— Вы там не шебуршитесь! Попутчик липовый. Правда глаза колет? А билет у вас имеется? Ась? Не слышу!
— Надо же, вот напасть, иевезуха, просто невезуха…
Стучат колеса. Слышно, как по коридору вагона, ворча, пробирается какой-то пассажир, тоже, как видно, полуночник, — покурить в тамбуре. На багажной полке начинают смеяться. Сначала тихо, потом все смелей, совершенно открыто и безбоязненно.
— Хе-хе-хе, вы однако… ах-хах-ха… хороши! Разыграли как, рассказать кому — не поверят! Хр-хр-хох… Купился, купился, как мальчик! Шуточки у вас, ых-хы-хых…
— Шуточки? Есть тут один шутник-шутничок, да не я… Насчет билетика как же будет, гражданин? Не ответили! Есть ай нет? Или стюардессу позвать? Так я мигом. Эй, багажная полка!
— Текстильный, говорит, не кончали… Алло, мы ищем таланты…
В разговор внезапно встревает третий голос, четкий и дисциплинированный:
— Вы, текстильщики! Хорошо наорались! Завязывайте, кому говорю! Еще два слова — утром жалуюсь лично капитану. Не теплоход — цирк! Голова от качки раскалывается, еще эти тут…
— От какой-такой качки, чего болтаешь?
— Да, объясните. Какую, собственно, качку вы имеет в виду?
— Боковую, какую еще! И носовую. Дифферент на корму! Болтанка душу вынимает.
— Слышь, мил-человек, ты на чем летишь-то? На пароме, что ли?
— Не лечу, а иду. Идем! На теплоходе. А вы что же, на дирижабле хотели?
— На самолете, голубок. Ты, часом, не рехнулся там?
— Пожалуйста, не путайте его, ради всего святого! Опять вы со своим самолетом. Товарищ, товарищ! Вы слышите? Мы едем на электричке. У меня сезонный билет, мне на службе дают. Бумаге, надеюсь, вы верите?
— Бумаге верю. Вам, жуликам, нет. Врете вы все. С какой целью, вот вопрос…
— Ах, да посветите мне спичкой, я билет покажу.
— В каютах запрещено спички зажигать! Инструкция. Есть курительный салон, там и жгите, сколько влезет. Правила для всех одинаковы, для экипажа и для пассажиров. Ох, качает как!.. Обратно только поездом, только поездом…
— По-моему, он считает, что плывем. Как вы думаете?
— Псих, не иначе. И веревки нет… Беда, беда. А ну, как кинется?
— Чего шепчетесь там? На теплоходе плывем! Проснулись не до конца? Крысы сухопутные. Шепчутся, главное!
— Ну его к бесу, действительно психически больной…
— Псих, а вещички сопрет — ищи-свищи… Видали мы таких-то! Ладно, спите! И не дергайте меня больше!
— Да уж не дотронусь, будьте уверены.
— Утречком насчет билетика разобраться надо будет… Не навернитесь там со своей багажной.
— Себя поберегите.
— Во-во, с такими попутчиками поберечься — первое дело…
— Спокойной ночи.
— Во-во, уши на ходу отрежут, и поминай как звали…
Молчание. Потом голос:
— Эй, текстильщики! От качки есть что-нибудь?
— Извините, не держу.
— Нету. Азрон вот есть, для самолетов.
— Не годится. Для самолетов — не надо.
— Ну и все, стало быть. На боковую…
И снова стучат колеса, темнота, молчание. Спят пассажиры, мерно и в такт покачиваясь на полках. Проходит довольно много времени, с час, наверное. И с нижней полки медленный голос, задумчиво, взвешивая слова:
— Шутники… Самолет, теплоход! А о главном-то ни слова, ни полслова… Куда, куда они следуют! — это их, похоже, не беспокоит. Темнотища какая… Как в метро. Да, это проблема, это проблема… Куда?..
А на другой нижней полке в это время внимательно слушают и не вякают. Молчат себе в тряпочку и не лезут, не спросясь, куда не надо. Мотают на ус.
…Кромешная тьма. Ночь. Колкий дождь, промозглый осенний ветер, перестук колес и скорость. Сквозь ночь во все лопатки чешет пассажирский поезд № 1003.
Утконос
Виктор Иванович спал и видел во сне утконоса. Диковинный зверь шустро ползал по травке, клал яйца и поедал мелкую живность. Тут прозвенел будильник, и Виктор Иванович проснулся. В мозгу еще шевелился утконос. «Недурной мех, — подумал Виктор Иванович. — Кстати, к следующей зиме опять надо новую шапку. Летит времечко!»
Он встал, умылся, тщательно побрился станком, оделся поплотнее и пошел на работу. С девяти до двенадцати Виктор Иванович работал за своим столом. С двенадцати до часу он обедал. На обед был борщ, бифштекс с картофельным пюре, два куска хлеба, намазанных горчицей, и стакан чаю. Кофе Виктор Иванович не пил уже лет десять — берег сердце.
Когда рабочий день кончился, Виктор Иванович пошел домой. Поужинал жареной колбасой с овощами, попил чаю (индийского пополам с цейлонским, это было его слабостью). Потом листал старые «Огоньки», выпиливал лобзиком домик и думал о новой шапке. Без четверти одиннадцать Виктор Иванович стал готовиться ко сну. Он принял душ, постелил постель, аккуратно оторвал листок настенного календаря и завел будильник. Заметив, что на дворе еще светло, Виктор Иванович тщательно задернул плотные шторы. После этого он лег в постель и уснул крепким здоровым сном. А за окном и не думало темнеть. Порыв ветра толкнул форточку и отогнул портьеру.
Луч яркого искусственного солнца осветил лежащий на столе оторванный листок календаря. На листке было напечатано: «25 января 2088 года. 50 лет со дня первого полета на Вегу». На горизонте поднимался голубой столб стартового пламени — в космос уходила очередная межзвездная экспедиция.
Виктор Иванович сладко спал, натянув на голову эластичную сетку, чтобы за ночь не разлохматились волосы. Во сне он видел диковинного зверя утконоса. Утконос ползал по травке, клал яйца и поедал всякую мелочь. Ему тоже было очень хорошо и спокойно.
Шило старое, переплетное
Подполковник милиции Кущак закурил и хотел подойти к окну, но с неудовольствием вспомнил, что так уже тысячи раз поступали его коллеги в детективных романах, вздохнул и не стал подходить.
— Так, — сказал он дежурному. — Еще что есть?
Дежурный зашелестел бумагами.
— Бабку одну сейчас доставили. Семенову… ммм. Семенову А. С. Пенсионерка, работает па полиграфкомбинате. Задержана за хулиганство.
— Соседку борщом облила? — хмуро поинтересовался Кущак.
— Нет, похуже, товарищ подполковник. В автобусе ткнула острым колющим предметом пассажира Мещерякова Р. П. В область спины. Будучи доставлена в отделение, отказалась дать объяснения и назвать имя и отчество.
— Отказалась? А как узнали, что это Семенова?
— Потерпевший сообщил, товарищ подполковник. Мещеряков работает на том же комбинате. Между прочим, передовик.
— Сам он, что ли, похвастался?
— Бабка сообщила. Я тебе, кричит, рано или поздно в зенки наплюю, хоть ты и в передовиках ходишь! Еле успокоили. Такая бой-старуха…
— В зенки, значит?
— Я запротоколировал, товарищ подполковник. А вот изъятое у нее орудие.
Подполковник повертел в руках старое переплетное шило с потемневшей ручкой.
— Орудие, говоришь? Тут и колоть-то нечем, жало совсем сточено… А сколько ей лет, Зуйков?
— Бабке?
— Женщине этой. Семеновой А. С.
— Пока не выяснили. На вид где-то шестьдесят-шестьдесят два. Но крепкая еще старуха.
Подполковник хмыкнул.
— Давно у нас пенсионерки не хулиганили, а, Зуйков?
Дежурный пожал плечами и не ответил.
— Ну, давай ее сюда, хулиганку эту.
Через несколько минут в кабинет вошла «хулиганка» — пожилая, полная, с ясными внимательными глазами.
— Так. Садитесь, пожалуйста, вот сюда, — сказал Кушак. Женщина спокойно прошла через комнату и села. — Что же у вас там в автобусе произошло? Можете подробно рассказать? Поделитесь, Аграфена Степановна. Шило у вас обнаружили…
Женщина не спеша осмотрела кабинет, подумала, склонила голову набок и начала — заговорила, запела, запричитала жалостным голоском:
— Ос-с-споди, дак чо произошло-то, чо? Да я ни слухом ни духом, милок, вот те крест! (Она всплеснула руками). Знамо дело, ежели кто без билета проехаться норовит. А мой-то вот он, туточки, в платочек я его завязала, от греха-то… А меня, слышь, миленький, ни за что ни про што — цап! А за какие дела? Я ведь, ежели по совести-то рассудить…
— Анадысь, — сказал Кущак.
— Что-что?
Женщина запнулась, улыбнулась удивленно и сразу стало ясно, что в молодости она была, ух, какой — лукавой, смешливой да своенравной, действительно «бой».
— Что-что?
— А-на-дысь, — повторил Кущак отчетливо. — Кубыть. Давеча, нонича, опосля. Или вот еще словечко: карахтер. Неплохо и: «идол дубовый». А вы, Аграфена Степановна, все «милок» да «энтот». Небогато.
Помолчали.
— Накурено у вас тут, — сказала женщина. — Хоть бы форточку открыли.
— Да-да, — сказал Кущак. — Извините, сейчас. — Он загасил папиросу и помахал рукой, разгоняя дым. — Так вы не дорассказали, Аграфена Степановна, что у вас в автобусе получилось…
— А что получилось? Ничего и не получилось, — женщина рассеянно смотрела в окно.
— Укололи зачем? Пассажира, — терпеливо сказал Кущак.
— Уколола и уколола. Было, значит, за что. Вы меня наказать должны? Вот и наказывайте. Чтобы я седины свои не позорила, как ваш дежурный выражается…
— Он так сказал?
— Он много чего говорил.
— Ну… с этим мы разберемся. А вы рассказывайте, пожалуйста.
Кущак сильно потер ладонями виски и поморщился.
— Болит голова-то? — спросила женщина.
— Болит.
— На пенсию тебе пора.
— На пенсию? В домино прикажешь резаться? Огородик развести? Куры-уточки-клубничка? Нет, спасибо. Подожду пока.
— И на пенсии люди живут…
— Ага, вот ты, например, живешь. Ходишь, концерты устраиваешь. «Осподи, вот те крест!» Чего ты мне концерты устраиваешь?
— Чтоб тебя развлечь, — серьезно сказала Аграфена Степановна. — Зеленый весь уже. Пепельница с верхом. Доходяга ты, а не подполковник.
Кущак вытряхнул пепельницу в мусорную корзину. Опять помолчали.
— Сказать, чтобы чаю принесли? — спросил Кущак.
— Не надо уж. Не компрометируй себя. Ты всегда этого боялся.
— Ладно, Аграфена, перестань, — попросил Кущак.