– Давидик, где же ты был? – защебетала она восхищенно. – Я думала, что тебя нет дома. Ой, я так огорчилась!..
– А теперь обрадовалась? – спросил он с усмешкой с легким акцентом, не переставая хлебать из кастрюли.
– Конечно! Теперь я почти что счастлива. Так где ты был? – фонтанировала восторгом сестра.
– Спал. – В его голосе восторгов было не так много. Думаю, не так много, как хотелось бы Надежде.
Надежда подумала-подумала, что бы такое сделать, чтобы привлечь его внимание, и вспомнила обо мне. Она вытолкнула меня вперед с таким видом, словно продавала на рынке корову:
– А это моя сестра Вера. Посмотри.
– Вижу, – с той же безразличной усмешкой ответил он.
Корову покупать он не собирался.
– Ты думаешь, что у тебя двоится в глазах, да? Ха-ха! Не-ет, это мы – двое из ларца. Чума, да? Даже Моня припух. А Наумчик мне не верил, когда я говорила, что мы совсем-совсем одинаковые. Везде-везде, – нахваливала свой товар Надька.
Посмотри, какая хорошая корова! Молока много дает. Ты в рот загляни, какие зубы молодые. И рога у нее ровные. Думай, а то барин купит!..
Давидик лениво пожал плечами:
– Да вы же разные.
Зачем мне корова? Я в городе живу.
– Это мы с братом разные! У нас же еще брат есть. Мы трое из ларца! В детстве на нас люди таращились… Теперь, конечно, он сам по себе. Гормоны и все такое, ну ты понимаешь…
А еще поросеночек есть, могу уступить. Нужен поросеночек?
– Гормоны и все такое я понимаю, – равнодушно подтвердил Давидик, губами втягивая в себя с ложки розовый, разваренный капустный хвост.
– А с Веркой мы одно лицо, посмотри. Только она в платье, а я в блузке и юбочке. А если нас одинаково одеть…
Давидик не выдержал Надькиного бредового сюсюканья и спошлил:
– Даже если раздеть… У вас не платья, у вас лица разные.
Тут уж заинтересовалась я. Нас родной папа не всегда отличает, и вдруг незнакомый мужик заявляет, что мы разные. Или он просто Надьку провоцирует?
– Неужели сразу заметил? – заметно огорчилась Надежда. – Давидик у нас художник. Он сразу все замечает, просто очень талантливый, – пояснила Надька специально для меня, гордо и с придыханием. – Ну, Давид, посмотри на нас внимательно, где ты таких девушек видел? Нарисуй нас, а?
Я всегда считала, что в умственном плане моя сестра не без особенностей, но такой дурищей не видела ее никогда.
И я поняла, что Надька неравнодушна к этому Давидику, лохматому, будто дед Шишок. Лохматому, мрачному и невоспитанному, по крупицам цедящему из себя слова. Это моя неприступная красавица сестра, отшивающая ретивых кавалеров с периодичностью раз в три дня?! Должно быть, занятая мытьем пробирок, я упустила что-то реально важное.
Давидик вместо того, чтобы смотреть на нас, озадаченно разглядывал в ложке кусок холодного супового жира. Словно бы решал: кинуть его обратно в кастрюлю или же пересилить себя и положить в рот. Внезапно мне стало его жалко.
– Хотите, я вам суп погрею? – предложила я. – Так же невкусно, холодный…
– Я сама погрею, – вскинулась Надя, словно я покусилась на ее имущество, и выхватила из рук нечесаного Давида вожделенную кастрюлю. – Давидик, подожди, я быстренько. Верка, а ты пока закусить мальчикам приготовь.
Я вспомнила об оставшихся в комнате: тоже мне, мальчики. Но это полбеды, как и из чего можно готовить в чужом доме, я понятия не имела.
– Там на окне авоська лежит, возьми. Это они принесли, – подсказал нечесаный хозяин, кивая головой. – А хлеб на холодильнике в ведре. Ножи в ящике.
Вдруг ни с того ни с сего он улыбнулся мне мягкой улыбкой, много мягче, чем его акцент. Подбодренная таким образом, я сняла с широкого подоконника тяжелую сумку с продуктами, принялась выкладывать содержимое на стол. Ладная, круглая головка импортного сыра, облитая красным воском, прибалтийские шпроты, маринованные огурчики в банке с надписью «Глобус», завернутая в кусок бумаги ветчина. Как людям удается доставать такой дефицит? Но когда я развернула последний сверток, просто потеряла дар речи: внутри лежал шмат копченой осетрины, белый с желтоватым краешком жирка. Такого количества осетрины я не видела никогда в жизни, даже с Уолтером в ресторане. Только в кино, в фильмах из дореволюционной жизни, где целиком зажаренных осетров выносили на большущих блюдах с воткнутыми в рот пучками зелени. В реальности же я встречалась с этой бесподобной рыбой всего пару раз, у дяди Пети – несколькими тонкими ломтиками на маленькой пирожковой тарелке. Я стояла и боялась к ней прикоснуться, вдыхая разносящийся по кухне аромат копчения. Должно быть, я слишком громко сглотнула слюну, потому что Давид громко, гортанно рассмеялся:
– Не бойся, она не кусается. Попробуй.
Что значит «попробуй»? Отрезать на незнакомой кухне от чужого куска и втихаря сунуть в рот? Ну уж нет!
Тогда Давидик встал из-за стола, достал откуда-то огромный нож, решительно оттяпал кусок рыбы, отвалившийся неровным, широким пластом, и подхватил его пальцами.
– Открывай рот, – приказал он мне.
В нем, рокочущем, стоящем с ножом наперевес, с зажатой в руке добычей, было что-то воинственное и первобытное. И я подчинилась. Восхитительные вкусовые ощущения передались в мозг, я почувствовала, что нестерпимо хочется выгнуть спину и замяукать. Должно быть, нечто подобное происходит с дворовой кошкой Мусей, облюбовавшей наш подъезд, когда той удается выудить из ведра для пищевых отходов недоглоданный скелетик скумбрии…
К счастью, издать кошачий вопль я не успела, потому что за спиной раздался грохот – Надежда уронила крышку от кастрюли.
– Ох, крышечка упала! Садись, Давидик, все готово.
Думаю, что Надька сделала это специально. А впрочем, сейчас я была ей даже благодарна. Я потрясла головой, собираясь с мыслями, и принялась прилежно и методично раскладывать снедь по разномастным тарелкам, не обращая внимания на присутствующих.
Когда я с деликатесами выросла на пороге комнаты, компания, не дожидаясь нас, уже смотрела кино. Как устроено диковинное приспособление, показывающее фильмы, мне не суждено было узнать, но на экране большого черного телевизора неестественно быстро мелькали руки, ноги, падали и вновь поднимались тела. Какой-то раскосый герой шел к победе, лихо расправляясь с врагами. Начала я не видела, поэтому сути происходящего не понимала.
– Надин, что вы там копаетесь? Только за смертью посылать, – оторвался от экрана Наум. – Ставь скорее и вилки принеси.
Я решила, будет лишним уточнение, что я вовсе не Надька, и послушно отправилась в обратный путь, за вилками. В коридоре столкнулась с сестрой и Давидом, опоздавшими к началу киносеанса. Я немного прибралась на чужой кухне – выбросила мятую упаковочную бумагу, помыла банку от огурцов и тарелку от борща, стряхнула крошки со стола. В коридоре моя сестра о чем-то разговаривала с отвлекшимся от фильма Моней. Я прислушалась.
– Надя, надо работать быстрее, тропинку я протоптал, скоро заказы косяком пойдут, – строго торопил Моня.
– Михал Львович, я стараюсь. Я вчера Науму отдала эскизы, вы посмотрите сами.
– Я видел. Мужик с кружкой годится, а остальное нужно дорабатывать, дилетантщина. Не Фаберже. Я тебе, заедь завтра, каталог дам с фотографиями, изучи хорошенько. И быстрей, быстрей, Надюша! Вокруг Давида вздыхать позже будешь.
Я ожидала, что в ответ на это сестра вспылит и огрызнется, но Надька промолчала.
– Да, еще. Помоги Науму с формами, у тебя хорошие ручки, ловкие. У тебя получается.
– Хорошо, Михал Львович, – безропотно согласилась сестра и тут же начала торговаться: – А как со сверхурочными?
– Девочка, какие тебе еще сверхурочные? – притворно ласково удивился Моня. – Ты и так имеешь как взрослый мужик. Зачем молоденькой девушке такие деньги? Я за эти бабки найду пяток таких зеленых сыкух, как ты…
Надька выразительно и бесстрашно хмыкнула:
– Сначала найдите.
– Ладно. Мужика с кружкой доведешь до конца – премию выдам. Ты только деньги не свети без нужды, не нарывайся на лишние вопросы.
– Да не переживайте, я не свечу, никто не в курсе.
– Вот и молодец. Мне, представляешь, тут клеймо показали – настоящее Михаила Перхина…
Я знала, что Надьке на работе хорошо платят, мы все дома знали. Сестра говорила, что это за сверхурочную работу – в мастерской она пропадала допоздна, а потом дома рисовала. Но сколько именно ей платят и за что, об этом я не задумывалась. Мне показалось вдруг, что Надежда вместе с осетрово-коньячным Моней занимается чем-то противозаконным. От неожиданности у меня резко запершило в горле, я кашлянула.
Моня резко оборвал разговор, обернулся ко мне, вперил вопросительный взгляд. Словно пытался оценить навскидку, что именно из подслушанного я поняла. Я, если честно, не поняла ничего, что и попыталась продемонстрировать, вылупив на Моню невинные глаза.
– Не волнуйтесь, Михал Львович… – правильно оценила мой придурочный вид Надежда.
– Ладно, девчонки, пошли кино смотреть, – поторопился Моня закончить разговор. – Выходной день, суббота…
Мы дружно вернулись в комнату, устроились возле телевизора. Мне осталось самое проигрышное место – на стуле у стены, за диваном. Словно в кинотеатре, когда в кассе опоздавшим достаются только боковые кресла.
Смысл картины я так и не уловила: почему крутой американский парень обладает азиатскими чертами лица и именем Брюс Ли? Вдобавок подкачал звук – фильм был не дублирован и сопровождался синхронным переводом, как на фестивальных сеансах в кино. Голос у переводчика отличался редкой гнусавостью, будто в нос ему вцепился клешнями рак. Но дрался герой классно, направо-налево раскидывал толпы плохих людей, резко выкидывая вперед руки и высоко задирая ноги. А может быть, весь смысл как раз и был в этих физкультурных упражнениях с мордобоем?
Похождения Брюса Ли закончились – только в самом конце я поняла, что данное имя принадлежит не герою, а исполняющему роль актеру. Мы плавно перешли к просмотру второго фильма, про жену дипломата. «Эммануэль». Я устроилась поудобней, настраиваясь на что-то более содержательное. Фильм, правда, без перевода, но не зря же я столько лет учила английский?