– Гол! Го-о-о-ол!!!
Собака воспринимает папины вопли как руководство к действию и принимается громко, радостно вторить:
«Гав! Гав-гав! Гав-гав-гав!!!»
Тут уж даже папа обращает на нее внимание.
– Ты чья? – заинтересованно спрашивает он и треплет услужливо подставленную голову. – Молодец, болеть умеешь. Так чья ты?
– Твои дети, Коля, решили, что она наша, – ехидно сообщает мама.
Папа только молча трясет головой, пытаясь усадить на место взлетевшие в изумлении брови, на всякий случай гладить перестает.
– Папа, мы только покормить ее хотели, – мне кажется, что вру я ловко.
– Покормить? – уточняет мама. – Ладно. Кира напекла пирожков с вареньем, так мы ей сейчас ваши пирожки и скормим. Согласны?
Кирины пирожки с вареньем мы обожаем, готовы душу продать, но печет их Кира редко. Мама знает, куда бить.
– Согласна, я согласна! – Я мгновенно прощаюсь с вожделенными пирожками.
– Ну я не знаю… – возмущенно тянет Надька. С чего это она свои пироги должна отдать за просто так? И не кому-то там, а какому-то блохастику.
– И я отдам, – обреченно добавляет Любасик, помня про службу на границе. – Только зачем ей пироги с вареньем? Я ей лучше свой суп отдам.
– И я! И я отдам! Я вообще навсегда ей свой суп отдам! – верещу я.
– И я ей отдам, – мрачно встревает в разговор Кира, которой, кажется, надоедает стоять безмолвным статистом. – Между прочим, на первом этаже живем, все кому не лень залезть могут. Я вот форточку боюсь открыть, чтобы проветрить. Проветриваю, а сама под форточкой на стуле сижу, караулю. А тут какой-никакой, а звонок: на части не разорвет, так хоть знать даст, когда воры в квартиру забираться будут.
– Как будто так все просто! – трагично восклицает мама. – А гулять? С собакой три раза в день гулять надо. Кто это станет делать?
Разговор пошел предметный – вероятность разжиться собакой возрастает. Мы радостно визжим на три голоса, что готовы гулять с ней всю оставшуюся жизнь и сутки напролет.
Мама только недоверчиво фыркает:
– Надо думать! Вы и на пианино обещали играть, а что получилось? Теперь стоит инструмент, только пылится. Одна Вера играет, а вы двое мучились из-под палки, да и бросили. Так и с собакой будет.
– Не будет! Не будет! – умоляем мы хором.
– Я сразу предупреждаю, что гулять не стану. Чтобы я, на каблуках, в шляпе и с собакой! Тут рядом наш инженер живет, не хватало, чтобы она меня с этой вашей уродкой увидела и на работе рассказала!
– А это что, нынче преступление? – уточняет Кира довольно ехидно.
– Кира, ты-то понимаешь, что они наобещают с три короба, а потом пес будет брошен? Они в школу с трудом встают, а еще с собакой успеть надо. Это же не на две минуты к подъезду вывести. А в дождь? А вечером, когда по телевизору фильмы идут?
– Я погуляю вечером, – предложил свои услуги папа, возвращаясь к мерному поглаживанию собачьей головы. Собака к этому времени почти освоилась в квартире, с наслаждением закатывала глаза в такт движению руки. – Я ее и на охоту возьму. Она на лайку похожа.
– Ох, лайка! Держите меня, семеро! – закатывает мама красиво подведенные глаза. – Дворняга она стопроцентная. Будет по всей квартире только гадить и все грызть. У нас на фабрике девочка рассказывала, что у нее псина туфлям все задники сгрызла. А туфли были модельные, французские. А если она мои туфли грызть примется?
– А туфли, Мариночка, убирать надо, а не по квартире разбрасывать. – В последнее время Кира часто спорит с мамой. Спорит и не находит общего языка.
Мама строго поводит безупречными глазами с наложенными на веки серебристо-голубыми тенями, готовится вступить в спор. Но мы мешаем, мы исступленно доказываем, что будем присматривать и за мамиными туфлями, и за собакой денно и нощно.
– Кира Павловна, Марина, мы обедать-то будем сегодня? – дипломатично призывает к порядку папа: хоккейный матч закончился. – Да и эту животину покормить не мешало бы, а то она с голода помрет, пока вы спорить будете.
– А ну давайте дневники. – Мама не собирается отступать.
Дела наши плохи – в дневниках замечания. Кажется, только-только добились результата, и вот этот результат ускользнул, помахав ручкой.
Но, к нашему удивлению, замечания в дневниках вызывают реакцию прямо противоположную ожидаемой. Особенно мое замечание про «нет трусов». Папа с мамой безудержно хохочут, поддерживаемые Кирой.
– «Разговаривала в столовой». Бред какой-то. А где им еще разговаривать? На уроках нельзя – это понятно, но на перемене-то почему они должны молчать?
– Делают из школы армию.
– Ой, «Нет трусов!». Ты посмотри, посмотри, Коля! У твоей дочери нет трусов! Ха-ха-ха!!!
– И у твоей тоже нет. Верка, почему ты в школу без трусов ходишь? Га-га-га!!!
«Гав-гав-гав!!!» – присоединяется собака, которой надоедает сидеть сиднем, когда люди веселятся. Они, должно быть, играют.
Мама тут же принимает серьезный вид и пытается возвратиться к нашему пропесочиванию. Мы, подпрыгивая, принимаемся вновь вопить, что будем делать все-все и всегда-всегда.
– Обедать пойдемте. С утра дети не евши, – нейтрально вступается за нас Кира.
– Надо думать! – театрально восклицает всухую проигравшая мама и добавляет так, чтобы последнее слово осталось за ней: – Если увижу собаку хоть раз на диване, то выкину за дверь.
Очередной сеанс заканчивается, профессор Шульц, как обычно, вручает мне диктофон с записью. Я чувствую себя абсолютно разбитой и мечтаю побыстрей добраться до кровати. В это время в кабинет осторожно заглядывет фрау Шульц и тихо сообщает:
– Маркус, пришел Клаус и ожидает тебя.
– Клаус? Я думал, что он зайдет попозже. Пригласи его сюда. Фрау Таня, вы ведь не будете возражать?
Возражать у меня нет никаких сил. Да и что мне возражать, он же не ко мне пришел.
– Я обещал Клаусу одну статью для работы. Это очень редкая статья, и ее нет в библиотеке. А у меня сохранилась, – неизвестно для чего, поясняет профессор.
Выслушивая объяснения, я потеряла время и не успела улизнуть к себе до появления доктора Амелунга, столкнулась с ним в дверях. Был он бодр, энергичен, свеж и чрезвычайно оптимистичен. Тоже мне, Тиль Швайгер!
– Здравствуй, Маркус! – поприветствовал он с широкой улыбкой. – Здравствуйте, фрау Таня, приятно видеть вас.
Опять врет. Почему он все время врет? Что может быть приятного, если шел он вовсе не ко мне, а я после сеансов выгляжу только чуточку лучше, чем смертный грех. Я бледна, измученна, не в силах говорить, а тем более, улыбаться. Я пытаюсь протиснуться между доктором и дверью, но Клаус Амелунг останавливает меня:
– Фрау Таня, я к Маркусу всего на минуту и сейчас поеду домой, в Бремерхафен. Если хотите, я мог бы вас отвезти.
– Это прекрасная идея, Клаус, – поддерживает профессор, – а то бедная Таня вынуждена отдыхать, прежде чем сможет сесть за руль.
И они забывают обо мне, занявшись своими делами. Садиться на минуту глупо, и я подпираю стену в ожидании доктора. Минута затягивается надолго, а я все не сажусь, в надежде, что их профессиональная беседа вот-вот закончится. Я переминаюсь с ноги на ногу, разглядываю развешенные по стене профессорские дипломы и проклинаю собственную нерасторопность, помешавшую мне удалиться до появления Амелунга. Сейчас я бы уже лежала в уютной соседней комнате, на удобной кровати. А ведь, по-хорошему, мне придется еще и разговаривать с ним по дороге, неприлично как-то сразу закрыть глаза и уснуть. Разговаривать мне не хочется совершенно, нет сил. Я начинаю клевать носом стоя, как боевая лошадь.
Внезапно слышу спасительное:
– Фрау Таня, мы можем ехать.
– А куда же я дену машину? – До меня доходит, что вместе мы можем поехать только на одной машине, мою придется оставить здесь.
– А машину вы можете оставить во дворе у Маркуса, он не будет против.
– Да-да, – подтверждает профессор, – здесь она никому не помешает.
– А как же я приеду в понедельник? – Я лихорадочно ищу повод отказаться от совместной поездки.
– А в понедельник утром я вас привезу, когда поеду на работу. Но, если вы хотите, то можно поехать на вашей машине, а мою оставить.
– А как тогда в понедельник вернетесь вы? – То ли я плохо соображаю после сеанса, но мне кажется, что в складывающейся ситуации есть что-то иррациональное.
– А я? А я возьму у Питера велосипед. Ха-ха-ха… Шучу, шучу, не пугайтесь, тогда в понедельник вы привезете меня.
У меня в машине Оливер вчера рассыпал чипсы и пролил на сиденье сок, я не успела заехать на чистку. И вдобавок там целая куча использованных бумажных платков, которыми мы пытались навести порядок.
– Может, тогда лучше на вашей? – с сомнением спрашиваю я. Не забыть только предложить ему поделить расходы на бензин. Ох, лучше бы я сейчас спала. – Или на моей?
– Поедемте, фрау Таня. – Доктор Амелунг стремительно берет меня под руку и выводит на улицу. Его ладонь жесткая, она обхватывает мой локоть словно тиски.
Конечно, он выбрал собственную машину.
Я поудобнее угнездилась на сиденье, приготовилась заснуть, наплевав на приличия, и закрыла глаза. Странное дело, сон решительно не шел. Присутствие рядом Клауса Амелунга полностью выбило меня из колеи. Он же абсолютно безмятежно вел автомобиль, мое присутствие его ничуть не волновало. Надо думать! Кажется, именно так говорила моя мама Марина Львовна Арихина. Или она мне не мама? Ох, как все непонятно…
Доктор Амелунг вел машину отлично, уверенно и ровно, я всегда завидовала такому умению, сама им не обладая. Мне кажется, что оно дано от рождения, сродни музыкальному слуху, чувству ритма и натренировать это невозможно. Мы стремительно неслись по автобану, а Клаус Амелунг не прилагал при этом никаких видимых усилий. А впрочем, какое мне дело до его врожденных способностей? Я же собиралась спать.
– Я должна вас поблагодарить, доктор Амелунг, – неожиданно для себя вступаю я в разговор. – Профессор Шульц действительно умеет творить чудеса. Спасибо.