– Давид, ты меня любишь, правда? – задохнулась от радости Вера. Он никогда не произносил этого слова – «любовь».
Ох, лучше б он этого не говорил! Ну что ты будешь с ней делать?
– Не перебивай! Любая любовь, любая – ты понимаешь? – со временем гаснет, тускнеет, она не выдерживает каждодневного употребления. И важно то, что останется, то, что каждый день, понимаешь? А он может тебе дать больше, чем я…
– Да не хочу я, чтобы он мне давал! Он меня покупает…
– Нет, неправда! Ты сама мне говорила, что он заботливый, помнишь? Еще недавно ты считала его вполне подходящим на роль мужа… Вера, ты мне веришь?
– Верю. Конечно…
С его стороны это был запрещенный прием.
– Тогда просто поверь: ты будешь с ним счастлива. – Ее кулачки снова взвились, как для удара. – Тихо, тихо, дай договорить. Ты будешь жить с ним хорошей, успешной жизнью, в хорошей, сытой стране. И будешь вспоминать меня. Сначала часто, а потом все реже, может быть, совсем забудешь. Он покажет тебе мир, он вытащит тебя отсюда.
Кулачки разжались, руки безвольно опустились. Она снова начала подозревать, что не нужна ему. Так, поиграл и хватит.
– На твоем месте миллионы девчонок не раздумывали бы ни минуты. И миллионы взрослых, кстати, тоже. Не считай их всех глупее тебя…
Вера что-то возражала, он что-то отвечал.
В первый раз они поругались по-настоящему. Вера ушла, он не удерживал, в первый раз не проводил.
Рождество подкралось как-то слишком неожиданно. Наверно, незаметно только для меня, слишком занятой собственными переживаниями. Впервые я покупала подарки в последний момент – обычно начинаю готовиться к празднику заранее, составляю список рождественских покупок еще в начале зимы. Если бы не Гюнтер, как и каждый год привезший нам с Оливером в подарок елку, я, возможно, до самой рождественской звезды считала бы, что впереди у меня гора времени. Только увидев на пороге роскошное, пахнущее хвоей чудо с замотанными мешковиной корнями и плотно связанными ветками, я сообразила, что праздник совсем близко. Я мужественно взяла себя в руки и, позвав для компании Наташу, полетела в торговый центр за покупками. Таких забывчивых, как мы, в городе набралось немало – суматоха, что творилась в «Колумбусе», напоминала последние минуты Помпеи. Здесь примеряли, платили, ели и пили в квадрате против обычного. Мы с энтузиазмом влились в мощную струю жаждущих праздников и подарков. И внезапно процесс захватил меня, закружил в водовороте елочной мишуры, трикотажа, игрушек, перчаток и ремней, обувок, столовых приборов, сувениров. Все это было щедро приправлено смехом и музыкой, запахами имбиря, цитрусов и булочек с корицей, декалитрами глинтвейна и кофе. Через четыре часа мы вывалились из магазина оглохшие, объевшиеся, обвешанные пакетами и свертками и абсолютно счастливые.
Наташа на праздники уезжала в Россию к родителям, поэтому наш совместный поход был последней встречей в текущем году. Как обычно перед отъездом, времени катастрофически не хватало, поэтому мы обменялись подарками на скорую руку за чашкой кофе в бистро. Наташа давно уговаривала меня ехать вместе, обещала показать нам с Оливером Москву и накормить настоящими русскими мамиными щами, но это было невозможно – довольно непредвиденный расход, а кроме того, Оливер собирался к бабушке. Но ответить согласием на предложение Наташи очень хотелось, хотелось оказаться в той стране, что занимает мои мысли последнее время, ощутить ее реальный вкус и услышать ее настоящую речь. Наташа была немного посвящена в мои проблемы и стала, некоторым образом, моей настольной энциклопедией – она растолковывала мне смысл тех действий из видений, которые никак не поддавались объяснению. Например, она рассказала, что в детстве у них на кухне тоже висели выстиранные пластиковые пакеты, – их было негде взять, и ценились те, в которых продавались фасованные продукты.
Думаю, если бы Наташа ехала в Петербург, то я бы все же составила ей компанию, но Москва притягивала меня меньше.
И, как обычно, мы с сыном оказались перед перспективой встречать Рождество вдвоем. Внезапно мне стала нестерпима мысль об этом. Разумеется, я всегда рада побыть с сыном, который давно уже в праздничную ночь не спит, а хохочет и жует даже тогда, когда я откровенно начинаю зевать и хлопать глазами. Конечно, мы украсим дом, наготовим разных вкусностей, а потом непременно выйдем на улицу с петардами, будем кидаться снежками, толкаться и хохотать. Но отчего-то в этот раз мне захотелось, чтобы меня окружало побольше народа. Список возможных гостей был совсем мал, там было даже не из кого выбирать, поэтому я позвала Гюнтера и Вейлу. Гюнтер – домосед, ему чуждо стремление покидать собственную берлогу, тем более в такую ночь, но Вейла поднажала, и Рождество мы встречали вместе. Я даже не ожидала, что будет настолько весело.
Вместо огромной индейки я приготовила чудную утку, испекла традиционный кекс и, с утра окутанная ароматами приправ, хвои, выпечки наконец-то после долгих лет почувствовала себя полноправным членом сообщества, именуемого семьей.
Под нашей елкой в этот раз вместо двух одиноких подарков разместилась целая вереница ярких свертков. Гюнтеру мы отвели роль Санта-Клауса, Оливер нашел на чердаке рогатую маску оленя и напялил на себя вместе с импровизированной уздечкой, а нам с Вейлой была уготована скромная миссия волхвов, извещающих о рождении Христа.
На другой день мы с Оливером спали до победного, а потом, взяв Агнет, поехали на каток, где долго выписывали круги вокруг елки, падали, вставали и обменивались подарками. Вместе с детьми я ела горячие пончики на морозе, и, честное слово, мне нравились такие каникулы!
А потом приехал Юрген и забрал с собой Оливера. Мой сын выглядел очень счастливым в ожидании новых впечатлений, дня рождения бабушки и катания на лыжах в Гармише. Кроме того, Юрген пообещал сходить вместе с сыном на «Рамштайн». Оли вис на шее у отца, без умолку трещал, несколько раз заново укладывал в рюкзак вещи. А у меня щемило сердце от этой короткой разлуки, от предстоящих нескольких дней вынужденного одиночества. Наташи не было, у Гюнтера после рождественского застолья обострилась подагра – оставалась одна Эрика, но она была всецело занята приехавшим в гости братом и его семьей.
Первые два дня одиночества я провела в пижаме, выбираясь из постели только для того, чтобы кое-как перекусить прямо у раскрытого холодильника. За долгие годы я впервые осталась одна. Мне не для кого было готовить и стараться, меня никто и нигде не ждал. Когда я полностью осознала это обстоятельство, то даже не расстроилась. Я спала и смотрела телевизор, а потом опять спала и снова смотрела, немного завидуя тем, кто может вести подобную жизнь в любое время. Чтобы не напрягаться и не следить за ходом действия, я выбирала старые фильмы, смотренные-пересмотренные, изученные вдоль и поперек. Я перепутала день с ночью и не имела ни малейшего желания выйти на улицу. Я несколько дней не мыла посуду – что там мыть, если в раковине скопилось всего несколько грязных вилок, которыми я вылавливала из банки анчоусы и кукурузу, да стакан из-под сока. А кофе я пила из одной и той же немытой чашки – на ней снаружи появились темные подтеки.
Не могла сказать, что мне чего-то или кого-то не хватало, в своем растительном существовании я была абсолютно самодостаточна.
Неизвестно, сколько все это могло продолжаться и как скоро надоело бы, но тут произошло то, чего я никак не ожидала. Ведь те сны мне не снились уже давно.
Мы на даче – я, Надя и Любомир.
То есть не так: мы с Надеждой приехали сюда, чтобы забрать Любомира, окопавшегося на природе, подальше от посторонних глаз.
Брат съехал сюда где-то с месяц назад, вдрызг разругавшись с нами, «тупыми бабами». Разумеется, мы не выдержали после того, как неожиданно исчезли из шкатулки отложенные на хозяйство деньги. Кстати, это странным образом совпало с появлением денег у брата. Если в одном месте убыло, то в другом непременно должно прибыть – закон классической физики справедлив и в переложении на финансово-экономический мотив. Мы дружно принялись обвинять Любчика, взывать к его совести, он же отпирался до последнего, пока не протрезвел настолько, что почувствовал в себе силы добраться до дачи.
Кирочка волновалась, что он спьяну спалит дом, но мы успокаивали, что на дворе лето и печку топить он вряд ли станет. Подумаешь, даже если упадет и заснет, только проветрит голову среди грядок. Но Кира все равно тайком от нас ездила и проверяла. Заодно отвозила Любомиру немного подхарчиться. Иногда возвращалась вполне довольная, говорила, что брат ловит рыбу и загорает, а другой раз приезжала мрачная и ничего не говорила.
Так могло бы продолжаться до осени – Любомир не приспособлен к деревенской жизни в холодное время года, – но на днях должны были приехать мама с папой, а к этому времени мы обязаны были водворить брата в родное гнездо и реанимировать настолько, чтобы родители не испугались.
Маме с папой еще предстояло узнать, что желтая майка лидера никогда не достанется их сыну, – тренер категорически отказался иметь с Любомиром дело. Каким-то чудом брат сдал весеннюю сессию в институте, на тройки, без стипендии, – это все, чем он мог похвастаться перед нами.
Мы с Надькой даже не поругались с самого утра ни разу, она была со мной последнее время непривычно заботлива и внимательна. Сама нервная, осунувшаяся, серые круги под глазами – из обрывков телефонных разговоров я поняла, что у нее на работе завал и какие-то неприятности, – а меня старалась морально поддерживать. Я вначале ждала, что сестра бросится вправлять мне мозги насчет замужества, ведь от моего решения зависело и ее дальнейшее благополучие: где же возьмешь молодого и красивого канадского миллионера, если я не пойду за Уолтера? Но Надежда держалась стойко и неприятными разговорами не досаждала. А на все осторожные вопросы о ее проблемах только отмахивалась, отвечала «ерунда, выкрутимся как-нибудь», но во взгляде сестры временами мелькала несвойственная ей, какая-то новая жесткость, от которой у меня по спине даже пробегали мурашки. Временами мне начинало казаться, что я ее такую боюсь, и всякое желание расспрашивать тут же пропадало. Но я была ей благодарна за поддержку – жизнь моя, казалось, окончательно дала трещину.