В ответ на прекрасного юношу Оли залился краской удовольствия.
– Я Оливер, – важно представился мой мальчик.
– А я – Питер. Ты можешь так меня называть. Меня все так зовут.
И Оли польстило, что ему разрешил называть себя по имени такой взрослый и крупный мужчина.
Мы сели в уголке, на то же самое место, где ужинали с доктором Амелунгом. Я заказала себе порекомендованный в прошлый раз «шницель от Питера» и вопросительно взглянула на Оли.
– А вам, молодой человек? – осведомился Питер. – У нас есть специальное детское меню, но я даже не решаюсь его предлагать почти взрослому мужчине. Но, впрочем, если вы хотите…
– Я буду мясо, большой кусок, – заявил Оливер, никогда раньше не отказывавшийся от детского меню – в нем почти всегда попадались заманчивые предложения.
– Браво, молодой человек! – похвалил его выбор Питер. – Тогда специально для вас я собственноручно приготовлю фирменный шницель.
– А для мамы? – Верный Оли не бросит в беде.
– Ну что ж, и для мамы тоже приготовлю собственноручно.
– Мама, сос…соб…собственноручно – это круто? – уточнил сын, когда большой Питер важно двинулся на кухню.
– Еще бы! – подтвердила я.
Все было прекрасно. И настроение, и атмосфера, и фирменный шницель. Мы с Оли уплетали за обе щеки, когда открылась входная дверь, и на пороге возник собственной персоной Клаус Амелунг. От неожиданности я чуть не подавилась мясом.
– Покормишь? – устало спросил доктор Питера, вяло хлопнув по приветственно вытянутой руке.
– Так и быть, садись, бродяга, – трубно проурчал хозяин заведения и еле заметно кивнул головой в наш уютный уголок.
Доктор проследил взглядом за этим кивком и увидел нас. И хотя его лицо не выразило никаких эмоций, тем более радости, он прошел через зал, остановился напротив и поинтересовался:
– Вы не возражаете, если я присяду? Добрый вечер, фрау Таня. Добрый вечер, Оливер.
Я, например, возражала: очень мне нужно, чтобы за ужином я думала не о вкусе блюда, а о том, насколько элегантно я его поглощаю. Оливер тоже не был в восторге: папа Агнет вызывал у мальчика чувство скованности и неудобства.
– Разумеется, присаживайтесь, – с милой улыбкой ответила я. – Добрый вечер, доктор. Как поживаете?
Возможно, мне не следовало задавать этот вопрос. Доктор был весь каким-то помятым, несвежим и выглядел на все свои годы полностью, то есть плохо выглядел. Мешки под глазами, пробивающаяся щетина на лице, глубокие морщины поперек лба и от носа книзу. Дураку ясно, что поживал он сегодня так себе. Да я и не стремилась вдаваться в подробности его жизни, просто дань вежливости.
– Спасибо, фрау Таня, хорошо, – вежливо соврал Клаус Амелунг.
Ну и какого черта он к нам подсел, спрашивается? Я вру, он врет, ребенок в напряжении.
Подошел Питер, принес доктору большущую тарелку, доверху наполненную едой.
– На, подкрепись чуток, – ласково призвал он доктора к трапезе, – со вчерашнего вечера, поди, не ел ничего.
– Спасибо, друг, – с усталой благодарностью отозвался доктор, – пойду тогда руки помою.
– Совсем вымотался, бедняга, – кивнул Питер вслед удаляющемуся доктору, – почти неделю с нашими, местными сыщиками работает, даже в засаде сидит. Поесть некогда. И это называется командировка в родной город, домой…
Большой Питер жалостливо вздохнул, а я начала кое-что понимать. То есть я совсем перестала понимать: если доктору Амелунгу так плохо, то зачем он к нам-то сел? Я ему неприятна, мой сын, надо полагать, неинтересен. Зачем? Ужинал бы себе в гордом одиночестве, тишиной наслаждался.
Доктор вернулся, без лишних разговоров приналег на еду. У меня же аппетит пропал, да и шницель остыл. Оливер вяло возил кусок мяса по тарелке. Пришло время прощаться и уходить. Но не случайно же он сел за наш столик. Может, просто не хотел оставаться один со своими мыслями? Я никак не решалась закончить наш ужин, а молчание становилось все томительнее.
– Фрау Таня, почему вы прекратили визиты к Маркусу Шульцу? – внезапно спросил Клаус Амелунг, не переставая жевать.
Я удивилась:
– Профессор Шульц обещал со мной связаться, но так и не связался. Должно быть, я виновата, я не оговорила с ним материальную сторону вопроса…
– Глупости, – бесцеремонно прервал меня жующий доктор, – как раз таки материальная сторона была решена изначально: вы оба извлекаете пользу из сеансов, вот и все. Профессор дважды написал на вашу электронную почту с приглашением приехать, но вы не ответили. Почему?
– Я ничего не получала, – растерялась я, – я просматриваю почту каждый день.
Как же так? Я не могла проглядеть, не такая уж обильная у меня переписка. Должно быть, профессор ввел в заблуждение Амелунга.
Громко звякнула вилка, уроненная на пол Оливером. Оли быстренько, мышонком скользнул под стол, долго там возился и вылез красный как рак. Я почувствовала неладное, но еще раньше заподозрил неладное доктор Амелунг.
– Молодой человек, вы не хотите нам ничего сказать? – строго спросил он, укладывая на тарелку столовые приборы.
Оли покраснел еще больше, словно отварная свекла, как птенец втянул голову в плечи. Мы с доктором молчали в напряженном ожидании.
– Мама плакала, – пискнул Оливер, и на глаза его навернулись слезы.
– Не реви, объясни внятно, – скомандовал доктор.
Я рванулась было на защиту сына, но доктор сделала неуловимый пас рукой, осадив, вернув меня на место.
– Мама вернулась от этого профессора и потом плакала, – всхлипнул Оливер, – долго плакала, всю ночь.
– Оли! – воскликнула я так громко, что в нашу сторону обернулись все присутствующие в пабе.
Доктор снова сделала жест, призывающий меня успокоиться.
– Мама, я не хотел, чтобы ты волновалась. Я увидел в почте письмо от профессора и стер, и второе стер. А больше он не писал, я каждый день смотрю. Я хотел как лучше, чтобы все было хорошо.
Оливер не поднимал на нас глаз от тарелки.
Для меня это было ударом. Я всегда считала, что мы полностью доверяем друг другу и у нас нет друг от друга секретов. И понимала умом, что он хотел как лучше, мой сын, и отругать тоже хотела. Я давно, заранее, готовила себя к тому времени, когда ребенок вырастет и его взгляды не будут совпадать с моими, его желания пойдут с моими вразрез. Когда-нибудь он перестанет быть таким открытым, как сейчас, его поступки выйдут из-под моего контроля. Но не думала, что это наступит так быстро.
Я приготовилась было заплакать от беспомощности, но доктор Амелунг не дал мне такой возможности:
– Фрау Таня, вы не хотели бы куда-нибудь отойти? Например, в туалет? – предложил папа Агнет.
– Я не хочу в туалет. Зачем? – упрямо возразила я.
Я не собиралась оставлять провинившегося сына один на один с Амелунгом. Что он себе воображает? Что имеет право вмешиваться в дела другой семьи? В конце концов, если кто и имеет право вправлять Оливеру мозги, то это я, а никак не чужой дяденька. Я лучше знаю своего мальчика, у меня есть к нему свои подходы…
– Не знаю зачем… нос напудрить, в зеркало посмотреть. – Доктор начал терять терпение. Еще бы, когда он сюда шел, то наверняка не собирался решать чужие проблемы.
– Иди, мам, – обреченно подтвердил Оливер, – иди. Мы пока поговорим.
Я внимательно заглянула сыну в глаза, не уверенная, что должна его сейчас покидать. Но Оли только подтвердил взглядом, что все в порядке и мне лучше оставить их вдвоем.
Я повиновалась. Но отошла не в туалет, а к аквариуму у входа, чтобы не терять из виду происходящее за столом. Я успела рассмотреть в подробностях всех рыб и все водоросли, пока Оливер не окликнул меня, призывая вернуться.
Вопреки моим опасениям, Оли не ревел и даже не выглядел расстроенным. Наоборот, весь вид его провозглашал довольство жизнью и полное понимание ситуации.
– Мама, – торжественно возвестил он, – мы с доктором считаем, что тебе надо ходить и лечиться у этого профессора. Раз он может тебе помочь, то ты должна воспользоваться предоставленным шансом.
Старательно выговорив фразу, Оливер вопросительно посмотрел на папу Агнет. Клаус Амелунг одобрительно кивнул.
Должно быть, моему ребенку действительно не хватает общения со взрослым мужчиной.
– Мамочка, ты извини меня, я больше так не буду, – пропищал сын уже от себя лично.
И я успокоилась. Его любимое «я больше так не буду» говорило мне много больше, чем что-то там о предоставленном шансе.
На прощание я, не выдерживая, поинтересовалась как бы между прочим:
– Герр Амелунг, почему вы не сказали мне про профессора Шульца вчера, у «Колумбуса»? Мы ведь могли сегодня и не встретиться. Это так, случайность.
– Почему? – Клаус Амелунг, кажется, удивлен моему вопросу, для него былая невежливость словно само собой. – Наверно, профессиональная привычка. У меня своеобразная профессия, люди не всегда хотят афишировать знакомство со мной. Я поэтому редко здороваюсь первым, только отвечаю на приветствия. А вы, фрау Таня, не выказали желания общаться.
Ах да, оказывается – сама виновата! Все-таки он сноб и фанфарон. Надутый психиатрический индюк.
– Я рад снова видеть вас, Таня, – приветствует меня профессор Шульц. – Рассказывайте, как ваши дела. Как ваши сны?
– Плохо мои сны, профессор, – с виноватой улыбкой я развожу руками, – после нашей прошлой встречи мне ничего внятного не приснилось. Так, смутные видения.
– И о чем это говорит, как вы думаете? Не о том ли, что мы на правильном пути?
Я снова в кабинете профессора Маркуса Шульца. Сегодня он обещает расправиться с другим моим ярким сном. Сюрреалистическим сном о толпе на дороге.
Я по заданию профессора, как и прошлый раз, чувствую свои ноги, обувь на ногах и погружаюсь в транс.
Мы живем на даче, я и Кира. Почти все лето вдвоем. Да нам никто и не нужен, у нас полное взаимопонимание. Родителям ни к чему знать, что мы спим почти до обеда, играем в карты и ложимся за полночь. Никакого режима.
Дача наша не дача, а так, одно название. Маленький щитовой домик на одну комнатку с кухней. В комнатке старинный платяной шкаф и две наших кровати на панцирной сетке, да резное старинное кресло, в котором Кира читает в дождь французские романы. На кухне дровяная печь с плитой и обеденный стол. Печь нещадно дымит, когда Кирочка пытается ее растопить, поэтому обычно обед готовится на улице, на керосинке. Электричества-то у нас нет, обещают провести только когда-нибудь. Мне очень нравится смотреть, как Кира разжигает керосинку, как мерцает в слюдяном окошечке нервный огонь от фитиля, мне нравится запах, и даже косм