– Да ладно, просто Надька двух слов по-английски связать не может. Чему их только в школе учат? Говорила бы Надька хорошо, так выбрал бы Надьку. Какая ему разница?
– Марина, ты себя послушай! Приехал заморский барин, выбрал себе из двух девочек ту, что поудобней. «Какая разница!» Вот именно, чистый расчет…
Заскрипела дверь в спальню, и на пороге возник, словно зомби, Николай. Тронутые сединой волосы всклокочены, дряблый живот навис над резинкой цветастых семейных трусов, из-под которых двумя загогулинами – бледные, с прожилками вен ножки. Пошаркал тапками в туалет, прохрипев по дороге, будто придушенный:
– Маруся, налей попить компотику.
Марина безрадостно поглядела вслед мужу, сложив скорбную складку на переносице. Произнесла негромко, чтобы Николай не услышал, но твердо и окончательно:
– Так вот, я хочу, чтобы у моей дочери нормальный муж был, а не бесплатное приложение.
– А ведь они почти одногодки, – сурово констатировала Кира ему вслед. – Только наш ведь свой, родной, а тот… Синяя Борода.
Вера, о существовании которой, казалось, все забыли, лежала на диванчике, поджав ноги, притиснув к себе Ласку и зарывшись носом в собачью шерсть, и слушала не предназначенный для ее ушей разговор. Вроде бы чувствовала себя избранной, особенной, почти что счастливой – готова была согласиться с мамой. А с другой стороны – слишком резкий вираж закладывала жизнь, очень уж страшно было – вдруг Кира права? Неужели все дело только в том, что она знает английский язык? Или этот канадец действительно в нее влюбился? И что такое этот простатит?
От избытка чувств Вера всхлипнула, и Ласка тут же принялась горячо и сильно вылизывать своей любимице лицо, тыкать холодным носом в ухо.
На сватовстве напасти не закончились.
Во время тренировки Любомир упал с велосипеда и сломал руку. Как подающего надежды спортсмена его положили в Военно-медицинскую академию, все медицинские манипуляции выполнили на высоком профессиональном уровне, чувствовал он себя вполне прилично, но Марина Львовна неожиданно дала задний ход, заявила, что никуда не поедет. Черт с ним, с кооперативом, и с райкомом партии, который ходатайствовал за нее, тоже черт, раз детей без присмотра оставить нельзя. Она еще одной ногой здесь, на родной земле, а с ними уже неприятности, а что стрясется, когда родители вовсе уедут? Тут уж уговаривать Марину дружно бросились всей семьей разом. Вера обещала, что всерьез отнесется к переменам в собственной судьбе. Надюшка клялась, что не доставит никому хлопот. А Любомир винил себя в том, что вожделенная мамина командировка может сорваться из-за него.
Уговорили. В назначенный день и час самолет из «Пулково» махнул крылом провожающим Вере, Наде и Кире.
В свой день рождения Оливер пригласил домой целую ватагу ребятни. Мне, разумеется, было бы намного легче заплатить деньги и организовать празднование в каком-нибудь кафе, чтобы не приходилось потом два дня ликвидировать следы стихийного бедствия, не сокрушаться над осколками битой вазы, не доставать из-под кровати куски недоеденной пиццы, не отковыривать от диванных подлокотников намертво прилипшую жвачку. Но сыну нравится именно домашний праздник, когда гостиная увешана гирляндами, лестница утыкана флажками, можно по-взрослому открывать дверь каждому гостю и чувствовать себя хозяином. Мне же в этот день остается только смириться, смириться и организовать подачу патронов в виде закусок, напитков и неизменного праздничного торта со свечами. При этом необходимо своевременно направлять бушующую стихию в мирное русло, предлагая новые и новые конкурсы с призами.
В этом году повезло: за весь день мне пришлось перевязать только один палец, всего лишь раз убрать с ковра землю с остатками цветочного горшка и, совсем ерунда, трижды вытереть пролившуюся колу. Дети, совершенно очевидно, взрослеют.
Наконец, все призы были разыграны, свечи задуты, торт съеден и родители начали подъезжать, чтобы забрать домой собственных чад. С неохотой и сожалением взлохмаченные, раскрасневшиеся гости покидали нас, остались только Агнет и Расти Мюллер.
Раздался звонок в дверь, и я пошла открывать, настроившись, наконец, познакомиться с мамой Агнет, но на пороге возник ее папа. Доктор Амелунг стоял на нашем крыльце, прижимая к груди пышную, алую пуансетию в горшке. Видимо, что-то такое отразилось на моем лице, потому что доктор принялся с порога оправдываться, что бывшая жена задерживается на работе, поэтому он… И так далее, и тому подобное.
– Что вы, доктор Амелунг, проходите. – Я вошла в образ радушной хозяйки. – Я рада вас видеть. Я сейчас позову Агнет.
Они прибежали все втроем и начали хором вопить, что еще чуть-чуть, совсем немножечко поиграют. Ну пожалуйста, мама! У них какая-то новая игра, для которой непременно нужно трое игроков. Вдвоем совсем неинтересно, папа!
Папа так и стоял, притиснув к себе цветок, борясь с искушением настоять на своем.
– Доктор Амелунг, дадим им полчаса? – смилостивилась я. Мне не хотелось портить детям настроение. – Как вы смотрите на чашку кофе? У нас еще, кажется, остался именинный торт.
Не дожидаясь положительного ответа, ребята дружно затопали ногами по лестнице, торопясь вернуться к игре.
Я улыбнулась:
– Позвольте, я заберу у вас цветок. Что-то мне подсказывает, что это для меня.
– Да-да, извините. Пожалуйста. Агнет позвонила и сказала, что уронила на пол цветочный горшок. Надеюсь, это не был ваш любимый кактус?
Лучше бы он этого не говорил. Тогда я могла бы с полным правом считать, что он пришел ко мне с цветами. А теперь выходило, что он просто возмещает ущерб.
– Так это была Агнет? Ничего страшного, разбилась чахлая фиалка, которая никак не решалась умереть. Роскошная пуансетия, сразу чувствуется приближающееся Рождество.
Я сварила кофе, разложила по тарелкам остатки торта и пригласила доктора.
– У вас очень красивый дом, фрау Таня, – похвалил он. – Уютный.
– Здесь немного моих заслуг, я почти ничего не поменяла после смерти родителей. Раньше это был их дом.
На этом, кажется, подходящие темы для разговора были исчерпаны. Мы в молчании пили кофе, доктор прилежно скреб ложкой по тарелке с тортом.
– Очень вкусный торт, – с преувеличенным энтузиазмом нарушил он тишину.
– Спасибо, но тут тоже нет моих заслуг. Этот шедевр изготовили в соседней булочной.
Молчание становилось тягостным, и пришлось брать инициативу на себя. Недаром же я сегодня тренировалась в роли затейника. Я разразилась речью о детях, рассказала парочку веселых историй из сегодняшнего празднования, привела несколько смешных высказываний и, честное слово, заслужила главный приз за этот конкурс – доктор слушал с неподдельным интересом.
– Вы чудесно выглядите, фрау Таня, – не к месту заявил он, ставя на блюдце чашку. – Скажите…
Но задать вопрос он не успел, послушная Агнет прибежала, готовая ехать домой. Она обхватила папу руками за шею, потерлась щекой о плечо, и вдруг серые глаза ее округлились:
– Папа-а, ты что-о ел то-орт? – в изумлении протянула она. И пояснила специально для меня. – Папа никогда не ест тортов, он терпеть не может сладкое.
Папа, почему-то покрасневший как рак, поспешил увести домой болтливое сокровище.
А я весь вечер мучилась вопросом: что он хотел у меня спросить, но не успел? Только перед сном, лежа в кровати, я вспомнила, что так и не рассказала доктору о своих успехах в русском.
После отъезда мамы с папой мне разрешили переехать в их спальню, и это странным образом примирило нас с Надеждой. Не приходилось больше, вечно подстраиваясь друг под дружку, ютиться на десяти квадратных метрах. То ли мы скучали, не видя перед собой постоянного собственного отражения, то ли просто повзрослели и, обзаведясь какой-никакой личной жизнью, нуждались в собеседнике для ее обсуждения.
Любомир выписался из больницы, но чувствовал себя плохо. Рука срослась неровно, болела, о тренировках пока не было и речи. Полдня Любик проводил в поликлинике на процедурах, оставшееся время бесцельно слонялся во дворе, играл с мужиками в домино, отмечая очередную «рыбу» пивом. Кира вздыхала, ворчала и даже лупила его полотенцем. Но что толку? Мы все прекрасно понимали, что для брата травма может означать если не конец спортивной карьеры, то большие ее осложнения.
Мама при первой же возможности звонила, узнавала, как наши дела, дистанционно руководила. Мы послушно соглашались – все равно проверить не было никакой возможности. Но звонить было дорого, поэтому чаще мама с папой писали нам письма. Папа описывал египетскую природу и особенности быта, мама больше нажимала на рассказы о гастрономии, местных магазинах и ценах. Мы в ответ бодро рапортовали, что у нас все отлично.
Я исправно трудилась, намывая километры кафедральных полов и разливая по пробиркам и чашкам Петри сотни литров сред. Полученные за труды копейки тут же несла репетиторам, оплачивая их непомерные усилия по подготовке меня в институт. На себя денег не оставалось, даже на редкие театральные билеты подкидывала Кира. Спасибо Уолтеру, который держал слово и помогал в силу умения и разумения. Он регулярно присылал посылки, в которых традиционно обнаруживались банка растворимого кофе, арахисовое масло, макароны, сухая колбаса, консервированная ветчина и печенье. Это давало нам возможность попировать, быстренько съедая вкусности за два вечера. Еще в посылках всегда лежали обувь моего размера, по одной блузке и юбке, капроновые колготки, трусики-недельки и немного косметики вперемешку с расческами и заколками для волос. Я видела истинный героизм уже в том, что ради меня он захаживает в отделы женского конфекциона. Прямо скажем, не все из этого я могла надеть – фасоны иногда попадались более чем странные, но были и просто замечательные вещи, каких не купишь ни у одного спекулянта. На каждом ярлыке была приклеена маленькая бумажка с ценой, под которой еще одна, а под ней еще. Надька объяснила, что это уменьшающиеся цены с распродаж, намекнув, что жених-то жмот, но я все равно радовалась и каждый раз по-честному делилась с сестрой.