прыгал, бил воздух, перекатывался по земле, лупил беззащитные лиственницы и выкрикивал что-то невнятное. Наконец усталость остановила его. Усевшись на поваленное дерево, космонавт спрятал лицо в ладонях и затих.
Снежана осторожно приблизилась, села рядом – далеко и все-таки близко. Когда тоска подступает к сердцу, негоже человеку быть одному. Кумкагира тяготило что-то мучительное, давнее, вросшее как железо в мясо. Единожды пережив сильную боль, девушка научилась чуять ее в других. И знала, лучшее, что можно сделать, это оставаться на расстоянии тепла, ждать, пока человеку захочется говорить. Или кричать в голос – вопль выпускает чувство, молчание замораживает его внутри. Поэтому медсестры в отделении никогда не говорили детям: «Не плачь»…
Понемногу стемнело, но на удивление не похолодало. Ветер казался теплым и нежным, гладил волосы, пах весной. Луна еще не взошла, зато звезды не запоздали: сперва красноватым лучиком сверкнул Марс, затем показался Сириус – его Снежана запомнила. Еще она умела опознавать Большую Медведицу и Млечный путь. А все остальные небесные тела казались девушке одинаково красивыми и туманными. В детстве она даже давала звездам свои имена: вот созвездие Единорога, вот Лиса и Лисята, вот Аннабель и ее Бабочки. Став старше, Снежана поняла всю глупость своих выдумок и перестала рисовать в тетрадях небесный лес. А сейчас снова вспомнилось, может быть, из-за многозвучных и негромких голосов настоящей тайги, шелеста ветра, шороха веток, переклички маленьких сов…
– Скажи, ты знаешь, как называются эти звезды?
Вопрос словно бы разбудил Кумкагира, вернул назад. Девушка не видела его лица, но чувствовала, космонавт сейчас улыбается.
– Конечно, знаю. Смотри, вот горсточка мелких звезд Волосы Вероники. Береника, жена царя Птоломея, отрезала свои чудные косы и положила их на алтарь Афродиты, чтобы даровать мужу победу. Птоломей выиграл битву, а следующей ночью жрецы увидели на небе новенькое созвездие.
– Как красиво…
– Просто легенда. На самом деле крохотные огоньки, которые мы видим, – скопление огромных галактик. Они так далеко, что даже в телескоп их с трудом различишь, и лететь туда тысячи лет. Здесь Альфа Центавра, а рядом Проксима, куда отправится наш «Гамаюн». Вот Цефей, вот Северная корона, вот Орион сияет. А налево от него – созвездие Единорога.
– Оно правда так называется? – удивилась Снежана. – Мне казалось, я выдумала его, когда была маленькой.
– Это северная легенда. Однажды охотник из орочонов подобрал в лесу однорогого олененка и выходил. Его дочка подружилась с найденышем, играла с ним, бегала по лесу. А однажды зимой тяжело заболела, и ни знахарки, ни шаманы не смогли изгнать злого духа. Отец вышел из чума и плакал о своей дочери. А олененок от горя побежал к обрыву и бросился в огромную пропасть. В тот же миг с облаков посыпался мягкий пушистый снег и окутал чум. Злой дух оставил девочку, она засмеялась и попросила есть. А когда она спросила о своем друге, отец показал на небо – там по синему полю мчался белый единорог.
– Чудесная сказка. Знаешь, когда я лежала в больнице, закованная в гипс по самую шею, то представляла себе звездное небо и единорога, который ищет яблоко из волшебного сада, чтобы помочь мне выздороветь. И выздоровела.
– Прости, что вел себя как дурак, – повинился Кумкагир. – Мне не следовало грубить.
Он подвинулся ближе, положил девушке на плечо внезапно тяжелую руку и повторил:
– Прости.
– Когда человеку больно, он кричит. Я понимаю. Забудь! – сказала Снежана. – Погоди-ка… Слышишь, собака лает?
– Наверное, Туманча возвращается.
Так и вышло. Хромоногий шаман подобрался неслышно, но Снежана узнала его по запаху. Табак, дым, шкуры, застарелый ядреный пот, прогорклый жир и сухие травы. Дыхание частило – старик волновался. Что-то случилось?
– Дарова! Пошли со мной, омолгӣ. Говорить хочу. Хорошо говорить.
– Да, товарищ Туманча, – отозвался Кумкагир и поднялся. – Почему вы называете меня сыном?
– Узнаешь.
Выждав немного, Снежана тихонько прокралась следом. Она знала, что подслушивать нехорошо, в особенности мужские разговоры. Но чувство, что влекло ее, было сильнее разума. Туманча повел космонавта на дальнее кострище, закурил, но не стал разжигать огонь. Хриплый кашель снова беспокоил шамана. Девушка слышала, как старик задыхается и ворочается ночами. И Кумкагир тоже нервничал, он не сел, а прохаживался взад-вперед, похрустывал пальцами. Ожидание повисло тяжелым облаком, невысказанные слова мерзли на губах. Туманча прервал молчание первым.
– От чего ты бежишь в небо, омолгӣ? Что гонит тебя с Земли?
– Я не… Как вы только могли подумать! Я не трус! – возмутился Кумкагир.
– Не трус, – согласился шаман. – Трусов дух убивает. Ты выдержал и сохранил ум. Значит, смел и шаманская сила у тебя есть.
– Что за глупости вы опять говорите? Я комсомолец, а не служитель культа!
– Ты Кумкагир. Твой прадед был из дарханов, ковал священные зеркала из небесного железа. И отец его, и дед были дарханами. Дар переходит по наследству. Ты его получил.
– С чего вы взяли?
– Ты чувствуешь воду, чувствуешь землю, видел духа. У тебя в крови есть огонь. Больше не надо бежать, ты пришел куда надо. И когда я умру, станешь хранителем духа Сэли. Станешь шаманом, – Туманча помолчал, раскурил потухшую трубку и продолжил: – Я тоже долго бежал от судьбы, от себя, от гордыни. Самый злой враг человека, однако. Возомнишь о себе много – упадешь с неба, и следа не останется. Не хочешь – не говори. Попробуй.
Наступила гулкая тишина. Потом снова зазвучала песня шамана – тоскливая, древняя. Основательно замерзшей Снежане почудилось, что ветер подыгрывает старику на расщепленном дереве вместо варгана. Потянуло дымком, блеснули робкие искры, но Туманча дал им потухнуть.
– Теперь ты, омолгӣ! Буди огонь в сердце, черпай его и позволяй литься сквозь пальцы. Дыши медленно и зови: Тогокан! Тогокан! Он придет.
– Но я…
– Делай.
Повелительный зов шамана не убеждал – приказывал. Снежана чувствовала, что Кумкагир покорился. Вот космонавт подошел к костровищу, вот задышал глубоко полной грудью, сложил ладони над хворостом. Вот шаман начал отстукивать ритм, заклинать, горячить воздух. Время застыло юркой рыбкой во льду, тайга замерла, внимательно слушая, что сейчас творят люди, что происходит… От неожиданности Снежана чуть не вскрикнула, закрыла перчаткой глупый рот. Словно рыжая белка взметнулась на миг над жалкими деревяшками, скакнула – и нет ее. Получилось!
– Видел, омолгӣ? Огонь слышит тебя.
– Поверить не могу. Просто не могу поверить, – голос Кумкагира дрожал.
– Предки-дарханы сейчас глядят из Верхнего мира и радуются. Дар вернулся. Я научу тебя всему. Расскажу, как искать своего зверя, делать бубен, говорить с духами-покровителями, кормить их мясом и табаком, поить водкой… Скоро забудешь мертвые дома и железную лодку. Станешь жить, как я, как хороший орочон на своей земле.
– Простите, товарищ Туманча, я не шаман, я космонавт. И останусь космонавтом.
– Не торопись, сынок. Утро вечера мудренее. Ложись спать, дух явится ночью, тоже говорить станет. Тогда поймешь.
Кумкагир не стал спорить, он слишком устал. Будет день – будет и олень, как говорил отец. Следом за Туманчой он исчез в ночной темноте, находя дорогу на ощупь. К фонарикам шаман относился с неудовольствием, а запас жира для светильников почти иссяк – поберечь бы до лета.
Измотанная Снежана едва держалась на ногах. Больше всего на свете ей сейчас хотелось вернуться в избушку, скинуть подмокшую обувь, забраться под теплые шкуры, свернуться клубочком и провалиться в сон, ощущая, как нежные волны уносят ее в цветущий сад… Вместо этого девушка подошла к костровищу, опустилась на колени рядом с полуобугленными дровами и протянула вперед иззябшие ладони. Как там говорил Туманча? Дышать медленно и глубоко, будить пламя. И будь что будет!
Сырой и сладкий воздух с каждым вдохом наполнял легкие, звезды двигались над головой девушки, рыхлый снег проседал под тяжестью тела. Она ощущала в себе небывалую силу: красный цветок распустился в животе, жар поднялся до сердца, переполнил пересохший рот.
– Тогокан! Тогокан!! Тогокан!!! Огонь, иди за мной! Огонь, пляши со мной! Огонь, гори со мной! Огонь, не гони меня! Огонь…
Снежана не знала, сколько просидела, не слышала леса, не чувствовала, как онемели затекшие ноги. Она звала и звала, повторяла одно и то же, словно безумная. И очнулась лишь от острой боли ожога, лизнувшей пальцы.
Хмелея от счастья, девушка увидела: над грудой хвороста танцует веселое пламя. Рассыпается, тает пепел, в сером воздухе тянется струйка дыма – легкий след догорающей прошлой жизни. И кто-то ласковый снова и снова шепчет, вдувает ей в душу новое имя.
Кто первым из соседей пустил слух, что на водопаде снова сидит настоящий шаман, сказать было трудно. Но теперь к Туманче шли люди. Раз в полторы-две недели обязательно заглядывали гости. Среди них было мало молодых, все больше степенные, в годах. Те, кто помнил старый уклад, когда еще возле лабазов не торчали на вышках ветряки. Приходили, удивлялись суровости и простоте житья. Приносили свои болячки, свои потери, свои сомнения. Но многие не имели никаких просьб, просто навещали Туманчу, выказывая ему почет и уважение за то, что насиженное шаманское место блюдется должным образом. Долго и со смаком пили чай, интересовались мнением, ценили каждое услышанное слово, и через это вновь и вновь вспоминали себя, свои отличия от людей непричастных, понимали, что живут не на глухой окраине, а в центре своего мира. Все время привозили подарки: табак, оружейное масло, а то и пару рулонов рубероида для крыши. Интересовались, не нужно ли еще чего.
Были, конечно, и другие.
Прилетала со свитой эстрадная дива из Москвы, чтоб мужика приворожил. После короткого разговора громко хлопнула дверью и убралась восвояси, отказавшись забирать подарки. Пришлось их сжечь.
Была жена кандидата в читинские градоначальники. Вынь да положь ей, чтоб мужа непременно избрали. Угрожала Туманче коттедж двухэтажный на берегу Букачачи построить. Настойчивая. Уехала, только когда пообещал на тонком уровне наглухо перекрыть ей среднюю паратаку. Что это такое, Туманча не знал сам.
Однажды явился боксер, претендент на союзный чемпионский титул. Шаман провел обряд по увеличению личной силы, но велел после победы обязательно приехать еще. Соседи рассказывали, что бой смотрели по телевизору. Победа нокаутом в третьем раунде. Но обратно на Букачачу чемпион уже не вернулся. Старики заранее жалели его: эх, а совсем молодой ведь…
Поэтому очередному гостю Туманча не удивился. Более того, ждал его, ночью не сомкнул глаз. Кровь в висках стучала все громче. И ближе к полудню на тропе показался статный молодой парень, который легко шел под тяжестью рюкзака. Туманча хотел остаться на месте, но ноги сами понесли его навстречу, а глаза влажно заморгали.
– Степа, сынок!
Обнимались, хлопали по плечам, сбивчиво говорили радостное. Оглядывая друг друга через стол, постепенно остывали, привыкая к присутствию дорогого, долгожданного. Поставили чайник на костер – не то было время, чтоб избу топить. И пошел уже неспешный, обстоятельный разговор. Как доехал? Как перезимовал? Посмеивались.
– Все в бубен стучишь? О тебе и в Чите говорят. С духами разговариваешь?
– А ты?
– О, пап! Теперь мой дух-хранитель знаешь кто?
– Кто, Степа?
– Зипсибупк! Да не ломай ты голову, – Степа засмеялся. Это Забайкальский институт предпринимательства Сибирского университета потребительской кооперации. Факультет технологии и управления. Я защитился только что! Я дипломированный специалист, папа!
– Поздравляю, Степа. За это и выпить можно.
– Так о чем разговор! Смотри, что у меня есть!
После третьей заговорили о Ларисе.
– Сначала ей совсем трудно было, но я с техникума уже подрабатывал, а с третьего курса в конторе сидел на постоянной. Сейчас, после диплома, вообще заживем! Молодым везде у нас дорога, а уж молодым с головой и образованием…
– Я сейчас, – Туманча не по-шамански засуетился. – Вот, передай ей рыбы, что ли, вот сохатина копченая, Никита Оюн привез.
– Пап, ты что, смеешься? Она эту жизнь в тайге и вспоминать не хочет. Чего ей сохатина-то? Она карбонат любит и тирамису. Я ж не за гостинцами приехал, я приехал за тобой, папа. Мать-то, если честно, сомневается, но я теперь… Я теперь старший. И я решил, и ей сказал, хватит нам порознь-то сидеть. Мы с ней из грязи вылезли, и тебя не оставим. Так что собирай амулеты, да поедем-ка со мной. Что, намерзся-то, небось, за десять зим прошедших? То-то и оно!
Степа еще что-то говорил, словно окутывая отца облаком слов, которое вот-вот унесет его туда, где не скребутся мыши, где заварка чая занимает не полчаса, а три минуты, где душ включается по хлопку, а свет по голосовой команде… Или наоборот? Туманча уже не помнил. Но мир пластика, стекла и бетона вдруг надвинулся, став до удивления настоящим. Шаман оглядел свое жилище новыми глазами. Мох, торчащий из щелей, на столе грязная клеенка с цветочками, деревянные нары, ржавая железная печка – какое убожество!
Вдруг стало душно. Туманча потянул руку к шее, чтобы расстегнуть ворот, но тут что-то легло в ладонь. Сжав амулет в кулак, он вдруг как наяву увидел тех, кто сиживал у него недавно за этим же столом. Никита Оюн, Сергей с Узкого ручья, старик Василий – те, кого он хотел оставить, смотрели на него выжидающе. Они были прямо перед ним. А за спиной у него вдруг стала сгущаться огромная древняя сила, ждущая, чтобы ослабла преграда. Затрубить, затопотать, вырваться на волю!
Силен был шаман Туманча. От одного его короткого словечка воображаемые небоскребы, концертные залы и лаборатории разом рухнули.
Были еще два дня уговоров, еще одна бутылка, рыбалка на озере. Но и сам Туманча, и Степа уже знали, что все останется так, как есть. И одному из них пора уходить.
Глава 7. Отцы и дети
Шаман запил. Уже второй день он болтался по заимке как льдышка в проруби, бормотал несуразное, плакал жиденькими старческими слезами и рассыпал по земле табак. Где он прятал водку, дознаться не удалось, а жаль. Кумкагир с радостью перебил бы бутылки. Космонавт не думал, что его отказ произведет столь печальное действие. Но и вины за собой не чувствовал. Никаких духов ему не явилось, после ночи с костром он спал как убитый. О чем поутру и сказал шаману, повторив: мой путь направлен в небо. Простите, товарищ Туманча, при всем уважении к старости, я у вас учиться не стану и в тайгу не переберусь. Мало ли что почудилось в треске веток, мало ли что привиделось – сотни людей уже поднимались в космос и не один не разглядел на облаке белобородого Боженьку. Так что не морочьте мне голову и вернемся к нашим вопросам: что мы можем вам предложить, чтобы вы переехали?
Сплюнув на снег, старик ответил по-эвенкийски долгой тирадой. Из сказанного Кумкагир понял лишь «задница» и «патрон», остального он никогда не слышал. Когда слова иссякли, старик удалился в избушку, демонстративно хлопнул хлипкой дверцей. И вскоре вывалился наружу пьяный до изумления. У Снежаны глаза на лоб полезли. Она относилась к Туманче очень серьезно, и ее уважение подверглось серьезному испытанию. Разве может мудрец и мистик, говорящий с духами, ползать в собственной блевотине и перелаиваться с песцом? Разве можно спать с таким в одном помещении? Прошлую ночь девушка провела в неотапливаемом лабазе, прихватив с собой все теплые шкуры. Почему-то Кумкагир тревожился за нее, пару раз собирался подняться туда по приставной лесенке, проверить, все ли в порядке. Но не решился будить.
После похода к водопаду Снежана изменилась. Повзрослела, стала увереннее, молчаливее… И, пожалуй, что красивее. Что-то неуловимое – упругость походки, синий блеск глаз, плавность движений. И голос прежде высокий, звонкий, временами почти писклявый, сделался глубже, полнее. Много времени девушка проводила теперь в избушке, перебирала резные фигурки и пучки сухих трав, трогала кончиками пальцев старинные бубны. Вслушивалась в тишину, в задумчивости гладила полированную кость и туго натянутую кожу, закрывала глаза, словно грезила. Недоверчивая прежде лайка подходила теперь по первому взгляду девушки, а песец и вовсе мотылялся за нею хвостиком. И овсянка, серенькая, цвиркающая овсянка… Кумкагир впечатлился, увидев, как дикая лесная птаха спокойно села на протянутую ладонь. Поразительное доверие!
Внезапным переменам космонавт приписывал и охлаждение Снежаны. Она больше не стремилась развлекать его разговорами, не подбавляла еды и вообще не готовила. И даже не сказала спасибо за кашу, кое-как состряпанную из подручной крупы. Обиделась, что ли? Так ведь вроде извинился уже. Или за шамана переживает? Следовало бы, конечно, поговорить, объясниться. Не дело двум взрослым людям дуться друг на друга без повода. Честно сказать, Кумкагир плохо разбирался в настроении девушек. Его жизненный опыт ограничивался парой простых дружеских связей, естественным образом возникших в студенческом братстве и так же естественно прервавшихся по завершении курса. Он сразу предупреждал подруг: «Я собираюсь в космос», и ни одна не захотела ждать. В общем, и хорошо, иное было бы слишком жестоко. Интересно, где Снежана сейчас?
Неспешным шагом Кумкагир прогулялся до ближайшего родника – никого, заглянул на костровище, из любопытства подержал ладони над хворостом – вдруг что получится? Шум на заимке оторвал его от эксперимента. Лайка хрипела и задыхалась от ярости, песец истошно скулил, потом закричала Снежана: «Фу! Фу, тебе говорят!» Следом чей-то незнакомый голос рявкнул: «Уйми собаку, пока я ее не пришиб». Со всех ног космонавт рванулся к избушке, вдруг девушке нужна помощь? И остановился на краю поляны, вглядываясь в чужака.
Он эвенк: разрез глаз, черты лица, коренастая приземистая фигура. Лет под сорок, одет прилично, даже с шиком: красный импортный пуховик, меховая шапка, дорогие и правильные ботинки. Держится уверенно, стоит прямо, смотрит сильно и зло.
– Ты его спаиваешь, придурок? Доволен? Отцу нельзя пить.
Вопрос застал Кумкагира врасплох и довершил картину. Гость действительно походил на Туманчу, если б шаман всю жизнь провел в городе, сытно ел и не мерз на ветру.
– Нет, конечно, вы что! Хорошо, что вы приехали, вашему отцу плохо, а я не знаю, что делать.
– Снять штаны и бегать, что. Водку вылить. Знаешь, где он ее прячет?
Кумкагир покачал головой.
– Я знаю. Пошли со мной, поможешь. А ты собаку держи, – гость обратился к Снежане. – Еще и бабу себе нашел, старый дурак…
От обиды Снежана чуть не расплакалась. Кумкагир хотел заступиться за девушку, но незнакомец не стал слушать. Он как хозяин ввалился в избушку, полез под нары, вышвырнул ворох хлама – инструменты, тряпье, пустые банки. Спиртное хранилось в ящике, накрытом волчьей шкурой: водка, коньяк, чудные бутылки с иностранными этикетками. Кумкагир таких раньше почти не видел, а незнакомец присвистнул:
– Хороший запас у бати, ничего не скажешь. На, забирай это дерьмо. Лей на снег – отец живо появится.
Гость явно умел приказывать, и Кумкагир не стал возражать. В три приема перетаскал арсенал бутылок к порогу и стал опорожнять одну за другой. От резкого непривычного запаха у космонавта на миг закружилась голова, словно он опять повис в центрифуге, не имея сил продолжать испытание. Лучше не вспоминать! А вот и Туманча, как миленький выбрался из кустов.
Дрожащими руками старик попробовал отнять у Кумкагира бутылку, бормоча что-то жалобное. В мутных слезящихся глазках шамана не отражалось ничего, кроме снега. У Снежаны хватило сил отвернуться, она не могла видеть человека столь жалким. Унизительно. Стыдно. Страшно. Зачем так поступать?
– Держи его! Крепче держи! – велел незнакомец. Он вышел из избушки, неся стакан с мутной пахучей жидкостью. Преодолев слабое сопротивление старика, гость влил ему в рот пойло и придержал голову. Когда приступ рвоты закончился, помог умыться снегом, кое-как отчистил заляпанный кафтан и усадил на пень.
– Что пялишься, паря? Ступай чай завари, да смотри, крепкий, чтоб дна не видать в кружке. И сахара не жалей! И шкуру какую есть притащи – отец спать будет.
Под нудный скулеж песца и укоризненные взгляды Снежаны, Кумкагир быстро накипятил воды на горелке, приберегаемой шаманом на крайний случай. Заварка и сахар еще оставались. Гость заставил старика выпить таблетку, дал глотнуть чая и бережно уложил на землю.
– Проспится и будет как новенький. Дело у меня к отцу, говорить пора. Уезжать ему надо. В город, к родне, к внукам, подальше от этой халабуды. Давно следовало забрать, а я все его берег. И чего греха таить, злился на него, долго злился, – в голосе незнакомца читалась горечь. – Знаете, кем он был раньше?
– Кажется артистом, если я ничего не путаю, – осторожно сказал Кумкагир. – Популярным певцом.
– Знаменитым певцом! Самородком из Букачачи. Про него в газетах писали, туры по всей России давал. Все у него было: деньги, квартира, машина, группа своя. Маму одевал как конфетку, по ресторанам водил, по театрам, золото ей дарил. В Москву его переехать звали, газеты про него писали, я вырезки видел… А теперь Саша Шаман, звезда эстрады, валяется пьяный, как чукча последний.
Незнакомец поморщился, прикрыл глаза, вспоминая что-то свое.
– Почему он так изменился? – спросила Снежана. – Проблемы с алкоголем?
– Если бы… Видение у него стряслось прямо на сцене, зал как с ума сошел под гипнозом. Ему и втемяшилось – поеду в тайгу, стану шаманом, заживу, как жили предки. Ну и поехал, он всегда упрямый как козел был. Поселил нас в избушке на курьих ножках. Ни воды, ни света, ни еды человеческой. Мама оленину готовила, рыбу слезами солила, я помню. А меня он учить начал. По лесу таскал, следы толковал, воду заставлял пробовать, бубен мастерить. Болтал, что у меня тоже имеется дар шаманский. Картинки показывал, огонь разжигал, духов гонял посохом, зверье звал из леса. Я пока малой был, притворялся, что верю. Любил отца сильно, все готов был сделать, лишь бы ему угодить. Как подрос, перестал притворяться. В интернат пошел, стыдно стало. У всех отцы как отцы – промышленники, пастухи, рыбаки. А у меня служитель культа. Училка все шутила по этому поводу, лекцию нам читала о вреде суеверий.
– И вы ей поверили? – удивилась Снежана.
– Я себе поверил. Отец – он хитрый жук, большой выдумщик. Кому угодно голову заморочит. Маме вон сколько лет дурил. А она собралась, да и ушла в город, и меня с собой забрала. Комнатушку в общежитии выбила, я в школу пошел. Голодно жили, бедно, да всяко лучше, чем в тайге с медведями. Я выучился, техникум, потом вуз окончил. Человеком стал. Большим начальником – директором завода. Пиломатериалы в Читу шлем, доску кедровую. Пятьдесят рабочих у меня под началом, Степан Александровичем величают, уважение проявляют. Жена хорошая, детей трое, старший в Новосибирске на певца учится. А отец у меня – оторви да брось, грязь рудничная. Люди коммунизм строят, в космос летают, а он в тайге водку глушит да в бубен стучит. Перед людьми совестно.
– Знаете, товарищ Степан, ведь я тоже полечу в космос, – заявил о себе Кумкагир. – Мы здесь полигон испытательный строим, планетоход обкатываем, к Первой Межзвездной готовимся. «Гамаюн»…
Степан воззрился на собеседника, хлопнул себя по бокам и захохотал, показывая крепкие желтоватые зубы.
– Да ты шутник, паря, я погляжу. Или у отца моего врать научился. Космонавты – они в оленьих шкурах по лесу не бегают, шаманские байки не слушают. Я по телевизору видел, сидят серьезные люди в чистенькой комнате, имитацию полета на «Алдан-33» проделывают. Скафандры у них серебристые, шлемы с окошками. Вот у тебя где скафандр?
– В тайге оставил, – погрустнел Кумкагир. – Он вдруг работать перестал в паре километров отсюда.
– Хм… Не знаю, что ты оставил, но похоже на правду – здесь любые устройства глохнут намертво. Так бы я циклолет вызывал, а не пешком топал от снегохода. Геологи говорят, магнитная аномалия, редкоземельные руды под водопадом. Глубоко, раскапывать сложно, но есть. Пару раз в наших краях вертолеты в тайгу падали, бывало дело.
– А при разработке полигона, значит, этот фактор не учли, – Кумкагир хрустнул пальцами. – Молодцы. Они там все молодцы.
– Герои труда и ударники производства. Им сверху видно все, а у местных спросить – больно гордые. Мы бы им порассказали: и про наводнения, и про то, что здесь грунты плывут, дважды шахту заваливало, у завода фундамент ехал, дорогу к станции каждый год ремонтируют. А раз сами с усами, пусть сидят на плывуне да усики подкручивают.
– Вы не понимаете, товарищ Степан, это дело государственной важности!
– Отчего ж не понимать, понимаю. Думаешь, паря, я сюда своей волей приехал? Вызвали куда надо, велели: забирай отца подобру, или мы сами его приберем.
– Но ведь угрожать незаконно! – возмутилась Снежана. – Тем более угрожать беззащитному старику!
Степан глумливо хихикнул:
– Куда уж беззащитней? Из Москвы уже в райком звонили: почто, мол, уважаемого ветерана обижаете? Пастухи местные взъелись: кто тронет нашего шамана, попробует нашего хорея. Директриса ДК тоже к секретарю бегала: не позволю выселять народное дарование! «Зеленый патруль» – вот уж кого гнать поганой метлой – все заброшки разрисовал. И добро бы чем всегда – духами северными да конями восьминогими. С зимы Букачача осиным гнездом гудит. Только там, где надо, смотреть не будут. Отдадут приказ – и на отца сосна упадет, песец бешеный выскочит или охотник промахнется случайно. Знаем мы, как это делается. Ясно?
– Не должно быть такого в двадцать первом веке, понимаете, товарищ Степан!? – Кумкагир вскочил. – Мы люди, мы коммунисты, а не дикари. И решать надо по-коммунистически.
Утомленный Степан утер со лба пот:
– Молод ты еще, паря, не знаешь, как дела делаются. Ничего, подрастешь – обкатаешься. Я по молодости тоже коммунара из себя корчил. А как вырос, так поумнел.
– Не дождетесь, – твердо произнес Кумкагир. – Не поумнею.
– Ни за что, – прошептала Снежана и встала рядом с космонавтом.
– Посмотрим, что вы скажете через десять лет, – процедил Степан.
– Через десять лет я буду в «Гамаюне» на полпути к Проксиме Центавра. И скажу то же самое.
– А зачем ты туда летишь-то, паря? Чем Земля-матушка тебе не угодила? Что ты забыл на звездах? Молчишь? То-то же. Посиди, подумай, а я с отцом побеседую.
К тому времени Туманча уже неуклюже ворочался на шкуре. Степан выпоил старику остатки крепкого чая, растер уши и щеки, помог подняться и увел в избушку. Кумкагир и Снежана остались ждать снаружи. Недовольная лайка устроилась у ног девушки, порыкивая на дверь. Пушок в кои-то веки подошел ластиться к космонавту, подставил мягкую спинку, ткнулся холодным носом в ладонь – гладь, не отлынивай.
– Скажи, Илья, почему ты отказал шаману? – неожиданно спросила Снежана. – Я же видела, ты сумел разжечь огонь, у тебя получилось!
– Или тебе показалось, что видела, – нахмурился Кумкагир. – Я поставил эксперимент сегодня, результат нулевой. Может, Туманча и вправду гипнотизер, внушает нам то, чего не существует?
– Духа пещеры тоже?
– Не исключаю. Слышала про бритву Оккама? Из всех объяснений выбирай наиболее вероятное, а остальные без жалости отсекай. Возможно, редкоземельные руды, о которых говорил товарищ Степан, выделяют галлюциногенный газ, или подобным свойством обладают испарения водопада. Или шаман усыпил нас, а дух приснился.
– Обоим сразу? С ума поодиночке сходят, Илья, вместе только гриппом болеют.
– В обман разума, извини, я верю больше, чем в духов.
– Если бы Колумб действовал по принципу Оккама, он никогда бы не поплыл в несуществующую Америку, а возил бы как все нормальные купцы пряности из Индии. Ты же первопроходец, ты окажешься там, где не ступала нога человека, увидишь то, что не может представить самое богатое воображение… Кстати, ты так и не ответил – зачем ты летишь к звездам?
– Затем, чтобы дать человечеству новый фронтир. Увеличить наши возможности, открыть новые планеты, которые человечество однажды назовет домом.
– Громкие слова. Громкие и пустые. Люди не заселили Антарктиду, не построили подводные города, не довели до ума автономию колоний на Марсе. Про экологию просто молчу. На Земле еще лет пятьдесят пахать без продыху, про Солнечную систему и упоминать не стоит. Попробуй еще раз, Илья, только отыщи честный ответ.
– Я обещал отцу перед смертью, что обязательно полечу к звездам. Он как многие советские люди мечтал о космосе, но спохватился слишком поздно…
– А я обещала маме, что кончу вуз и выйду замуж. Где вуз, где ЗАГС, и где я? Обещания мало. Думай дальше, товарищ космонавт.
– Не лезь в душу, а? – набычился Кумкагир.
– Не лезь в бутылку! – парировала Снежана. – Чтобы делать невозможное, следует понимать, зачем ты это делаешь на самом деле. Если ты поймешь, что не понимаешь, на полпути к твоей Проксиме, будет намного хуже. И не только тебе, вник?
– Согласен. Но сейчас не готов отвечать…
– Хорошо. Времени не существует, – легко улыбнулась Снежана, и песец одобрительно тявкнул, поддержав девушку. Песцы знали о времени и его быстротечности все.
В избушке что-то треснуло, упало и покатилось с грохотом. Там говорили по-эвенкийски, вставляя русские слова, в основном бранные.
Шаман ярился: «Хэгдымэ, пасиба, кошку свою спасай! А я отсюда никуда не уйду, мой дух здесь и мой дом здесь».
Степан настаивал: «Папа, ты понимаешь, что можешь погибнуть, что тебя просто сметут, как ненужный мусор?»
Шаман не спорил: «Понимаю. А ты понимаешь, что стройка может забрать сто жизней? Сто больше, чем один».
Повисла гулкая тишина, потом Степан яростно хлопнул дверью и, не прощаясь, вышел за порог.
– Никуда не уедет ваш служитель культа! Будет сидеть здесь до самой смерти. Разбирайтесь с ним сами, с упрямым козлом, а я умываю руки.
– Но ведь он ваш отец, – изумилась Снежана.
– Я тоже отец. И хочу, чтобы мои дети жили в достатке и радости, безо всяких шаманских штучек. Все, хватит языками молоть. Я пошел. Если кого до Букачачи подбросить, одно место найдется.
Поскребя под шапкой немытую голову, Кумкагир крепко задумался. Прошла почти неделя, отлучку давно заметили, Марсель в бешенстве и наверняка накатал рапорт. Горячий душ, горячий борщ из столовой, сдобная улыбка рыжей поварихи…
– Спасибо, товарищ Степан, у меня остались незаконченные дела. Удачи в дороге!
– Я тоже задержусь, – заявила Снежана. – Фу! Фу, тебе говорят.
Лайка гавкнула еще раз для порядка и отвернула недовольную морду. Коварный Пушок подкрался к незваному гостю и попробовал поднять лапку на дорогой ботинок, но Степан оказался проворнее. Отпихнул бессовестного песца и, бормоча что-то сердитое, удалился в тайгу. Из избушки показался бледный пошатывающийся Туманча, он хотел что-то сказать, но закашлялся и с трудом продышался.
– Эй, хуна̄тка̄н, завари-ка мне еще чаю, да чабреца подсыпь. Дурно мне, дочка.
– Хорошо, отец! – отпихнув назойливое зверье, Снежана метнулась к поленнице за дровами.
Кумкагир налил в чайник воды и отправился шаманить с костром. Правильно сложить растопку и развести огонь на ветру – та еще задача. Бритва Оккама здесь с гарантией не поможет.
Туманча смотрел в спину гостя, пока пятнышко ярого красного рюкзака не скрылось за снежным бугром. Тогда шаман вздохнул, повернулся и пошел в тепло. Сколько времени прошло с тех пор, как был предыдущий гость? Месяцев пять? Полгода?
К нему приходили просители, заглядывали соседи, несколько раз приезжал Степан, нагруженный обильными подарками и все слабеющей надеждой увезти из тайги упрямого отца. Порой добирались врачи из Чернышевска, меряли давление, удивлялись крепкому здоровью, угощали печеньем к чаю. Но народный репортер… Этот пришел впервые. И весть, которую он принес, была чернее закопченной печки. Умер сосед Никита. Никита Оюн, что издавна рыбачил и бил соболя на речке Кудихте.
Репортер Миша о чем-то говорил, непрерывно щелкая затвором допотопного пленочного «Зенита». Внимание Туманчи выхватывало только повторяющееся напоминание о названии канала – «Голос-75».
– …и поскольку вы последний из жителей этих мест, кто полностью сохранил старинный уклад жизни, подписчикам хотелось бы знать…
– Скажи, отчего умер Никита?
– Эээ… Сейчас посмотрю заметки, я записал… Вот, геморрагическая лихорадка.
– А, мышиная болезнь, – и Туманча снова утратил интерес к звезде соцсетей. Отгородился невнятным обещанием «завтра». Вечером поставил ему ужин, показал, где спать. А сам вышел наружу, разжег костер. Когда поленья занялись как следует, заглянул в избу, посмотрел на спящего без задних ног гостя и погасил его фонарик, озаряющий жилье ярким призрачным светом.
Потом был обряд, который подписчикам канала «Голос-75» видеть не следовало. Проводить следовало старого друга Никиту Оюна. Которому лечил сломанную в двух местах ногу. С которым, негромко ворча «кук, кук», варили в тайге медвежью голову. С которым пилили лиственничные стволы вот здесь, на этих вот козлах. Который однажды принес в подарок лопоухого лобастого щенка… И говорил бубен, и говорили духи, показывали тропу. И была самая последняя встреча, и последние дары, открывающие хорошую дорогу в посмертье. По ней молча ушел Никита. Он больше не хромал.
Интервью назавтра отработать пришлось. Но Туманча не запомнил, как складывал пустые слова.
Теперь репортер Миша оставил его в покое. Еще раньше ушел состарившийся Никита. «А ведь мы ровесники», – ударила в висок мысль. Туманча подошел к оконному стеклу и стал смотреть в глаза своему отражению. О, Небо, это был настоящий старик! Лоб, прорезанный глубокими морщинами, один в один походил на старое бревно в стене избы – оно тоже было рассечено трещинами. Но сам он навряд ли переживет старую избушку. Просто что-то заканчивалось.
Сначала похоронили старика Василия, потом семья Мыреевых перебралась в Читу, чтобы дать детям серьезное образование, а там Сергей с Узкого ручья уехал к детям в Красноярск… Теперь не стало Никиты.
Уходил в прошлое и весь старый уклад. Все чаще до невидимой границы, где техника еще бесперебойно работала, гости прилетали почти бесшумным циклолетом – Туманча видел их издалека. Гости рассказывали о поселках на пустынном Марсе, интересовались, какие там живут духи. Шаман не знал. Но он чувствовал, что внешний мир готовится к прыжку, к рывку вверх, туда, где ходит Небесный Старик. Встретят ли его космонавты? А ведь для прыжка нужны силы, нужны ресурсы, может, и здесь, совсем неподалеку тайга заходит ходуном, и огромные буры вонзятся в тело Земли, тревожа тех, кого лучше бы оставить в покое… А уж если длинные руки города дотянутся до водопада, тогда погибнет все живое на много километров вокруг. Вырвется на свободу великий Сэли, которому нипочем будут людские цацки. Орудия из мертвого металла и пластика не повредят ему, потому что он сам – ледяная Смерть.
Когда наступит этот страшный момент: через год, через десять? А сколько срока отпущено ему, Хранителю Водопада? Ания-удаган не успела при жизни привести преемника и успокоилась, только подготовив Туманчу к нелегкому, но необходимому посту Стража. А ведь пора. Хватит ли отпущенных дней старому – да, уже окончательно старому – шаману?
Он вдруг вспомнил далекую войну из другой, Сашиной, жизни. После того, как его ДРГ на территории противника попала во вражескую засаду, молодой боец два дня считался пропавшим без вести. Он медленно по ночам болотами пробирался к своим. Но даже в эти страшные холодные ночи, барахтаясь в жидкой грязи, он не был так безнадежно одинок, как сейчас.
Из оконного стекла на Туманчу смотрело отчаяние.
Глава 8. Обещание
Вышли затемно. Туманча еще спал, всю ночь его мучил кашель, забыться получилось только под утро. Это сыграло на руку: обманывать старика ни Снежана, ни Кумкагир не хотели, объяснять, куда они собрались, тем паче. Что-то неуловимое подсказывало, старик или не отпустит их, или отправится с ними. И собьет чистоту эксперимента. Кумкагир жаловался, что ему не хватает приборов, среди всевозможного барахла в избушке отыскались лишь компас и старенький портативный дозиметр. Ни анализаторов воздуха и пород, ни электрометра, ни радиометра, никакой нормальной аппаратуры. Ехидная Снежана посоветовала воспользоваться гайками, Кумкагир чуть не обиделся. После небольшой перебранки постановили взять с собой собаку. Если в воздухе или воде содержатся ядовитые испарения, лайка среагирует на них первой.
Маршрут до цели проложили по карте, Снежана еще раз порадовалась надежности дедовских методов. Навигатор в условиях аномалии наверняка стал бы чудить, а бумага все стерпит. Впрочем, она чувствовала, что нашла бы дорогу без всякой карты. Новообретенная сила переполняла девушку, ее влекло к водопаду, как лисицу к мышонку. Не собьешься!
По скользкой тропке Снежана не шла – летела, чувствуя ногами каждый корешок, каждую выбоинку. Темнота ей не мешала. А вот Кумкагир отставал, пыхтел и пару раз плюхался то в мокрый снег, то в мерзлую грязь. Невзирая на показную браваду, космонавт заметно нервничал, его выдавали дыхание, запах и резкость движений. Как легко, оказывается, читать людей! Радость бурлила в крови девушки, чувство превосходства над молодым крепким парнем наполняло самодовольством. А нечего было на меня пялиться, нечего было от шаманского дара отказываться! Вот теперь сам увидишь и сам все поймешь! И останешься… на минуту Снежане отчаянно захотелось, чтобы Илья не улетал к звездам. Но она отмахнулась от мысли, мало ли что в марте взбредет в голову.
Лесные птахи орали как оглашенные, предчувствуя приближение тепла. Разобраться в их цвирканье, свисте и щебете не смог бы и опытный орнитолог, тем паче городская девчонка. Поэтому Снежана просто слушала и ощущала восторг перелетного народа, их нестройный гимн жизни. Понемногу небо посветлело, проявились темные лиственницы, окружающие тропу вперемешку с ольховником и редким березняком. Наступающий день обещал быть не просто солнечным, полным бесподобного очарования ранней весны. Даже серьезная лайка заразилась весельем: она резвилась, каталась по проталинам и улыбалась, вывалив розоватый язык. Все будет хорошо!
На привале Снежане захотелось развести костер собственным огнем, выплеснуть в хворост переполняющую ее энергию. Но она просто чиркнула спичкой и хихикнула, увидев, как пламя занялось с первой искры. Для настоящих чудес непременно наступит время, уже скоро. Есть путешественники не стали, у Кумкагира не было аппетита, а Снежана чувствовала, что пост – необходимое условие для беседы с могучим духом. Ограничились некрепким чаем, потом умылись у родника, прополоскали рты, и девушка приложила к губам палец – дальше тсс! Впрочем, первый же подвернувшийся скользкий камень нарушил обет молчания. Черт бы его побрал!
Водопад сделался слышен внезапно. Только что вокруг на разные голоса пела тайга и вдруг все перекрыл мощный шум воды. Извилистая, капризная Букачача текла к скале и тремя искрящимися на солнце струями падала с трехметровой высоты в каменную чашу, где моментально успокаивалась. Вода, подернутая рябью, манила – окунись, ощути меня! А вот этого делать не стоило. Шаман предупреждал, и зимою и летом вода здесь оставалась едва плюсовой, если прыгнуть туда в жару, сердце может не выдержать. Ранней весною, когда солнце едва прогрело воздух, соваться в природный бассейн тем паче не следовало…
Вот кто мешал Туманче поставить на заимке хоть какую баню? Говорят, шаманы умеют изгонять болезни душистыми вениками. Точнее, Учитель Жизни так говорил, приглашая попариться молоденьких учениц. Чтоб его восьминогий конь в лоб лягнул! Теперь Снежана ясно видела разницу и лишь удивлялась себе, как можно быть такой легковерной дурой. Если б не опыт ашрама, глядишь, и повелась бы… Спасибо тебе, Кришна Дэв, косматый агхори с неизменным чиллумом в немытой ручище. Спасибо тебе, Туманча!
Оставалось спуститься по шатким ступенькам, самой природой выточенным в скале, пройти под струей водопада, прижимаясь к влажной стене, и в пещеру. В нетерпении Снежана готова была бежать вниз, у Кумкагира тоже горели глаза – любопытно же! И только лайка, мудрая лайка, наотрез отказалась следовать за людьми. Ни уговоры, ни ласка, ни команда, ни кусочек вяленого мяса не убедили собаку. А на попытку свести ее за ошейник, лайка ощерила зубы, рыкнула, вывернулась и удрала в лес. Что ж, сами справимся. Эх, канарейку бы сюда и слушать ее, слушать и наблюдать, не перестанет ли свиристеть божья птичка.
Широкий вход с низким базальтовым сводом выглядел жутковато, изнутри тянуло затхлой и стылой сыростью. Кое-где сумрак прорезали полоски света – в первый зал солнце проникало сквозь трещины в скале. Дальше царила тьма. Предусмотрительная Снежана «одолжила» у Туманчи старинную «летучую мышь», Кумкагир взял фонарик, надеясь, что геомагнитная аномалия не влияет на светодиоды. Электрический луч казался чересчур ярким, ослепляющим, почти непристойным. Зато высветилось то, что не показал тусклый огонек керосиновой лампы, наскальные рисунки, нанесенные охрой на поверхность стены. Нечто похожее Снежана видела в Эрмитаже, силуэты горбатых лошадей, грозных мамонтов, свирепых медведей, крохотных охотников с копьями в тонких руках. Шаман говорил правду, люди приходили сюда несколько тысяч лет назад, приносили жертвы и молились безвестным духам.
Тишина натянулась струной, слышался каждый шаг и каждый выдох. В нижний зал не долетал гул водопада, лишь кое-где в узких каменных коридорах шлепались на пол капли. Черные ходы вели в неизвестность, шаман туда не совался. Пугал голодными злыми духами, выгрызающими память, словно тигр выедает кишки. Снежана боялась себе представить, что таится во мраке на самом деле. А Кумкагир храбрился:
– Эй, дух водопада, выходи, поболтаем. Покажись, какой ты лихой.
«…Ой….ой, ой…» – откликнулось эхо. Стылая сырость втянула звук без следа. Холодок пробежал по спине, словно чей-то недобрый внимательный взгляд уперся в людей.
– Хватит глумиться, – одернула товарища Снежана. – Разве так зовут духов?
Если честно, она тоже не знала, как надо. Но решила попробовать, новообретенная сила прибавила ей уверенности. Палочка наг чампы разгорелась тотчас, сладковатый дымок поднялся к своду. Отбивая ритм ладонями, Снежана попробовала запеть без слов, воспроизвести мелодию Туманчи, древнюю и грозную. Она призывала, заклинала, молила, огонь снова наполнил ей сердце, потек из кончиков пальцев, изгоняя пещерную стылость. Дух водопада, повелитель мороза, хозяин долгой ночи, великий Сэли, мы здесь! Приди, отзовись, откликнись!..
Пол пещеры задрожал под ногами, сперва чуть заметно, потом явственно. Тьма сгустилась, наполнила зал. Первым вырубился фонарик Кумкагира, следом потухла «летучая мышь». Огонек палочки угас последним. Стены словно бы сблизились, угрожая раздавить настырных людишек, пространство схлопнулось, воздух с трудом проходил в легкие. Синеватые сполохи заиграли вокруг, леденя кровь. Присутствие чуждой, враждебной мощи сделалось явным. Белесый контур мертвого мамонта возник посреди зала, покрытый заиндевелой шерстью хобот шевельнулся, злые глазки заискрились сапфировой голубизной. Звали меня, дети мои, юный дархан и маленькая шаманка? Вот я пришел. Побеседуем, как вы хотели. Забудьте ваши слова, забудьте глупые мысли, подойдите ко мне. Ближе! Ближе…
– Бежим! – заорал Кумкагир и дернул Снежану за руку.
Они мчались по узкому коридору, то и дело задевая острые камни, потом встали на четвереньки, потом поползли – иначе продраться сквозь мокрые шкуродеры не представлялось возможным. Стены кипели и лопались пузырями, порождали шипящих змей и оскаленных росомах, свирепых воронов и изголодавшихся чаек. Стая чудищ летела следом: псоглавцы, бронированные медведи, трехголовые бешеные песцы, восьминогий зубастый конь со свирепой мордой. «Как во сне», – промелькнуло в голове у Снежаны, но никакой северный ветер не спешил на защиту… Единорог! Небесный единорог, приди на помощь! Пожалуйста!
Дух явился на зов. Но отнюдь не белое существо со сверкающим рогом, здоровенная мохнатая туша, полная слепой ярости встала между людьми и преследователями. Единорог тоже был призраком. Снежана видела, как скальные выступы проступают сквозь полупрозрачную фигуру. Но злобной стае хватило и этого. Началась битва – рычание, визг, топот, глухие удары и торжествующие вопли. Тени сражались друг с другом, метались, словно в замедленной съемке, вспыхивали и исчезали. Следовало бы вмешаться в драку, но чем? У людей нет оружия против порождений кошмаров, поэтому Кумкагир и Снежана сделали лучшее, что могли – продолжили бегство. Вдруг силы единорога хватит, чтобы сразить врагов? Космонавт и шаманка пробивались сквозь каменные завалы, карабкались и ползли, пока не уткнулись в тупик. Снежана чувствительно стукнулась плечом о выступ, Кумкагир поймал лбом потолок – обидно и очень больно.
Их больше не преследовали. Но дух водопада никуда не исчез, его леденящее дыхание касалось кожи. Сэли даже не пытался таиться, спокойно ждал, когда же добыча смирится и явится сама. Времени не существует, всех однажды примет та, что обрезает нити. Холод пронизывал до костей, забирался под тяжелую вымокшую одежду, наполнял тела ознобной дрожью. Кумкагир и Снежана прижались друг к другу, иных источников тепла не осталось, но и это не согревало. Они ничего не видели, лишь ощущали дыхание, оседающее инеем на воротниках.
– Нужен огонь, иначе мы здесь погибнем, – тихо сказал Кумкагир. – Я ничего не взял, а ты?
Лязгая зубами, Снежана зашарила по карманам. Благовония она потеряла при бегстве, спички тоже. По счастью за подкладку куртки завалилась маленькая свеча-таблетка. Но чем ее разжечь? Сложив ладони над фитилем, девушка позвала:
– Тогокан! Тогокан! Огонь, иди за мной!..
Ничего – ни дымка, ни крохи тепла. Пальцы девушки заледенели, внутренний жар оставил ее – не выйдет, ничего не получится. Ты слабая, глупая, неумелая, возомнившая о себе нахалка! Ты приманила духа и не сумела ни удержать его, ни подчинить. Останься здесь навсегда, ляг костьми вместе с безымянными древними ящерами. Сотнями они приползали сюда умереть в одиночестве и тишине. Покорись своей участи девочка, ты не…
– Сможешь. Обязательно сможешь, – Кумкагир накрыл ладонями пальцы Снежаны. – Ты сумела разбудить духа пещеры и призвать единорога, который нас спас. Значит, и сейчас справишься. Давай, глубоко вдохнем и попробуем еще раз.
– Тогокан! Тогокан!! Огонь!!!
Трепещущий язычок пламени колыхнулся на кончике фитиля. Сразу стало теплее, сквозняки шарахнулись прочь. Высветились лица, перечерченные татуировками резких теней, контуры тесной пещерки, окаменелые черепа, похожие на собачьи.
– Бррр! Словно на кладбище, – передернула плечами Снежана.
– На кладбище совсем по-другому, поверь, – возразил Кумкагир и осторожно переставил свечу в нишу. – У нас четыре часа, может, немного меньше, чтобы придумать, как же отсюда выбраться. Есть идеи?
– Что говорит бритва Оккама? – не удержалась Снежана.
– Два варианта – или мы отравлены и сообща галлюцинируем, или духи существуют на самом деле. Погоди-ка…
Космонавт достал дозиметр, включил его и поднес к пламени, вглядываясь в цифры.
– Если прибор не врет, здесь примерно 2 мкЗв/час. Много, но не смертельно и почти не опасно. Такая радиация галлюцинаций не вызовет. Вода здесь чистая, воздух ничем особым не пахнет, отравляющих веществ без вкуса и запаха почти что не существует. У тебя не болит голова, не тошнит, в сон не клонит?
– Вроде нет.
– Тогда остается единственное объяснение – мы действительно видим духов. Что с ними делать, ты в курсе?
– Откуда? Шаман меня ничему не учил. Погоди-ка минуту, что-то сидит в голове… – После недолгой паузы Снежана хлопнула в ладоши. – Вспомнила! Есть! Один фантаст написал: любая достаточно развитая технология неотличима от магии. Осталось понять, каким валенком бросить в пульт управления, чтобы дверца открылась.
Снежана снова задумалась, ответ лежал на поверхности, нужно было лишь извлечь его, словно рыбку:
– Смотри, что говорится в моей любимой книге: если человек не щепка, не соломинка, несомая безудержным потоком, значит, он сам поток.
– И при чем тут дух водопада? – удивился Кумкагир. – Хочешь смыть его в Букачачу?
– Хочу, чтобы поток твоего стремления к цели снес упрямого духа прочь. Или отправил назад в камень.
– Не совсем понимаю.
– Расскажи еще раз, зачем ты летишь в космос. И что тебя тяготит. Не отмахивайся, Илья, я знаю, когда человеку больно.
Снежана чуяла, что Кумкагир готов послать ее вместе с душеспасительными беседами. Но космонавт совладал с собой.
– Когда мне было четырнадцать, умер папа. Он был лучшим на свете. Мы вместе рыбачили, вместе играли в солдатики, вместе спорили о книгах, и он всегда объяснял, почему прав. Это он заразил меня мечтой о космосе – курсантом пробовался в лунную программу, но не хватило зрения. И он решил, что уж я-то обязательно полечу к звездам. Готовил меня, наставлял, подсовывал книжки, таскал на олимпиады, верил – я все могу и со всем справлюсь! А сам не справился… Слег со странной болезнью, вроде медленного паралича. Сперва стал спотыкаться и ронять вещи. Я, дурак такой, еще смеялся над ним. Потом перестал ходить в лес. Потом перестал ходить. Есть. Дышать… Мама возила его в Москву и в Питер, притаскивала в дом шарлатанов с травяными отварами, пробовала совать деньги врачам. И получала одно и то же: медицина бессильна. Поэтому я и хотел убраться к чертовой бабушке с этой планеты, от места, где люди научились строить межзвездные корабли, но не смогли спасти жизнь одному человеку. Никто не смог помочь. И я не смог.
– Дерьмо случается и случается совсем не с теми, кто его заслужил. Даже представить боюсь, что ты пережил. Но в программу тебя все-таки взяли, – Снежана опустила ладонь на плечо другу. – Ты очень сильный, Илья.
– Если бы. Проклятая центрифуга! Для полета нужно нормально держать 5G, а меня хватает только на 4. Дальше начинается рвота, сколько ни жри таблетки. Я зачислен условно. Хороший пилот с нужным стажем, отличная реакция, красный диплом. Плюс подхожу по возрасту, ну и национальный кадр. Об этом не говорят, точнее стараются не говорить, но я знаю.
– Что нужно сделать, чтобы победить центрифугу?
– Тренироваться. Врачи рекомендовали взять паузу, так я попал на полигон. В апреле попробую еще раз.
– Врачи ошибаются с завидной регулярностью. После выписки меня крючило от боли, каждое утро заставляла себя вставать и таблетки не помогали. Я винила себя, злилась на маму, на подружку, которая была за рулем, на несправедливый мир – на всех! А в ашраме простила себя, не до конца, но все-таки. И боль ушла, как рукой сняло. Может, тебя тоже отпустит?
Кумкагир молча пожал плечами.
– Теперь мы сваляем дурака… прости, валенок. Глубоко вдохни и прислушайся к себе. Вообрази полет в «Гамаюне»: вот раскрываются крылья парусника, вокруг холод и пустота, смерть караулит за тонкой прослойкой железа. И ни души вокруг, только товарищи по экипажу. И бесконечная скука. День за днем одни и те же дела, еда, вода, воздух, бессчетное число раз прошедший сквозь легкие. И время, уходящее впустую – даже если ты вернешься, вернешься почти стариком. Ты действительно хочешь именно этого, Илья?
– Да, – чуть помедлив произнес Кумкагир. – Да, да и да. «Если быть, то быть первым», – говорил Чкалов. Я хочу стать первопроходцем и полететь к Проксиме Центавра.
– Тогда швырни в морду мамонту свою правду. Скажи так, чтобы Сэли услышал тебя и поверил. Это наш единственный шанс, других я не вижу.
– Надеюсь, сработает. А если нет, злобный дух сожрет меня первым, а ты успеешь сбежать.
– Не надейся, он начнет с самого вкусного!
Вот и поговорили… Горячая таблетка свечи легла в руку. Космонавт осторожно пополз вперед, девушка последовала за ним. Путь назад показался ей нескончаемо долгим, стены таили угрозу, пол вздрагивал, словно спина огромного зверя, дыхание перехватывало. И все-таки они двигались, почти наугад. Огонек трепетал на фитильке, колыхался, отклоняемый ветерками, но все же не гас. Та же сила, что пробудилась в Снежане, текла теперь и в крови космонавта, девушка чувствовала ее и поражалась мощи. Так кузнец бьет молотом по небесному железу, претворяет подарок духов в рукотворное чудо. Так в слепящей темноте проступает каменный зал…
Мертвый мамонт все еще стоял под сводом пещеры, мерно раскачиваясь в ведомом лишь ему танце. Голубые глаза сверкали холодными искрами, и навстречу метнулся золотой свет огня.
– Вот я пришел, великий дух Сэли. Пришел, чтобы сказать тебе: мой путь лежит в космос, в темную даль, к огромной звезде, похожей на наше Солнце. Я хочу сделать то, чего никто раньше не делал, увидеть то, что никто не видел, дать имена неведомому. Существует лишь то, что мы видим и ощущаем, и мы с ребятами откроем человечеству новый чудесный мир. Я хочу летать – и полечу, и никакая мерзлая дохлятина меня не остановит. Я полечу ради Гагарина, ради Колумба, ради сибиряков, покоривших наш русский космос. Ради отца, которому обещал. Ради себя и своей мечты. Я стану первопроходцем. И никто на свете меня не удержит, даже ты. Пропусти!
Притаившись у стенки, Снежана любовалась другом. Мальчишески хрупкий прежде Илья казался богатырем из северной сказки. Он двигался к цели, разрезал пространство, как дельтаплан резал небо. Он обязательно долетит!
Мертвый мамонт колыхнулся, поднял хобот и отступил в сторону, открывая дорогу. Стены пещеры угрожающе содрогнулись, всполохи закружились бешеным хороводом.
– Вперед! – крикнул Кумкагир и рванулся к выходу. Снежана побежала за ним. На самом пороге космонавт споткнулся и упал на мокрые камни, уронив свечу. Его пальцы нащупали что-то маленькое и гладкое, покрытое тонким узором, и сами собой сжались, подхватывая подарок духа. Вот и водопад, узкий карниз, ведущий к базальтовой лестнице. Выбрались! Спасены!
Ноги подкашивались, отказываясь держать людей, тела сотрясала крупная дрожь, одежда оказалась испачкана глиной и пылью – ерунда, мелочи! Солнце уже садилось за край леса, а ведь казалось, что прошло не больше часа. Но и это было неважно.
– Происки отсталых дикарей, да? Все еще считаешь, что духов не существует? – съязвила Снежана, лукаво глядя на Кумкагира.
В ответ Кумкагир крепко обнял девушку, так что хрустнули косточки.
– Смешная ты…
– Сам ты смешной! – раздался знакомый голос. – Дурак, ай, дурак трухлявый! Она понятно, у девки болезнь началась, думать ей сейчас нечем. А ты мужик, куда ее потащил?! Глупый, глупый дархан! Говорил я тебе, бери бубен! Полетишь теперь на девятое небо, верхом на железной птице. Ни один орочон так далеко не летал.
Шаман, кхекая и оскальзываясь, торопился навстречу. Рядом прыгала довольная лайка – не иначе, она и притащила хозяина.
– Думал, живыми вас не увижу, дети! Ай, как стыдно пугать старика!
– Простите, Туманча, это я виновата, – понурилась Снежана. – Я подбила Илью полезть в пещеру и поставить эксперимент.
– Молчи, Синильга, хуна̄тка̄н. Потом поговорим. Долго говорить будем. Долго тебя учить, – шаман цокнул языком и сокрушенно вздохнул. – Дожили, девке дар передам. Зато огонь не потухнет. Сколько лет я этого боялся…
– Откуда вы знаете? Я молчала про Синильгу, – ахнула девушка. – У костра дух шепнул мне новое имя.
– Шаманские штучки, – довольно улыбнулся Туманча и погладил бородку. – Скоро стемнеет, однако. Пошли домой, дети!
Воли не дать водице –
Участь мужчин,
Только себя унять ты уже не властен.
Вновь потекут слезинки
Руслом морщин –
Нечего их считать, ведь текут от счастья.
Словно в старинной сказке
Ты отрывал
С мясом куски себя, чтоб душа летела.
Ты штурмовал последний
Свой перевал,
И за душою не успевало тело.
Вышел к вершине там, где
Не ожидал.
Темень, пурга, ненастье, и вдруг затишье.
Словно ручным стал ветра
Девятый вал,
Словно твой страшный враг обернулся мышью.
Шествие новых песен –
Шелест хвои.
Снега белее новые обереги.
Дереву помнить вечно
Корни свои,
Только сейчас оно обрело побеги.
Глава 9. Москва в иллюминаторе
– Раз-два, взяли! Еще взяли! Навались, ребята, сама пойдет!
Два вездехода и трактор, зацепившись тросами, тащили «Малыша» из огромной, наполненной мутной водой, смрадной ямы – Букачача показала свое истинное лицо. Двое космонавтов, облаченных в скафандры, впряглись в трос, словно першероны, и перли изо всех сил. Обнажившиеся балки ангара торчали китовыми ребрами, обшивку разбросало по лагерю, двери смяло. Вездесущие песцы крутились вокруг и скулили, происходящее им активно не нравилось. В эту минуту Марсель понимал даже песцов.
Час назад он говорил с Роцким.
Завтра придется ехать в Москву и давать объяснения. Сегодня – подготовить технику и людей к эвакуации. И надеяться, что планетоход уцелеет или хотя бы окажется подлежащим восстановлению. За уникальную машину снимут скальп. За угробленную стройку – шкуру и хорошо если не голову. Есть все шансы слететь с должности, пустить песцу под хвост многолетние наработки, попрощаться с Роскосмосом и остаток дней возводить общественные сортиры где-нибудь в тьмутаракани. Может быть. Если позволят… Под суд за такой подход к снаряду отдадут вряд ли, но исключать не стоит. Репутация репутацией, послужной список послужным списком, однако понаступать на ноги довелось – и сейчас добрые, честные люди охотно сомкнут кольцо. Сам товарищ Марсель сел в лужу, надо же поучаствовать.
Незаметно подкравшийся белый пушистый зверек встал на задние лапы и поскреб коготком колено: то ли пытался утешить, то ли надеялся на припрятанный бутерброд. Расчувствовавшись, Марсель скормил песцу угощение, присел на корточки, потрепал подхалима по упитанным бокам и увернулся от попытки лизнуть в нос – вот еще нежности! Надо будет с администрацией поговорить, пусть зверью подкормку организуют. Пропадут ведь без нас, олухи.
…Он допустил ровно одну ошибку. Когда Степан Монгой, потрясая бумагами, ворвался в палатку и начал громогласно сулить строителям все казни египетские, Марсель не позвонил в Москву. Решил, что директор деревообрабатывающего комбината преувеличивает, наводит тень на плетень, чтобы выгородить отца. История с чертовым служителем культа уже стояла поперек горла, вспоминать о ней не хотелось. Поэтому Марсель наговорил множество вежливых и пустых слов, пообещал, что обязательно разберется, выяснит, проверит, даст отчет о проделанной работе, и выставил недовольного эвенка под придуманным, но весомым на первый взгляд поводом.
К оставленным на столе бумагам он вернулся лишь перед ужином. Стал разбирать – ну и путаница! Выкладки местных геологов, данные разведки, карта аномалии – знакомая картина, не исключено, что под водопадом высокая концентрация редкоземельных металлов. О регулярных разливах Букачачи он мельком слышал, но отмел сведения как несущественные. А вот про плывуны и текущие грунты строителей не предупредили. И о нерегулярной тектонической активности в данной зоне тем паче. Плита здесь обязана быть спокойной. Откуда? Как? Что за чертовщина?
Скверное чувство охватило Марселя, словно чей-то холодный недобрый взгляд уперся ему в переносицу. Яростный порыв ветра ударил в брезент, псы и песцы завыли разноголосым хором, вторя внезапной буре. Потом пол под ногами вздрогнул и заколыхался, словно спина огромного чудовища. Мигнул свет. Зазвенев, попадали со стола кружки с мисками, навернулась горелка – хорошо, что потушенная. Снаружи раздались испуганные крики, треск, грохот и отвратительный скрежет металла. Схватив куртку, Марсель побежал разбираться, спасать и наводить порядок.
Повезло, что уцелел генератор и не вырубило электричество. Впрочем, два вспыхнувших пожара добавили происходящему яркости. Без жертв обошлось чудом. Пострадавших было много: на кого-то свалилась балка, кто-то вывихнул ногу, кто-то наглотался воды, вытаскивая аппаратуру из грязной ямы. У рыжей поварихи, увидавшей, как ясным пламенем горит ее драгоценная кухня вместе с ужином, кастрюлями, пряностями и припасами, случился гипертонический криз. Ее пришлось экстренно вывозить циклолетом вместе с сильно обожженным Алексенко и гордым Сан-Санычем – старый герой ломанулся спасать бульдозер, вытащил машину, но сломал руку и несколько ребер.
Технике пришлось куда грустнее. Погибли дроны, почти половина автопарка оказалась выведена из строя и мало что подлежало ремонту. Порыв ветра сорвал покрытие ангара, фундамент склонился в яму, и «Малыш» скатился вниз детской игрушкой. С хозпостройками дела обстояли не лучше, а дорога к полигону превратилась в липкую кашу с бетоном. По факту стройку пришлось бы начинать заново, увеличив расходы почти вдвое.
О ЧП Марсель сообщил сразу, но в подробности вдаваться не стал – утро вечера мудренее. Утром Роцкий вышел на связь сам, принял доклад, не комментируя происходящее. И час назад перезвонил с четким приказом: людей и технику переправить на космодром Восточный, ситуация изменилась, старт «Гамаюна» нужно ускорить. А вы, товарищ Марсель, прибудете в Москву и лично доложите об обстоятельствах чрезвычайного происшествия. В мельчайших подробностях. На бумаге, никакой электронной почты. Спасибо за понимание, всего хорошего, товарищ. И долгие гудки, словно сирена, возвещающая крах его, Марселя, удачно откалиброванной жизни.
– Вира! Вира! Ну, «Малыш», ну еще капельку! Поднажмем! Получилось!
Подняв взгляд, Марсель увидел, что к двум космонавтам присоединился третий, и общими усилиями планетоход удалось выдернуть из промоины, словно репку. Парни тут же облепили машину, Девятаев полез к колесам, Закарян бросился открывать двери, чтобы избавиться от воды и грязи, проникших внутрь, Кумкагир насел на приборы. Вернулся. Ах, ты мой дорогой, ах, ты мой долгожданный! Ты-то мне сейчас и пригодишься!
Как хороший руководитель, Марсель, естественно, догадывался, куда отправился Кумкагир. У малых народов остро развито чувство родства, они своих не бросают, даже если речь идет о деле государственной важности. Пусть порезвится мальчик: или стравит пар, или уговорит упрямого старика. В любом случае вернется поумневшим. Если же собрать комсомольскую ячейку или написать докладную, с космосом наш беглец попрощается навсегда.
Конечно, это была слабость, мягкосердечие, своевольный пацан нравился Марселю. Нравился, пожалуй, больше, чем чистенький и правильный Девятаев – под белой скатертью порой прячут немытый стол. А в душе молодого эвенка жила его собственная упрямая правда. Да, Кумкагир бывает непредсказуем, но зато он искренне предан делу. Характер же с возрастом сгладится, если мальчика зря не сломать.
Теперь же проявленное добро сыграет Марселю на руку. Степан Монгой упоминал Кумкагира, когда рассказывал про отца. Парень был у водопада, наверняка видел аномалию и как опытный наблюдатель что-нибудь да засек. И подтвердит, что чертов служитель культа наотрез отказался сниматься с места и тормозил процессы. А, может, и еще что хорошее вспомнит.
– Кумкагир! Илья! Подойдите-ка ближе, молодой человек! Не хотите ли что-нибудь объяснить?
– Виноват, товарищ Марсель! Нужно было подать рапорт и поставить вас в известность, прежде чем отлучаться.
Физиономия эвенка покаянной не выглядела. Космонавт повзрослел на несколько лет, стоял крепче, смотрел увереннее, и шальной огонек в глазах сменился ровным горячим пламенем. Без причины люди так не меняются.
– «Виноват» я уже слышал, не сработает. Значит, к шаману сбежал, сказки слушать да на оленях кататься? А о товарищах ты подумал? О деле? О матери? Она дважды звонила, спрашивала, на каком секретном задании ее сын, почему он не отвечает. Давай, колись, чем тебя служитель культа приворожил!
– Если я расскажу, товарищ Марсель, вы не поверите. Я и сам долго не мог поверить.
– Хочешь сказать, что шаман летает по облакам, превращается в волка или приручил мамонта?
На слове «мамонт» Кумкагир на мгновение онемел.
– Товарищ Марсель, а вы точно не из эвенков?
По губам начальника промелькнула улыбка.
– Русский я, чистокровный, отец коренной москвич, мать казачка с Дона. Но к делу это не относится. Давай-ка обсудим подробнее, что ты там у шамана видел. Пойдем в палатку, мой славный, и ты мне все расскажешь подальше от любопытных ушей.
…Через полчаса у Марселя сложились сразу два пазла. Первый – Кумкагир явственно галлюцинировал или, что вероятнее, попал под гипноз Туманчи Монгоя. Отсталые народы умеют творить то, что на первый взгляд кажется необъяснимым. Он сам однажды побывал на шоу «Шаман Вижен», где красотка-чукчанка под завораживающий ритм электробубна и фантастическую музыку клавиш наполняла зрительный зал визуальными образами видений Севера. Но зрелище оставалось лишь эффектным цирковым номером, продуктом цифровых технологий. Разобраться, каким образом сигналы из мозга транслируются напрямую в эфир, Марсель так и не смог. Но ничего сверхъестественного в методе не наблюдалось.
Вторым пазлом было свидетельство Кумкагира. Аномалия существует, точка сейсмической активности находится в районе водопада, землетрясение началось там, и оно, скорее всего, спровоцировало и внезапный разлив реки, и подвижки грунта. Сейсмологическая станция в Чите наверняка все зафиксировала, нужно сделать запрос. Данные местных геологов на руках есть. А значит, его, Марселя, вины в произошедшем нет, и собак на него фиг повесишь. Не он ставил точку на карте, не он выбирал местность, не он принимал решение. Не он был первым учеником. Лишь исполнителем в меру доступных сил, реализующим поставленную Роскосмосом задачу. Так что шапка слетит с головы у кого-то из вышестоящих. А ему достанется максимум выговор с занесением.
Конечно, самое главное то, что проект не сорвался и «Гамаюн» полетит с опережением срока. Судя по скорости перемещения, существует еще какой-то неизвестный ему фактор. О нем, возможно, предстоит узнать в Москве… «Шкурник я все-таки, – выругал себя Марсель. – О себе подумал в первую очередь, и только потом о деле. А если бы люди погибли? Если бы старт накрылся?» Ладно, прорвемся, на СевСибе и хуже бывало, справились и магистраль отгрохали на зависть всему миру.
– …Когда вернулись, Туманча нам пир горой закатил, сказки рассказывал, песни свои пел. Музыка у него невероятная, до самого сердца достает, наизнанку выворачивает. Сидишь и не знаешь, то ли плакать, то ли улыбаться во весь рот. А потом смотришь на мир и видишь, что он другой – отмытый, ясный, цветной и звонкий. И жить хочется, и лететь хочется – к самой далекой звезде. А потом вернуться обратно. Туда, где ждут, – Кумкагир замялся. – Снежана… Синильга проводила меня, помогла отыскать место, где я скафандр оставил. Все заработало: и электроника, и навигатор. Ну я и побежал со всех ног в лагерь. А тут такое творится…
– Какие прогнозы по «Малышу»? – спросил Марсель. – Насколько дело плохо?
– Ни на сколько, – попробовал улыбнуться Кумкагир. – Это же планетоход, а не городская бибика. Корпус цел, начинка цела, даже шины не прокололо. Просохнет, проветрится, переподключим – и будет как новенький.
– Спасибо, товарищ Илья, успокоил, – обрадовался Марсель. – Нас в любом случае перенаправят на Восточный, парусник к «Гамаюну» стартует через полгода. Если больше ничего не учудишь, уверен, войдешь в основной состав экипажа. Отчаянные парни на небесах нужны.
– Спасибо вам за доверие, – просиял Кумкагир. – Знаете, товарищ Марсель, раньше я сомневался, злился, думал, что не справлюсь. А теперь верю в себя.
– В Букачачу твои сомнения, – согласился Марсель. – Смотри, дорогой Илья, у меня к тебе важное дело. Договорим, ступай собирать вещи. Сегодня в ночь мы с тобой на циклолете поднимемся до Читы, в гостинице помоешься, переоденешься, а завтра со мной на вакуумном поезде до Москвы. За семь часов домчим до столицы, а там направим наши стопы в Роскосмос, в комиссию во главе с товарищем Роцким. И ты, друг мой, расскажешь руководству про все, что видел. Только без мистики, шаманских штучек и дохлых мамонтов. Так мол и так, обнаружена геомагнитная аномалия, предположительная причина – залежи редкоземельных металлов. А товарищ служитель культа и его уважаемый сын, директор деревообрабатывающего завода, помогли собрать нужную информацию и вовремя предупредили о грядущих сложностях при строительстве. Почему сложности не учли при выборе места под полигон, ты не знаешь. И я не знаю. Уговор?
– Вы уверены, товарищ Марсель? Понимаете, я вправду видел духов, видел, как Синильга зажигала огонь ладонями, а Туманча читал мысли. Вы же не думаете, что я сумасшедший?
– Нет, конечно, я тебе верю, – успокоил космонавта Марсель. – Ненавижу проклятый Север, но вынужден признать, здесь порой случаются совершенно невозможные вещи. А вот в Роскосмосе историю про мамонта и его друзей могут и не понять. Ты же не хочешь, чтобы тебя отстранили от полета? И кулончик свой спрячь с глаз подальше. Мало ли…
Бережным движением Кумкагир коснулся амулета – на кожаном шнурке висела бурая от времени резная фигурка мамонта, сверкнувшая сапфировым взглядом.
– Пожалуй, вы правы, товарищ Марсель. Я скажу на комиссии правду… просто не всю. Вряд ли высшее руководство Роскосмоса отправится в Забайкалье полюбоваться на духа Сэли. А иначе их не убедить. Пойду звонить маме и собираться!
– Через три часа у моей палатки!
Проводив космонавта взглядом, Марсель облегченно вздохнул, у него отлегло от сердца. До чего славный парень! Этот не подведет. А его искренность, наивность и мальчишеская пылкость произведут хорошее впечатление. Кажется, и вправду ЧП обойдется малой кровью!
…Вещей у Кумкагира оказалось немного. Меховую одежду, подаренную шаманом, космонавт, чуть подумав, передарил рабочим. В «Гамаюн» ее не возьмешь, тридцать лет шкуры не пролежат. Нож по здравому размышлению он оставил, с собой разрешалось брать до десяти килограммов личных вещей. А что за мужик без ножа? Без доброй ладони грубовато откованной стали без полировки, с прямой рукояткой из мамонтового бивня, украшенной узорами? В магазине такой не купишь, разве в музее на витрине увидишь. Глядишь и в корабле пригодится.
Конечно же, Кумкагир хотел вести циклолет сам. И, конечно же, Марсель ему не позволил – одного взгляда на осунувшееся лицо космонавта было достаточно. Мальчик вымотался до предела, до нервного истощения, ему бы отдохнуть по-человечески, а не за пульт садиться.
Начальник стройки оказался как всегда прав, Кумкагир вырубился, едва опустившись на сиденье. Вот и славно. Спокойный Марсель уверенно вел машину сквозь темноту, сквозь мокрый мартовский снегопад. Он смотрел на приборы, корректировал курс, думал, успеет ли повидаться с женой, или дела опять раскидают их в разные стороны. Изменилась ли Москва, или в узорах улиц еще остались прежние, спокойные и неяркие уголки? Что снится будущему космонавту, что заставляет его улыбаться во сне?
…Кумкагиру привиделось Бульварное кольцо, многолюдное и суетливое. Он никогда не бывал в Москве, но картинки из фильмов сложились в цельный видеоряд. Нарядные девушки в «умных» плащиках, меняющих цвет по желанию модниц. Разговорчивые студенты в куртках с эмблемами стройотрядов. Пионеры с красным флагом, бойким горнистом и гордым маленьким барабанщиком, с ними вожатая – следит, чтоб никто не отстал. Компания неформалов возле «стекляшки» – прилюдно курят длинные сигареты, потягивают что-то невкусное из жестяных банок, переговариваются на столичном изысканном слэнге.
Летающие велосипеды на «выделенке», элегантные электромобили, трамвайчики в стиле ретро и вездесущие самокаты. Книжный с очередью на два квартала, цветочный с ранними розами, булочная с кренделями и румяными пышками. Тронутая дождем афиша у дверей клуба: «Шаман Вижен», супершоу с фантастическими эффектами в этно-стилистике. Стареющая, но еще красивая женщина что-то втолковывает смазливому молодому якуту, поправляет ему воротник хозяйским жестом. Седой музыкант с безразличным лицом следит за разгрузкой аппаратуры. Фанатки в меховых шапках толпятся рядом, хихикают, показывают наманикюренными пальчиками на кумира.
Муниципальные роботы подметают улицы, подрезают кусты и подстригают газоны. Элегантные дроны выгуливают собачек и развозят по домам пакеты с покупками. В сквере азартно режутся шахматисты, окруженные зрителями. У автомата с газировкой топчется долговязый школьник, считает мелочь. Поливальная машина неторопливо отмывает проезжую часть до мокрой голубизны. Девчушка лет четырех рисует солнечный круг на асфальте и смеется неизвестно чему. Весна…
Они сидели на высушенном солнцем бугорке. Лукавый ветер играл волосами Синильги, пришлось укротить их цветастым баффом с облаками и крыльями. Туманча улыбался всеми морщинами. В пальцах у него плясали кожаные полоски, он показывал, как сплетать их в хитрый узор шнурка. Новой шаманке – новый бубен. Новому бубну – перевязь, чтобы носить с собой, вешать высоко. Ни к чему ему касаться земли лишний раз. Ни к чему объяснять, плетение все подскажет…
Тайга ожила голосами. Звонким «каа-каа» объявляли о своем возвращении с юга шумные черно-белые галки. Свистели горихвостки, которым удалось пережить непростую зиму. И вдруг что-то нарушило звонкую симфонию весны. Синильга и Туманча одновременно повернули головы в сторону шума – он приближался. Шли люди. Но столько гомона от гостей давно не слышали ни старик, ни девушка. Кто-то все громче и громче жаловался капризным голосом. Остальные оправдывались, тяжело топали и с хрустом ломали ветки. Невидимая пока компания двигалась строго мимо тропинки к шаманской заимке. Жители избы переглянулись и одновременно хмыкнули, не проронив ни слова. Через пару минут между лиственницами замелькали яркие куртки и рюкзаки. И только когда пришельцы подошли шагов на тридцать, они заметили, что больше не одни.
– Вот трудно, что ли, было взять хоть табурет складной! Я что ли один должен за всех… Э-э-э… – Приветствую тебя, собрат в Духе! И ты здесь, сестра?
Ба! Перед ними в неглубоком снегу стоял седобородый вождь горе-экологов. Одной рукой он опирался на палку, другой на плечо одного из последователей. Сзади к ним подошел третий член группы, нагруженный двумя рюкзаками сразу – видимо, патриарху нездоровилось.
– Дарово! Что ели?
– Ели? Сосны? А какое это отношение имеет… А! Мы не причинили вреда обитателям тайги, не обижали их.
– Так, – Туманча встал с бугорка и выпрямился. – А отчего меня обижаете? – Голос его обрел непривычное Синильге высокомерие. Таким она своего учителя еще не видела. – Кто ко мне приходит, должен поклониться до земли трижды!
А вот вождь волосатиков не удивился. Видимо, так в его представлении и должен был себя вести могучий воин духа. Он неуклюже согнулся в поклонах, пригибая рукой и спину незадачливого почитателя. Сбросив рюкзаки в снег, трижды поклонился и вьючный эколог.
– О, мой старший брат! Я пришел рассказать о великой победе. Нашей с вами победе! Наша решимость, сплоченность и подлинная святость реальных воинов духа изгнали железные машины и их прислужников!
– Ай, не шуми. Проходите к дому, а рюкзаки здесь оставьте, – продолжал командовать суровый Туманча, повелитель бездн и небес.
– Но у нас там…
– Оставьте, шамбала-мандала! – проревел старый шаман.
«Шамбала-мандала» произвела на гостей несокрушимое действие. Вьючный эколог, казалось, готов был благодарить Туманчу, когда духовный лидер, кивнув ему бросить поклажу, поплелся вперед, поддерживаемый учеником. Синильга шла замыкающей, и это позволяло ей беззастенчиво и беззвучно смеяться.
Дальше было всякое. Напыщенные речи духовного лидера в какой-то момент утомили Туманчу. Он взялся за бубен, и спустя несколько минут глава пришельцев уже горячо просил духовного посвящения у ближайшей лиственницы. Это произвело неизгладимое впечатление на прочих воинов духа, которые за пятнадцать минут накололи дров и принесли воды. Их попытки сбежать обратно к рюкзакам за подарками были безжалостно пресечены, и теперь они ждали новых приказаний. Могучий и милосердный Туманча, властелин верхней и нижней тайги, смилостивился над падаванами.
– Вы просить пришли? Просите! – обратился он для начала к вьючному экологу.
– Я пришел испросить благословения Земли, Ветра и Воды на нашу борьбу с системой во имя блага всех живых существ.
– Подойди ко мне, мальчик, – пророкотал шаман. – Благословение Земли. – Он зачерпнул из кострища горсть золы и вымазал лицо адепту непонятного. – Благословение Ветра, – старик сильно дунул в розоватую плешь на склоненной голове. – Благословение воды, – провозгласил он наконец и смачно плюнул на макушку борца с мировым злом.
Борец отошел отступил на пару шагов со смешанными чувствами.
– Теперь ты. Какое посвящение хочешь получить? Желаешь ли научиться летать?
Второй ученик великого вождя летать не пожелал.
– Пусть нога нашего учителя исцелится и не беспокоит его.
– Кто просит не для себя, а для другого, получит вдвое! – нравоучительно заметил Туманча. – Хунаткан, выдай награду!
Синильга, из последних сил сдерживая улыбку, подошла к бескорыстному экологу и вручила ему зеленый леденец, последний остававшийся у нее в пакетике.
– А теперь садитесь, будем вашего учителя лечить, однако, – смилостивился мудрейший Туманча, гурхан лекарей Восточной Сибири.
Под новые звуки бубна и все громче звучащее из-под лохматой маски шамана рычание, вождь экологов перестал беседовать с деревом, но и в прежний дотошный пафос не впал. Не успел. Потому что внезапно на голос Туманчи из-за деревьев послышалось ответное рычание.
– Амаркан, амаркан! – крикнул шаман. – Иди, полечи нашего гостя. Голый густой кустарник возле лабаза зашевелился, затем показалось что-то темное, массивное, и только потом пришельцы разглядели оскаленную лохматую морду, издающую ужасающее рычание.
– Медведь! Бежим! – подскочил на месте трижды благословленный эколог и дал стрекача. Следом бросился бескорыстный ученик, но его быстро обогнал чудесным образом исцеленный седобородый вождь! Он мчался по подтаявшему снегу, о диво, ничуть не хромая!
Всерьез опешила и Синильга, она впервые видела медведя так близко. Но шаман одним словом остановил зверя.
– Амаркан, не ходи за ними! Ты проснулся, тайга проснулась, добычи вокруг много. Вот так, так, не сердись на старика за то, что позвал.
Медведь послушался человека. Отряхнулся, словно выбрался из реки, мотнул лобастой башкой, рыкнул напоследок и неторопливо скрылся в лесу. Только когда хозяин тайги окончательно исчез с глаз, Туманча и Синильга принялись хохотать. Потом остановились, переглянулись, хмыкнули и вернулись к делам. До заката не так много времени, нужно успеть завершить работу. А ночью камлать у костра, разожженного живым огнем.
Сегодня Синильга впервые оседлает коня шамана, отправится к верхнему небу одна и вернется на голос бубна Туманчи. Или не вернется – никто не знает, куда ведут потаенные тропы, кто встретится на них и куда уведет. У духов много ответов и много путей, все правильные, главное, отыскать свой. Синильга глубоко вдохнула пропитанный солнцем воздух, ощутила, как тепло растекается до кончиков пальцев. Все случится так, как должно быть. Их ждет полет.
Глава 10. Небо ждет
…Ну? Джамиля, Зарина, Гюзель, Саида, Хафиза, Зухра, Лейла, Зульфия… До свидания, барышни, извините, если что не так…
На экране мелькали последние кадры «Белого солнца пустыни».
В холле собрались все: шестерка основного экипажа, шестерка дублеров, консультанты, инструкторы, врач дядя Митя. И конечно же комендант общежития по прозвищу Команданте, лысый верзила, покрытый шрамами. У него было больше налетов, чем у первой шестерки вместе, он отметился и в первой Марсианской, и в штурме Каллисто. И как никто умел заглянуть в сердце, поговорить по душам и разрядить обстановку. Команданте любили, перед врачом трепетали, зная, что ни простуда, ни прыщик, ни бессонная ночь не пройдут мимо его внимания. От «добро» дяди Мити зависел допуск к полету. От мнения Команданте – место в отряде, по крайней мере, так поговаривали. Хорошо, что комендант был со всеми одинаково беспристрастен.
Холл обставили по старинке: большие мягкие кресла, банкетки, обтянутые зеленым плюшем, теплый свет, кадки с фикусами и пальмами, автоматы с газировкой и кофе, «Морской бой» и настольный хоккей. Считалось, что милые мелочи отвлекают и успокаивают. Впрочем, в ночь перед стартом было не до спокойствия – предполетный мандраж охватывал всех.
Сидели допоздна, запускали по кругу гитару, вспоминали добрые песни, травили байки, болтали о пустяках. Вместе теплее, особенно когда впереди десятилетия холода и безлюдья, когда расставание необратимо. Примерно каждый двадцатый из космонавтов однажды не возвращался из рейса, но об этом предпочитали не вспоминать. Куда важнее сохранить в памяти улыбку товарища, пожатие руки, мудрые и правильные слова…
– Можно ли послать женщину в космос? Да, это достаточно далеко и в то же время вполне прилично.
– Парни, хватит! Вы еще про женщину за рулем пошутите! – возмущению девочек как всегда не было предела. Капитан Крымов этого и добивался. А то сидят с постными физиономиями, словно не в космос, а на фронт собираются. Планетолог, понятно – скромная молчаливая Рита всегда держалась несколько замкнуто и, казалось, не интересовалась ничем, кроме тектонических сдвигов и биоценозов. Но румяная хохотушка доктор Маруся? Видеть печаль на веснушчатом, словно припудренном солнцем лице капитану совсем не хотелось. Завтра в путь – значит, сегодня все должны быть веселы и бодры. Улетать надо с легким сердцем.
– Кумкагир, твоя очередь!
Илья лениво привстал из кресла:
– Кто первый полетел в космос на собаках? Эвенки? Нет. Блохи… А теперь можно я сяду?
Крымов вздохнул: выделывается пилот, ну и пусть. Одна надежда на Команданте.
– Вы же знаете, товарищи, что проносить алкоголь на борт категорически запрещено? И все-таки в каждом рейсе у экипажа есть по чуть-чуть дерябнуть. То колбасу через шприц накачают водкой, то лосьон для бритья подменят. Ирландская астронавтка додумалась – герметичный пакет с виски в лифчике спрятала, а он в невесомости раздуйся да и лопни. У нас с парнями был свой способ, мы подделали бортжурнал. Отклеили переплет, вырезали прямоугольник в страницах, нашли канистрочку по размеру и обратно собрали. Все как положено, снаружи обложка с гербом, а внутри коньячок армянский. И всегда прокатывало. Только один раз на досмотре шепнули на ушко: «Вы в следующий раз бухлишко по самую пробку наливайте, а то бортовой журнал очень булькает».
Дружный хохот прокатился по холлу. Подоспевший как нельзя вовремя бортинженер Закарян обнес товарищей пахлавой и алани: бабушка Шушаник сумела передать внуку лакомства даже на космодром. Компания разделилась на группки, разговор закипел.
…Дядя Митя, представьте себе, что солнечный свет состоит из мириада песчинок-фотонов. Каждая в одиночку бессильна и невесома, но песчаные бури ровняют с землей даже скалы. Фотоны ударяются об отражающую поверхность паруса и толкают его вперед, словно ветер. А вместе с парусом движется наш «Гамаюн». Так понятней?
…Как бы ответить вам, дорогой Крымов… Представьте себе пиноподии: весьма своеобразные структуры, возникающие на клетках эндометрия во время окна имплантации. Их задача – подхватить делящуюся бластулу и обеспечить ей удачное приземление в матке. Осознаете? То-то же…
…В борще самое главное – хорошая мозговая косточка. Бросишь ее в кастрюлю, закипятишь, сольешь воду и ставишь вариться бульон: с луковкой, морковкой, лавровым листом. Пока булькает, режешь соломкой свеклу, картошечку, шинкуешь капусту, поджарку делаешь. А для смаку кидаешь шкурку старого сала – чем духмяней, тем лучше.
…Ребята, не вздумайте орошать колесо автобуса! Это традиция Байконура, у нас на Восточном выпускают бумажных журавликов из окна. А перед стартом гладят космодромного кота Спутника и приносят ему что-нибудь вкусное. Разъелся, рыжий, скоро в шлюз пролезать перестанет.
…Для того и придумана музыка. Держаться, когда больше не за что ухватиться. И какое же счастье – успеть вовремя подобрать нужную мелодию, правильный ритм, который тащит к небу из виража. Я бродил по Арбату, слушал уличных менестрелей и понимал, именно сейчас Москва выводит меня на орбиту, прокладывает маршрут.
…Самое жуткое в сольном полете – собачий лай. Восьмого марта было, как сейчас помню. Снял показания приборов, провел гигиенические процедуры, забрался в спальник, повис в позе эмбриона и только начал задремывать, слышу, псина. Скулит себе и скулит, тихонько так жалуется: хозяин, ты где, мне страшно? Дважды обежал модуль, подключил кибердоктора, ущипнул себя за нос – не помогает. Корабль пуст, я здоров, а собака скулит. Потом взвизгнула – и тишина. По-моему, я тогда слышал Лайку – ту самую, которая на орбите погибла.
…До слез, дружище. Плесни мне сока, выпьем, не чокаясь. Собаки не виноваты, что людям на Земле не сидится.
…Хватит о мрачном, товарищи! Скажите лучше, сколько космонавтов нужно, чтобы вкрутить лампочку?
Отделившись от коллектива, Кумкагир выбрался на балкон – подышать сочным осенним воздухом, полюбоваться на степь, перечерченную огоньками дорог. Ветер тронул голый затылок, подул в шею. Перед стартом коротко стриглись все, даже девушки и дублеры. Перед последними Кумкагир до сих пор ощущал вину: одинаково тренировались, одинаково вкладывались, но одни завтра отправятся на «Гамаюн», а другие в лучшем случае через год на базы Каллисто. Капитан Девятаев старался не показывать виду, но ушел с посиделок первым и старательно избегал товарища. Впрочем, дело решили полтора балла. Повернись дело чуть по-другому, и он сам смотрел бы вслед экипажу жадным и жалким взглядом.
Легкий холод унял горячку, Кумкагиру все еще до конца не верилось – он на финишной прямой, победил и добился своего. Выход на орбиту безопасен, за последние десять лет не упало ни одной ракеты. Долететь до Сатурна получится с вероятностью 94,8 % – аналитики не ошибаются. А что дальше, никто не знает. Ни один человек еще не отправлялся так далеко, ни один не видел вблизи чужие звезды. А он поведет «Гамаюн», станет рассчитывать курс, раскроет солнечный парус и ощутит, как невидимый свет движет вперед корабль.
Простому эвенку, рожденному в глуши Забайкалья, доверят жизни людей и судьбу Первой Звездной. Рядом надежные, испытанные товарищи, за полгода экипаж стал хорошей командой. Крымову Кумкагир доверял как себе. Молодой капитан сумел не просто собрать пальцы в кулак, но и стать ладонью, опорой людям. Ему бы в голову не пришло отправлять шамана в дом престарелых, запугивать старика, переступать через одного ради счастья многих. Человек новой формации – хорошо, что таких все больше. «Из всех решений выбирай самое доброе».
Планшет завибрировал и мигнул, в чате все еще шла беседа, пожелания хорошо долететь слали со всей России. Спасибо, народ, мы справимся! Маме он позвонит завтра, перед отлетом. Марселю написал еще утром, благодарил, обещал не подвести. Синильга… Он тогда предложил Снежане не тревожить друг друга. Тридцать лет – слишком большой срок, чтобы ждать, расставание неизбежно, а встреча не гарантирована. На прощанье девушка сказала, что ей было видение: старт ракеты и он, Кумкагир, перед пультом в рубке. Все уже решено и обязательно сбудется. И связь туда не пробьет, в пяти километрах от заимки шамана глохнут намертво телефоны. И конечно, умница Синильга уже все позабыла, в новой жизни не место старым друзьям. Синие глаза смотрят вперед, в них отражается снег, кружащийся над тайгой, пламя костра, гладкая кожа бубна… Два-двенадцать-восемьдесят пять… Алло?!
– Я ждала твоего звонка.
Синильга оставалась прежней – остроносой, улыбчивой, с неправильными чертами лица, большим ртом. Глаза широко распахнуты, на ресницах тают снежинки, меховой капюшон тоже облеплен снегом. И все же кое-что изменилось – взгляд сделался светлым, ушла настороженность, растаял лед в глубине зрачков.
– Завтра старт… ну ты знаешь. У меня все хорошо, врачи дали допуск, на центрифуге высиживаю 6g. Ребята подобрались отличные, в пути скучать не придется. Бодр, весел, готов к приключениям.
– Ни секунды в тебе не сомневалась. Поворотись-ка, сынку! Глаза ясные, нос холодный, язык длинный – значит, здоров. Вижу, ты загорел.
– До августа просидели в Крыму, под Судаком. Днем тренировались на симуляторах, утром гоняли на пляж. Там медузы кишат, знаешь какие?
– Конечно, знаю. Я их фотографировала прошлым летом…
Повисла пауза, Синильга прервала ее первой.
– Посмотри на мой бубен – сама выбрала дерево, сама натянула кожу, сама оплела. Я теперь шаманка с дипломом.
– Смешная ты.
– Настоящая. Привет от Туманчи – живее всех живых, камлает, бубнит, поет, на варгане играет. Уговорили его сообща, выступал недавно в ДК Букачачи вместе с внуком, зал их полчаса вызывал на бис. И Пушок рядом вертится, тоже радуется. От могучего Сэли привета не передам, обиделся на нас дух, прячется под камнями, даже хобота наружу не кажет.
– Может, оно и к лучшему. Целее будешь.
– Не волнуйся, я отыскала свой путь и свое небо. И полечу красивей всех!.. Ладно, не стану задерживать – перед стартом невпроворот дел. Долгие проводы – долгие слезы. Удачи тебе, Кумкагир-дархан, веди железного коня к звездам!
Кумкагир не успел ответить. Экран мигнул и погас. «Звонок окончен».
На сердце сделалось сладко и горько разом. Говорят, таков на вкус дикий мед – попробуешь и другого уже не захочешь. Кумкагир вспомнил, как впервые увидел девушку, как отважно она вела дельтаплан – истинная летунья. Мы с тобой одной крови, у нас общее небо, но разные облака.
…Посмотри на нас, о, живительная вода,
Уносящая все ненужное!
Посмотри на нас хорошенько.
Взявшись за руки, мы танцуем ехорье –
Тридцать три шамана справа от меня
И еще один слева.
А значит, реки будут течь дальше.
Посмотри на нас, золотоглазый огонь,
Выжигающий все ненужное!
Посмотри на нас хорошенько.
Взявшись за руки, мы танцуем ехорье –
Тридцать три шамана справа от меня
И еще один слева.
А значит, ты не погаснешь никогда.
Посмотри на нас, ветер, пахнущий чистотой,
Развеивающий ненужное!
Посмотри на нас хорошенько.
Взявшись за руки, мы танцуем ехорье –
Тридцать три шамана справа от меня
И еще один слева.
А значит, ты расправишь все крылья.
Посмотри на нас, вечно щедрая мать-земля,
Пожирающая ненужное!
Посмотри на нас хорошенько.
Взявшись за руки, мы танцуем ехорье –
Тридцать три шамана справа от меня
И еще один слева.
А значит, по весне взойдут травы.…
Так, кажется, пел шаман на заимке прощальной ночью. Забавно, должно быть, лететь посреди ледяной пустоты и грустить о холодном Севере. Машинально Кумкагир нащупал на груди резную фигурку мамонта: от тепла тела древняя кость нагревалась, становясь словно живой на ощупь. Хорошо, что удалось убедить Крымова, мол, талисман – не просто так талисман, а личный индикатор невесомости, имею право и хочу с собой взять. Будет память о Букачаче и водопаде.
Скрипнула, открываясь, балконная дверь, крупная фигура протиснулась в узкий проем.
– Эй, парень, закурить не найдется?
– Я не курю, товарищ комендант, вы же знаете, у космонавтов режим.
– Жаль. Думал, ты вышел подымить напоследок. А у меня, видишь, курево кончилось, – сокрушенно вздохнул Команданте. – Придется до утра ждать. Смотрю, ты пейзажем любуешься?
– Красиво тут осенью, – согласился Кумкагир. – Степь, простор. Раньше орлы летали, но их разогнали дронами. Теперь только машины катаются.
– Дерябнешь на дорожку? – Команданте достал из кармана полосатую плоскую фляжку. – Сибирский бальзам, не поверишь, на кедровых орешках.
– Нам, эвенкам, нельзя пить, – отказался Кумкагир. – Меня еще отец научил: делай, что хочешь, но спиртного ни капли, даже не пробуй!
– Правильный ты парень, настоящий комсомолец, – похвалил собеседника Команданте. – Мы такими не были, чего только не чудили, чего только в рейс не протаскивали. Помнится, над Землей подшутили. Нас трое было, и бортмеханик перед сеансом видеосвязи надул воздухом запасной скафандр. Центр управления полетом запрашивает информацию, а мы им: у нас ЧП, «зайца» на борту взяли. И скафандр к экрану – вжжух! Ох, и влетело нам потом, ох и влетело. Обещали совсем отстранить от полетов, но заменить некем оказалось. Я ж лучший пилот. Был лучший…
Команданте шумно глотнул из фляжки и отвернулся. Кумкагир, немного выждав, спросил:
– Скажите, пожалуйста, товарищ комендант, а вы видели в космосе что-то необъяснимое? Про бога еще Гагарин упоминал в интервью, но слухи разные ходят…
– Про белого космонавта, который подкрадывается ночами к нерадивым товарищам и орет им в ухо: три-два-один-поехали? Байки.
– Нет, я серьезно.
– Ты уверен, что хочешь знать? Выйдешь на орбиту, увидишь с высоты Землю, звезды и солнечную корону, и сам поймешь, что кто-то эту невероятную красоту создал. Мировое сознание, Бог, космический Мумбо-Юмбо, понятия не имею. Но те, кто прощается с жизнью в космосе, видят его… Тьфу, прости, захандрил я нынче. У нас смешно было в Марсианской, через неделю после старта командир услышал, как в рубке пищит мышь. Мы прибежали – пищит. Обшарили все каюты, все помещения – пищит, дразнится, скребет по железу противно так. Робота-пылесоса караулить отправили – ничего. Камеры смотрели: что-то бежит, а что – не разглядеть. Ловушку соорудили, сыр пропадает, писк – нет. Так и не доискались, откуда она взялась и куда делась.
Кумкагир не удержался от смеха, представив как трое серьезных дядек в невесомости ползают по коридорам и выискивают, в каком углу скребет мышь. У Команданте на измятом лице тоже появилась улыбка. Он взглянул на собеседника и прищурился:
– Гляжу, кулончик у тебя интересный. Северная работа, высшей пробы, не то что халтура в сувенирных лавчонках. Мастер делал, похоже по бивню мамонта резал, где только добыл. И камушек приятно блестит. Откуда дровишки?
– Да так, – смутился Кумкагир. – Один… один друг подарил.
– Небось у друга коса до пояса, – подмигнул Команданте. – Ладно, не буду тебя смущать. Пошли внутрь, там Шумейко уговорили за гитару взяться.
Черноглазый кудрявый астрофизик считался лучшим певцом Восточного космодрома. И заслуженно. Такому мягкому, чуть грассирующему баритону позавидовал бы любой солист Большого театра. Он дождался, пока товарищи рассядутся и утихнут, тронул гитару, проверяя строй струн. Легкий протяжный звон утих и тотчас сменился веселой дробью.
Как-то летом на рассвете
Заглянул в соседний сад,
Там смуглянка-молдаванка
Собирает виноград.
Я бледнею, я краснею,
Захотелось вдруг сказать:
«Станем над рекою
Зорьки летние встречать».
Хохотушка Марина не удержалась. Вскочив с кресла она прошлась по кругу, отстукивая каблучками ритм, играя плечами, колыхая коленками пышную юбку – ах, красота! Крымов поднялся следом, хищным шагом подкрался к девушке и выдал вприсядку «русскую». Жги давай, жги, ребята!
«Молдаванка» перешла в «Цыганочку», сменилась «Яблочком», следом грянул залихватский шальной гопак. Потом Шумейко приглушил струны, сделал мелодию тихой:
Темная ночь.
Только пули свистят по степи,
Только ветер шумит в проводах,
Тускло звезды мерцают…
Эту песню слушали молча, сгрудившись, сблизившись. Каждого из космонавтов кто-то ждал на Земле, каждый знал, сегодня ночью не спят по всем концам огромной страны. И поэтому с ними ничего не случится.
Отзвучала гитара, разошлись по номерам люди. Кто-то уснул сном младенца, кто-то ворочался на кровати, считая галактики, кто-то писал стихи или набирал сообщения в терпеливом планшете – наговориться бы. Кумкагир думал, что не сможет сомкнуть глаз, но едва он вытянулся на койке, накрывшись колючим казенным одеялом, как ласковая тьма подхватила его и унесла в синие горы. Там, среди снежных вершин, глубоких до черноты озер, перевалов и козьих троп все казалось понятным, простым и ясным. Счастье вливалось в грудь с каждым глотком морозного воздуха…
Парусник тоже уснул. Последние проверяющие отключили приборы и задраили двери, сели в маленькие автобусы и отправились по домам. Сегодня корабль окружали запахи степных трав, вездесущие летучие мыши парили вокруг, едва не задевая холодный металл. Сегодня завершены все дела, подписаны все бумаги, разложены по отсекам грузы, проложен верный маршрут. А завтра ждет небо.
Орбитальная база Сатурна осталась далеко-далеко, из иллюминаторов уже не удавалось разглядеть плавные контуры станции. Уверенным голосом капитан Крымов отдал приказ. Кумкагир глубоко вдохнул и набрал команду на пульте. Три. Два. Один… Есть!
Сверкающие серебром стеллоритовые паруса развернулись с неслышным хлопком. Движение «Гамаюна» сделалось плавным и мягким, предметы снова обрели вес. Экипаж зааплодировал, ребята обнимались, смеялись, доктор Маруся даже прослезилась от радости. У Закаряна, конечно же, оказался припрятан армянский коньяк, и все, кроме Кумкагира, пригубили по глотку – за успех нашего невероятного предприятия! Мы летим! Получилось! Ура!
Да, до цели еще больше десяти лет пути, и в полете может случиться все, что угодно. Да, космос безжалостен и полон опасностей. Жесткая радиация, звездная пыль, черные дыры, блуждающие кометы. То, о чем люди еще не знают, потому что ни разу не сталкивались, и никакие ученые не сумели ни догадаться, ни предсказать. А еще другие миры, новые планеты с бушующими морями, неприступными горами и раскаленными пустынями, огромными нехожеными лесами, ни на что не похожими птицами и зверями. А если повезет, и с созданиями, наделенными разумом, может, грандиозным и непостижимым, может, едва пробуждающимся. Получится ли найти с ними общий язык? Впереди полнейшая неизвестность. Что может быть лучше для настоящих первопроходцев?
Экипаж разошелся по своим постам считывать показания, проверять охлаждение и систему подачи воздуха, поливать картошку в теплице, отправлять в ЦУП отчет. Еще месяца два связь с Землей будет держаться, потом оборвется. Разве что чудом получится пробить канал, достучаться до близкого человека, услышать знакомый голос… Кумкагиру почудилось, что в наушниках звучит песня шамана, песня северного простора, пурги и ледяных духов, удары бубна, попадающие в такт сердцу. Он улыбнулся и посмотрел на экран: абсолютная чернота, слепящий свет и знакомые силуэты небесных тел. Вот опаловый шар Урана, вот мрачная тень Нептуна, вот бродяга Плутон, вот рассекает небо искрящийся хвост кометы 67Р. Вот неяркая Проксима Центавра – жди нас, звезда, мы уже близко!
Пилот Кумкагир вел «Гамаюн» к цели, и космос расступился перед ним, словно волны под напором Колумбовой каравеллы. Резная фигурка мамонта лукаво блеснула сапфировым огоньком.