Сидевший напротив импульсивно поднялся.
– А наша работа, что, коту под хвост? – девушка попыталась остановить его, но не удержала. – Какое вообще ГБ до всего этого дело, объясните мне, товарищ капитан. Или мы теперь без надобности?
Молодой человек не ответил, спокойно выдержав взгляд поднявшегося, и принялся неторопливо помешивать ложечкой в стакане чая.
Поднявшийся картинно заявил:
– Большое спасибо вам, товарищ капитан, за заботу о личном составе управления. Наше начальство выразит это в письменной форме.
Затем он кивнул своему партнеру, тот поднялся следом, и оба покинули помещение столовой.
Едва оперативники вышли, как Антонов негромко выдохнул и откинулся на спинку кресла. Лицо его потеплело, приобретая выражение не столь отчужденно-официальное, что прежде. Еще мгновение преображения, и он улыбнулся Марине. Улыбка, правда, вышла растерянной и усталой.
Девушка задала вопрос первой, видно, он давно мучил ее, и теперь, когда свидетели ушли, сдерживаться она была не в состоянии:
– Ну как? Я правильно проинформировала тебя обо всем этом? – даже канцелярский штамп прозвучал в ее голосе легко и непринужденно. Антонов не пошевелился даже, лишь перевел взгляд, точно видел впервые в жизни и старался запомнить каждую черточку лица, чтобы потом наверняка узнать при встрече.
– Знаешь… давай пойдем в ресторан. В «Ивушку». – Это и был ответ, ответ положительный. – От этой столовки меня уже мутит…. Закатимся на полную катушку. Отдохнем, повеселимся чуток. Что, сомневаешься? Напрасно. Сегодня гуляем, позволить можно.
Ни в голосе его, ни в жестах никакой веселости или приподнятого настроения, соответствовавшего ресторанной теме, не чувствовалось вовсе. Напротив, тоска и какое-то отчаяние. Марина положила руку на его ладонь, он вздрогнул от прикосновения.
– Значит, я была права, что сразу же сказала тебе.
– В самую точку. Точней не придумаешь.
– И ты из-за этого?.. Но почему?
Он покачал головой.
– С тобой напиваться я не намерен.
– Ну так после.
Он не ответил. Марина поняла, что завтра не увидит его в любом случае. Сегодня он понял такое, от чего захотелось забыться как можно дольше и вычеркнуть хотя бы следующий день из памяти. Он все равно будет пить, не с ней в ресторане, так дома. Пить, тупо наполняя «по самой рисочке» стакан и зараз смахивая его содержимое в себя, лишь слегка закусывая. Пить долго, упорно, с каким-то непонятным, нечеловеческим озлоблением на самую необходимость пить до полного беспамятства.
– И все-таки. Что случилось?
Он поднял голову, но смотрел не на нее, а сквозь – в окно, мимо одиноких прохожих, еще дальше, мимо сада и стены дома напротив, куда-то очень далеко. И наконец выговорил хрипло:
– Что-то страшное грядет. Я не говорил тебе, все молчал, молчал. Не могу больше. С каждым днем ближе, а ни защиты, ни спасения нет.
– Ты о чем?
Он оторвал взгляд от навязчивого видения. Потер лоб.
– Извини. Заговорился, устал. Вчера совсем запарился с Морозовым, едва уломал подписать бумаги. Ему и так вышка, а он ни в какую. Не в его, дескать, правилах на себя наговаривать.
Она отдернула руку.
– Зачем… зачем все это?
– А зачем твоим товарищам еще один «глухарь»? Те, кто убили Остапенко… из-за джинсов убили,… ведь кошелек даже не тронули, только джинсы стащить хотели, и то не успели. Тех мы не найдем. Шпана, маленькие подонки. Всех их хватать можно, всех, на каждого что-то найдется… – Он помрачнел. – Только не в этом дело. Дело в монетке твоей, – и он вынул из кармана гривенник. – Хорошо, что ты ее у бригады забрала. Им лучше не в курсе быть, что Остапенко Павел Андреевич так лопухнулся, когда сюда приехал. Хотя он вообще человек был невнимательный.
Марина снова положила десять копеек на стол.
– Значит, из-за гривенника?
– Да, – Антонов неохотно кивнул. – Управление среагировало по стойке смирно. Все материалы пошли в дело, лишь бы спустить на тормозах. – Он стукнул пальцем по краю монеты, та перевернулась на «решку», обнажив дату 1986. – А пока я прокручивал фокус с Морозовым, ребята еще кое-что умудрились откопать. Еще одну монету.
Он снова полез в карман. Монета, явившаяся глазам Марины, была совсем ни на что не похожей. Маленькая, размером с двушку, достоинством же в пять копеек. На «решке» указан номинал, несколько смещенный в верхний правый угол, в левом находится какая-то невыразительная веточка. На «орле» – изображение Георгия Победоносца, надпись «Банк России» и несуразное число 2000.
– Что же это? – тихо произнесла она, стараясь хоть внешне не показывать того страха, что внезапно закрался ей в душу. – Что же это?
– Их много таких, – сказал Антонов, – даже не десятки. Когда в семьдесят пятом было обнаружено тело погибшего по необъяснимой причине человека, идентифицировать которого так и не смогли, никто не поверил увиденному. Сочли провокацией, дурной шуткой, чем угодно, но не истиной. А ведь были найдены фрагменты того самого устройства на месте трагедии, что и переправило человека сюда. С ним до сих пор мучаются физики, уж больно сильно пострадало. Потом нашли одного выжившего, живущего в глуши, неподалеку отсюда, очень много знающего наперед – он занимался знахарством. Побеседовали с ним по душам, помогло не слишком, но вскоре обнаружили еще одного – диссидента. В семьдесят девятом создали отдел «А», который и поныне занимается подобными временными аномалиями. Три года назад его главою сделали меня.
– Ты не рассказывал.
– Говорю сейчас. Когда к власти пришел Андропов, мы получили разрешение, которого добивались и раньше – на использование психозондажа подозреваемых, и то в порядке эксперимента. Странно, но высшее руководство и тогда не верило, и сейчас по-прежнему сомневается во всем происходящем…
– А эксперимент? – спросила Марина.
– Эксперимент… не знаю, сказать, что прошел удачно… наверное, нет, но результат дал. Для проведения мы отловили пятерых, которые получили пятипроцентный раствор пентатала натрия и принялись говорить.
Услышав о наркотике, Марина зябко поежилась. Антонов не обратил никакого внимания на это, он внезапно вернулся в то официальное состояние, с которым и пришел в столовую. И снова будто читал по бумажке:
– Как выяснилось, у троих просто шарики поехали за ролики, их пришлось отправить в соответствующее учреждение. Еще один оказался мелкой сошкой, сотрудничающей с БНД. Но вот кассета пятого…
– Ты ее слушал?
– Нет. И никто не слушал. У нас в отделе никто, – поправился он, – кроме психиатра, готовившего «сыворотку правды». Его тотчас перевели от нас подальше в Москву, не знаю теперь, ни где он, ни что он. Кассета пошла «наверх», кажется, кремлевских старцев она напугала до полусмерти. Ходили у нас разные слухи о том, что записано на ней, слухи самые невероятные и противоречащие друг другу. Безумие какое-то. Всякий начальник с Лубянки, кто прибывал к нам, тут же вызывал меня к себе, делал квадратные глаза и под большим секретом лепетал что-то о тех неисчислимых бедах, которые, по его словам, вернее, по словам того, кто наговорил эту злосчастную кассету, буквально сотрут страну в порошок. Поэтому надо закручивать гайки на местах, надо крепить ряды и прочее, и прочее в том же духе… Выполнение доложите в недельный срок.
А кассета и для нашего шефа и для многих кремлевских вождей и в самом деле оказалась термоядерной бомбой индивидуального действия. Помнишь, наверное, как быстро они принялись покидать наш мир, особенно высокие службисты из безопасности и у нас, и в странах соцлагеря. Самоубийства, инфаркты, инсульты. Помнишь, конечно, и как крепили они ряды с позволения нашего шефа и закручивали гайки, пока генсека с Лубянки не доконал его собственный страх.
Он помолчал немного и продолжил уже иным тоном.
– После смерти Андропова нас хотели прикрыть. Но так и не решились. Велели в качестве компромисса продолжать действовать, но ни в коем случае не прибегать к столь крутым мерам, просто следить, выведывать, выяснять… Ничего не предпринимая ни в коем случае. То ли боятся, то ли… привыкли и уже ждут, сами все знают и просто ждут, понимаешь? – Он зло махнул рукой. – И главное, как все у них легко и понятно! А наши регистрируют и регистрируют прибытие новых и новых пришельцев. И все чаще и чаще. Как эпидемия, как нашествие.
– Сколько же их всего?
Он пожал плечами.
– Можно только догадываться. Я же говорю, десятки только тех, о существовании которых нам известно, за кем закреплены наши сотрудники, чья почта перлюстрируется, а звонки прослушиваются. Сколько еще неизвестных отделу, я не имею ни малейшего представления. Может, столько же, может, вдвое, вдесятеро больше. И они еще прибывают чуть не каждый день. Вот что ужасно.
– Ужасно? – переспросила она.
– Не для отдела, на нем свет клином не сошелся. Хотя работы только прибавляется. Я говорю вообще… – он не продолжал. Марина постаралась сменить тему.
– А ты… как начальник, каковы твои функции? Или это секрет? – тут же добавила она, боясь, что так оно и будет.
– Я пытаюсь контролировать свой участок: вот этот городок и прилегающие дачные поселки. Создаю сеть информаторов…
– В том числе и из меня.
Неловкость, с которой она пыталась пошутить, выдавала ее внутреннее напряжение. Антонов глянул на нее, на робкую улыбку, пытающуюся найти себе место на бледном лице, и замолчал. Потом, переведя дыхание, неожиданно предложил:
– Может, давай пройдемся… хотя бы.
– Тогда проводи меня.
– Охотно, – они поднялись. – Если не против, пойдем пешком.
– Да, конечно, – торопливо согласилась Марина, радуясь внезапной паузе в мертвенном разговоре. Она страшилась и ждала продолжения, сама не понимая своих чувств и оттого боясь расстаться с Антоновым сейчас… или спустя время. Ей нужно было узнать, она страшилась этого… А еще очень боялась остаться одна после того, как узнает. Столько мыслей, столько догадок, столько предположений… Лучше и в самом деле дотерпеть до последнего, когда уже станет невмоготу, попрощаться, а затем, выпив для верности