– След изменения напряженности темпорального поля, а также само гравитационное поле Земли в данной точке послужат генератору маяками, за которыми он последует. Так ты и прибудешь на место.
Павел помолчал минуту, поглядывая то на Валентина, то на предметы обстановки комнаты. В помещении ничто не говорило о возможности упомянутых изобретателем процессов, кроме разве что генератора, надеваемого как спасательный жилет на спину и грудь, да косвенно стеллажа, забитого бумагами и книгами весьма специфического содержания.
– Назад я не вернусь, – неожиданно для себя, точно отвергнув враз все, что находилось в этой комнате, и кто находился, сказал он. Неизвестно, чего Павел ожидал от Валентина, но тот просто кивнул.
– У тебя все готово?
В ответ Павел молча вывернул карманы: на стол выпали паспорт, партийный билет, военный билет, характеристика с места работы, около тысячи рублей – с ходу не посчитаешь – мелкими банкнотами, серебро и медяки, открывашка, записная книжка, ключи, еще кое-какая мелочь.
– От чего ключи? – спросил Валентин. Павел не ответил, открыв принесенный с собою дипломат – оттуда тотчас посыпалось белье.
– Какой год ты выбрал?
– Восемьдесят пятый, июнь.
– Почему именно его?
Павел все же ответил, хотя пауза была невыносимо длинна.
– Есть время для разбега.
Валентин просто повторил его слова:
– Для разбега.
– Да! – выкрикнул Павел, и эта экспрессия испугала его. С чего он сорвался, трудно сказать: от оставшейся еще в глубине души неуверенности, от надежды на скорое решение нынешней проблемы, может, из-за надетого белого халата приятеля, смущавшего воображение, а может, по иной причине. Но сейчас он чувствовал настырную необходимость просто сказать то, для чего он три года назад обратился к приятелю, краем уха узнав о его увлечениях. – Не пойму, отчего ты сам не воспользовался возможностью и все сидишь здесь, прозябаешь в своей лаборатории, что-то готовишь для государства за копейки…. Я не понимаю этого и, убей бог, понять уже не смогу. Да и не хочу.
Валентин спокойно пожал плечами, пожалуй, даже равнодушно, но Павел уже не видел этого движения, он был поглощен мыслями и теперь изливал их, стараясь не оставить и капли на дне души.
– Твои возможности, твой талант могли бы быть оценены там, – он мотнул головой в сторону окна, – Но сейчас дорожка закрыта, а пятнадцать лет назад она только открывалась, к нам заглядывали в окна взволнованные люди с иного края земли и спрашивали: «Кто вы? Как вы?», предлагали дружбу и дарили возможности. Сейчас мы надоели им, как может надоесть вечно скрипящая дверь в отхожее место. Да, именно так! Я ничего не собираюсь смягчать и рихтовать, так нас там отныне и оценивают! – Он передохнул и попытался успокоиться, глубоко и размеренно дыша. И снова сорвался.
– Есть две категории граждан: те, кто выезжает и платит по счетам, и те, кто только собирается, согласный пока на любую работу, на любой круг обязанностей, лишь бы покинуть страну, и в итоге не выезжает вовсе. Такая темная, мрачная, безликая масса, которая сама по себе отвратительна и самой себе противна, а поделать уже ничего не может. Может, и хочет, да сил нет. Устала, обнищала, обессилела за эти пятнадцать лет и только булькает, источает флюиды безнадежности. Одна восьмая часть суши как помойка без дна и без покрышки. И соседство с такой страной неприятно, и поделать ничего нельзя, даже если стараться и, заткнув нос, бросать камни. Вот я не хочу, чтобы кто-то старался и бросал в меня камни. Хочу перейти в иную категорию – тех, кто тратит. Раз не получилось, не понял, не сумел, упустил все, что можно, так что теперь…. Бог даст, ошибок не повторю. Уеду и рвать буду.
– Как все? – беззвучно спросил Валентин, не выдержал.
– Все, кроме тебя. Долг – рвать, пока зубы целы. И долг этот появился в том еще обществе, в той стране, которую тогда и начали рвать на клочья. Тут уж я не упущу своей выгоды, уж постараюсь! – Павел с кашлем выхаркнул последние слова, глаза его сверкали, скулы были сведены, а на белых щеках проступили багровые пятна. – Я все решил за последние три месяца, все по полочкам разложил, все прикинул. Сперва в ателье устроюсь, это мне привычнее, у Бреймана, ты его должен помнить…
– Я помню, помню, – Валентин попытался остановить его. – Ты не рассказывай лучше, а то… мало ли что да как…
И простой жест руки изобретателя разом остудил пыл Павла. Он замер, точно на невидимую стену наткнувшись, но слишком податлива была эта стена и слишком велик его азарт, так что он не сразу остановился, а несколько мгновений продолжал еще рваться вперед:
– Ты же его знаешь, – говорил он, затухая. – А потом… потом…. И в Чехию удеру лет через восемь.
И совсем остановился.
– Да, ты модельер неплохой, – наконец сказал Валентин. – Факт отрицать не буду.
– Вот видишь!
– Будем надеяться на лучшее в прошлой твоей жизни, – мягко добавил он.
– Да, будем надеяться, – теперь уже ровно проговорил Павел и сел в позабытое кресло.
Валентин сел также, произнеся перед этим: «На дорожку». Павел, не ожидавший столь скорого ухода из квартиры, хотел было подняться, выбраться из кресла, но что-то сковало его члены, невидимая сила, наподобие той, какая в скором времени забросит его в прошлое. И он покорился этой силе.
Подождав еще несколько мгновений, обоим показавшимися непомерно долгими, они поднялись одновременно, и оттого, что такое случилось, улыбнулись друг другу. А затем вышли из квартиры.
Место было выбрано удачное, глухое и сейчас, и тогда: бетонная площадка на задворках ангара. Валентин, принесший на площадку генератор, не удержался и в который раз стал давать затверженные до последней буквы наставления. Павел, притихший, выговорившийся полностью, кивал в ответ и смотрел под ноги. Фразы до него не долетали, лишь обрывки их спутывались с собственными мыслями и порождали удивительные фантомы. Он, кажется, вовсе не слышал слов, точно они сами рождались в его беспокойном мозгу, возникали из ниоткуда и уходили в никуда.
– Ты меня слышишь? – переспросил Валентин. Павел вздрогнул. – У тебя связи намечены?
– В прошлом? Да, конечно. Я говорил, все начнется с ателье.
– Да, говорил, – Валентин точно побоялся узнать подробности. – Хорошо, значит, будешь творцом собственной вселенной.
– Что это? – Павел только сейчас заметил ящик в руках товарища и вздрогнул от этой мысли: сколько он пробыл в своих грезах? Изобретатель умолк на полуслове и опустил взгляд.
– Возвышение. На него встанешь, когда отправишься, а то порядочный кус бетона потащишь в прошлое. При захлопывании генератор так и так сферу вокруг себя образует, так что пускай не перенапрягается.
Павел послушно встал на ящик, генератор к этому времени уже тяжкой ношей давил на грудь и плечи. Валентин помог ему взобраться. Ящик затрещал, но выдержал.
Они неумело, неловко попрощались. Впрочем, Валентин нашел нужные слова. Павлу все происходящее, его нелепая поза на ящике с генератором на плечах, отошедший подальше изобретатель, махавший ему и призывавший не медлить с переброской, пустота бетонной площадки, уходившей вдаль на десятки метров, – все казалось неумелым фарсом, непонятно зачем и для кого разыгрываемым. И в действиях обоих молодых людей – на двоих им не было и шестидесяти – ему представлялось нечто годное для дешевой постановки в захолустном театре. Он все же помахал рукой, выругал себя за этот жест и, скривившись, точно нырял в холодную воду, нажал на кнопку запуска генератора. И разом оглохнув и обомлев от вида замерцавшей вкруг него картины прежнего мира, негнущимися пальцами щелкнул выключателем переноса.
Раздался неслышный взрыв, мыльный пузырь, мгновением раньше переливавшийся на свету всеми мыслимыми цветами, схлопнулся. Неведомая сила ударила Валентина по ушам и рванула к исчезнувшему пузырю – к обломкам деревянного ящика. Он не устоял на ногах, упал на колени и нелепо помахал рукой, уже сам не зная кому. Листок бумаги вылетел у него из кармана куртки, полетел, влекомый ветром, по бетонной площадке. Валентину пришлось проворно вскочить на ноги и броситься за ним. Поймав листок, он еще раз взглянул на свою и Павла подписи, поставленные под актом дарения квартиры, бережно, точно это была единственная оставшаяся у него память о друге, сложил листок и как драгоценный дар положил обратно в карман.
Секунды небытия истекли так же внезапно, как внезапно рука его щелкнула выключателем и выкинула «кокон» в новый, свежий, с иголочки мир. Мыльный пузырь вновь вырос на бетонной площадке, не изменившийся ни на йоту за пролетевшие вспять пятнадцать лет. Тотчас же генератор отключился, с шипением утихая. Пузырь раскрылся, и Павлу удалось услышать эхо громоподобного хлопка, возвестившего всем и каждому о его появлении в этом мире.
Мир слишком походил на тот, что он знал по своему отрочеству, походил настолько сильно, что казался практически неотличимым от него. И все же, едва подумав об этом, об одной только возможности встретить самого себя здесь, Павел вздрагивал и испуганно оглядывался по сторонам. Не в силах принять рассудком свое перемещение и потому представляя все окружающее его пространство не более чем очень умело построенную, но все же картонную декорацию. За которую он вот-вот зайдет и вновь вернется назад, к Валентину, к родным и знакомым, ко всей прежней своей жизни, той самой, что он оставил в пятнадцати годах впереди.
И оттого, что возвращаться для него уже не имело смысла (оставив квартиру Валентину и взяв с собой лишь самое необходимое), он чувствовал себя крестоносцем, в одиночку отправившимся искать не то чашу святого Грааля, не то Гроб Господень – чего-то поистине великого, за что надобно заплатить самую высокую цену и что теперь лежит уже пред ним, распахнувшееся во все стороны, как земля Иерусалимская, к которой привез его потрепанный штормами корабль. И все еще ощущая себя сошедшим на берег Обетованной земли, он упаковал генератор в сумку и, пытаясь придать своей походке, пока никто не видит, некую величественность, невзирая на двухпудовую ношу, отправился в сторону станции.