Где-то по весне, в ее начале, звонил вечером дядя Петя и трагическим шепотом сообщал Марине, что тетки едут. Будут, как обычно, в мае. Канадские родственницы считали свои доллары прилежно и прилетали всегда до первого июня – времени, с которого резко дорожали авиабилеты.
– Мариша, я их встречу на аэродроме и к себе завезу перекусить. А потом в гостиницу. Ты не приезжай, не надо, у нас все будет скромно. И места у нас мало.
Надо думать! Не приезжай. «Не приезжай», когда дураку известно, что первый вечер – самый щедрый, именно в первый вечер направо-налево раздаются заморские подарки, только не зевай. Кто в первый вечер успел, тот полны сумки и унес. А кому они потом нужны, эти тетки?
– Что вы, что вы, дядя Петя! – Марина бросалась с искренними заверениями в любви к родне. – Вам же тяжело! Вы один, а приготовить что-то нужно. Нельзя же их бутербродами кормить. Я пораньше приеду, стол накрою.
Тут уж дядя Петя принимался беспокоиться, что у Марины без него дел невпроворот, семья-то большая, дети брошены. Имел на то свой интерес – зачем при дележе Марина, когда у него и собственные дети-внуки имеются. Но понимал, что Маринка все равно притащится. Хоть и не говори ей о приезде, право слово! Но не говорить не получалось – тетки всегда желали видеть Марину, питали к ней особую симпатию. Да и не это главное, и тут следовала обязательная фраза, ради которой дядя Петя и звонил:
– Мариша, они на четыре дня. Ты решай давай, к тебе когда?
За возможность прикоснуться к красивой жизни Марина Львовна всякий раз расплачивалась необходимостью организовать большой домашний прием.
– Ты же понимаешь, что надо всем собраться, друг на дружку посмотреть, посидеть, поговорить. У меня негде – однокомнатная, у детей тоже теснота. А у тебя единственной хоромы, пять комнат. Ну, не ударишь в грязь?
– Не ударю, – обреченно подтверждала Марина.
Дядя Петя путем хитрых комбинаций старую свою квартиру разменял так, чтобы всем детям по изолированному жилищу, пусть и маленькому, да и самому чтобы не на улице.
Марина клала на рычаг телефонную трубку и оставалась сидеть в немой тревоге, в ступоре. Положение ее было безвыходным, патовым.
– Мариночка, ну зачем ты так изводишься? – утешал ее ночью Николай, ласково поглаживая по руке, укрывая одеялом. – Можно ведь все решить. Хочешь, давай уедем? У нас в профкоме путевки есть по Золотому кольцу, как раз на конец мая. Я узнаю, думаю, что мне дадут. Уедем, и все дела.
– Ты что! – громким шепотом возмущалась Марина. Она по жизни была убеждена, что нет у нее права упускать ни один шанс. – С ума сошел? У нас на фабрике должны машины скоро прийти, мне директор обещал. А денег где взять на машину? А так я кое-что продам и отложу денег. И мама обещала помочь.
Марина ворочалась, сама не спала и Коле мешала.
– А если сказать, что меня в командировку послали?
– А что на стол ставить? Коль, у твоего Мишки вроде бы мясник знакомый есть? Мяса Мишка достанет? Ты только не вздумай сказать для чего.
Коль, а если меня посадят, ты сразу не женись, хорошо?
– Не бойся, не посадят. Будешь говорить, что крепишь дружбу между народами личным примером, – пытался шутить спросонья Николай, упорно не видевший причин для волнений. – В крайнем случае из партии попрут.
Лучше бы он этого не говорил – Марина принималась вздыхать и ворочаться еще активнее:
– Из партии исключат. Ужас-то какой! И машину не дадут…
Ну что поделаешь, если связь с иностранцами не поощрялась. А тут не просто иностранцы, а из самой вражеской Америки, и никто разбирать не станет, что они и не американцы вовсе, а канадцы. Одна сатана!
Утро вечера мудренее, и поутру не выспавшаяся Марина по дороге на работу прокручивала в голове меню, перечень неотложных дел по дому и даже культурную программу. Постепенно все вставало на свои места. Кира бодро рапортовала, что у них еще остались соленые грузди и маринованные боровики. На работе давали продуктовый набор со шпротами и хорошим чаем. Николай сообщал, что после майских откроется охота на дичь, клятвенно обещал добыть на стол какую-нибудь деликатесную птицу. Детей до последнего не посвящали в проблемы, чтобы языки не распускали во дворе. Только Марина командовала:
– Надя, Кира сварит клейстер, и ты подклей обои у двери, только аккуратно. Вера, помой собаку, от нее псиной пахнет. Земляничным мылом помой. Нет, я тебе сейчас дам новое немецкое, помой немецким, оно пахнет хорошо.
– Мама, собаку нельзя мыть душистым мылом, я ее детским помою, – со знанием дела робко возражала Верочка.
– Да не спорь ты, делай, что говорят.
Заезжала Люська, Маринина двоюродная сестра, словно патроны к пулеметной точке подвозила продукты на праздничный стол.
– Маринка, я вот огурцы свежие достала и помидоры. Помидоры розовые, но ты их заверни в газету, и они дойдут, покраснеют. И конфеты здесь в пакете, я в «Мечте» целый час стояла, взяла «Мишку на севере» и «Белочку», тетки любят. Слушай, а нам зонтики японские привезут, как думаешь? Папа попросил, чтобы привезли. Хочешь складной зонтик, «Три слона»? Или это дорого, как думаешь? Да, Маринка, помнишь, в прошлый раз они отрез кримплена привезли, мы с тобой на две части разрезали? Я платье сшила, закачаешься! А ты?
– А я брючный костюм. Брюки и жилетку.
– Что, правда брюки? – Люська даже расстроилась, что такая идея не пришла ей в голову. – И ходишь в них, в брюках?
– Хожу, – гордо подтверждала Марина Львовна.
– Ну да, с твоей-то фигурой можно и брюки. Ты, наверно, как Селезнева в «Иван Василич меняет профессию». На работе-то ничего не говорят?.. Так вот, в первый день брюки свои не надевай, потому что я платье из того кримплена надену. А то будем как из одного инкубатора.
А потом наступал час икс. У подъезда останавливалось такси, и появлялись канадские тетки. Николай в выходном костюме, новой нейлоновой рубашке – подарочной! – бросался на улицу встречать гостей, чтобы спешно препроводить в квартиру – нечего перед окнами маячить. Марина с порога хозяйским глазом окидывала жилище – не валяется ли что лишнее на видном месте. Дети жались в уголке гостиной в соответствии со строго данными указаниями – за хорошее поведение была обещана настоящая жевательная резинка. Дядя Петя с дочерьми и зятьями протискивались ко входной двери мимо длинного, парадно накрытого стола – они были в выигрышном положении, на позиции гостей, и мечтали поскорей сесть за расточающий невообразимые гастрономические ароматы стол. Кира на кухне наводила марафет на бутерброды с икрой, втыкая в булку хвостики петрушки, подогревала фарфоровое блюдо для доходившего в духовке тетерева. Запуганная собака Ласка не встречала гостей оглушительным лаем, смирно лежала на кровати, запертая в Любомировой комнате. Тетки волокли с собой яркие пакеты с многообещающей надписью «Березка» на иностранном языке, и само наличие этих пакетов сводило на нет конспирацию уже в самом начале вечера.
Марина, несмотря на жару и солнце, плотно закрывала форточки и задергивала шторы, наказывала домашним ни под каким предлогом окон не открывать – первый этаж, каждое слово на улице слышно. Тетки же о необходимости соблюдать конспирацию даже не подозревали. Подпив, за столом говорили громко, ругать социалистическую действительность не стеснялись. Ни в крупном не стеснялись, ни в мелочах.
– Это что же у вас за комнаты в квартире? Это же купе вагонные, а не комнаты. Какому идиоту приснилось такие дома строить?
То, что идиота звали Хрущевым, и хрущевки стали прорывом в решении жилищной проблемы, тетушкам никто не объяснял.
– Вот все у вас устроено, чтобы людям неудобно было. Это как? Пробку с бутылки водки оторвешь и выбрасывать надо? А закрыть потом чем? Или надо ее допивать до дна? Или пальцем затыкать?
Николай пожимал плечами, подразумевая, что до дна, а как же еще, но вслух подобной крамолы не произносил.
– Петя, ты же врач! А живешь как чучмек, в живопырке. У нас врачи больше всех зарабатывают. Врачи и адвокаты.
– Жрать вы горазды. Не экономите на еде-то. Хоть и вкусно все. У нас тетерева только во французском ресторане дают, мы и не пробовали никогда.
Тетушки догадывались, что по случаю их приезда подготовили специальный обед, но им даже в голову не приходило, какими трудами он дался. Маринина семья месяц могла бы питаться.
Детям нравилась только одна канадская тетка – тетя Нина. Она вроде бы была старенькая, бабушка, но носила розовые брюки и офигенный пепельный парик. Она путала русские и английские слова, называла детей чилдренятами и курила сигареты «Мальборо».
В комнате было душно от большого скопления народа, голова под париком у тети Нины потела, и тетушка обратилась к девочкам, не помня их имен:
– Герл, открой, дорогая, виндовку, дышать нечем.
Верка замерла, помня строгий наказ форточек не открывать. Надька спряталась за спиной сестры. Верка лихорадочно искала выход из положения. А что, если отвлечь ее вопросом об угнетении негров в Америке? Спросить: «А в Канаде тоже негров угнетают?» Или привести Ласку и продемонстрировать, как та умеет давать лапу и танцевать за колбасу. Но не была уверена, что мама одобрит ее решение. Верка не шевелилась, тетушка не сводила с нее выжидательного взгляда.
– Открой окно, девочка, – старательно выговорила тетушка, догадавшись, что русская девочка ее не понимает.
Ситуация зашла в тупик.
И тогда Веру осенило:
– А давайте я буду на вас веером махать?
Она сгоняла в комнату и вернулась с веером, который Надька смастерила в своем художественном кружке, которым очень гордилась и не позволяла никому трогать. Надька метнула на сестру полный праведного гнева взгляд. Тетушка посмотрела с восторгом и одобрением: ее, канадского почтальона, никто и никогда веером не обмахивал.
В Веркину ладонь опустилась заслуженная поступком серо-зеленая бумажка в пять долларов, которая не произвела на девочку должного впечатления: купить на нее ничего не купишь, что с ней делать, непонятно, уж лучше бы резинку жевательную дала. И Верушка старательно махала над головой старушки веером до тех пор, пока мама не предложила: