— Н-ну? — сказал я.
Хулиган рассыпался в прах. Я посмотрел па Веронику. Ее глаза влажно сняли, губы приоткрылись…
— Что ты, моя крошка, — шепнул я. — Ничего не бойся, ты ведь со мной…
Наши губы медленно сближались… Звонок.
Эх, всегда я просыпаюсь на самом интересном месте!
Однако пора вставать. Я поднялся с кровати, позавтракал, пошел на работу. На лестнице повстречалась соседка Вероника Степановна.
— Ах, это вы, Славочка, доброе утро! Мы сегодня опять вышли вместе… А почему вы такой хмурый, ммм?
«О черт!» — подумал я.
…Хулиганы появились, как и во сне. Сразу.
— Дай закурить! — точно так же сказал один.
— Извините, не курю. Проходите, Вероника Степановна…
— Фигуристая, — иронически протянул тот, что с фиксой. — Ух ты, пышечка… — и протянул волосатую лапу.
Вероника Степановна покрылась пятнами.
— В чем дело, ребята? — спросил я, заслоняя ее плечом.
— Пшел, сопляк… — прошипел который поблатнее.
Каратэ и дзюдо я не знаю, поэтому простым крепким с правой сбил мерзавца с ног. Он грузно упал на заплеванные ступеньки. Второй оскалил фиксатый рот, по напасть побоялся. Стоял у стены, смотрел пронзительными глазами… Мы вышли.
— Какой вы смелый, Слава, — прошептала Вероника Степановна. — И сильный… Ой, у вас шарф сбился!
«А ее очень красит волнение», — подумал я. Вероника стала поправлять мне шарф. Наши губы медленно… Звонок, черт бы его драл!!! Почему, ну почему я всегда просыпаюсь на самом интересном месте?..
Ну, теперь-то уж точно не сон. В комнате холодина. Вставил ноги в тапочки, прошлепал на кухню. Там соседка баба Вера посудой гремит. «Твоя очередь мыть полы», — говорит. «Да знаю я, знаю…» Лезу в холодильник. Пусто. Пью воду, одеваюсь, тащусь на работу. Слышу, за мной кто-то по лестнице пыхтит. Баба Вера на рынок соленые грибы тащит.
— Помог бы хоть, Славка! Молча беру сумку с банками, несу. У входа хулиган стоит…
Сипит:
— Дай закурить, земеля…
Я протягиваю пачку «Примы».
— Че ты прямо в рожу тычешь? — неожиданно обижается хулиган. Сбоку выдвигается второй, советует: — Тресни ему по зубам, вежливей будет!
Первый медленно, как во сне, разворачивается… У меня из рук рвут сетку с банками… Удар! Еще удар! Приоткрываю один глаз. Хулиган, закрывая голову руками, выбегает из подъезда. Его напарник уже мчится по двору, испуганно оглядываясь на бабу Веру. Баба Вера, размахивая сумкой, кричит вслед:
— Чтобы и духу вашего не было!
Потом оборачивается ко мне и говорит:
— Держи сумку-то, кавалер…
И пристально смотрит на меня.
Господи, хоть бы мне проснуться!
Культурное общение
Остроухов стоял пятым и внимательно наблюдал за тем, что делается у кассы. Там возился какой-то нервный покупатель с корзиной, битком набитой снедью и покрытой снопиком зеленого лука. Путаясь в своем луке, покупатель поочередно выуживал из корзины продукты, предъявлял кассирше, а затем суетливо впихивал обратно. И, разумеется, довпихивался. Ткнул банку сметаны куда-то не туда, и в корзине зловеще захрустело. Негромко, но отчетливо.
— Это он яйца раздавил! — радостно сообщила очереди старушка, стоявшая восьмой. — Правильно, так и надо. Дрянь яйца продавать стали. Мельче воробьиных, а рупь-двадцать отдай, верно, ай нет? Мой кот их нипочем не ест!
— По рубль двадцать не ест? — спросили из очереди.
— Нет, воробьиных, — ответила старушка.
Вспотевший покупатель стоял с банкой сметаны в руке и не знал, что делать.
— Дальше давайте, — сказала кассирша. — Люди ждут. Спать дома будете!
— Сейчас, — забормотал покупатель, ища, куда бы пристроить банку. — Айн момент… Фу ты, дьявольщина…
— Дети малые, — свистящим шепотом, как бы про себя, сказала кассирша и оскорбленно уставилась в окно. — Груднички… Телятся, телятся чего-то, помереть можно…
«Вот не можем по-человечески разговаривать друг с другом, — с грустью думал Остроухов. — Шипим, как соседки на кухне. Хорошие, в сущности, люди… И зачем грубим?»
— Скоро уже? — спросила кассирша. — Или ночевать тут думаете?
Покупатель сунул банку под мышку и торопливо извлек из корзины пачку маргарина.
— Привет! — воскликнула кассирша. — Было уже! По-новой решили? По второму кругу? Для верности, да?
— Ой, — спохватился покупатель. — Пардон. Сейчас, сию минуту, айн момент… Он ткнул маргарин обратно в корзину и там снова захрустело.
— Все, готово дело, ошалел мужичок! — весело пояснила очереди общительная старушка. — Теперь, пока все не попередавит напрочь, — нипочем не успокоится. Кот мой, было дело, повадился ковер когтями царапать. Сколько ни гоняли, так весь и вытаскал. Как па работу ходил! Такой упорный котик попался, прости господи…
— Дорогой ковер-то? — спросили сзади.
— А то нет! — ответила старушка. — Мои соседи дешевых не держат!
Мокрый покупатель затравленно оглянулся на очередь, зажал маргарин под другой мышкой и начал шерудить в корзине обеими руками. Кассирша свела губы в ниточку и принялась зло перебрасывать мелочь.
«Не так, не так надо! — страдал меж тем Остроухов. — Спокойно, с достоинством: товарищ, мол, кассир. Прошу немного подождать. А еще лучше, если вы поможете мне разобрать продукты… Примерно таким образом. А то, что-это, эх!»
Покупатель вытащил из-под лука пачку пельменей и тут же выронил маргарин. Нагнулся поднять — выронил сметану и погнался за ней вдоль узкого прохода.
— Облезть можно! — заявила кассирша. — Чумные какие-то. Кончится когда-нибудь этот цирк в конце концов?
Покупатель, бормоча: «Айн момент», свалил продукты обратно в корзину и завозился в ней, как в чане с тестом. Наконец он в третий раз вынул наружу облепленную яичной скорлупой пачку маргарина… От злости у кассирши размазалась помада.
— Доконать решил, не иначе, — прокомментировала веселая старушка. — Чтоб, значит, до печенок пробрало, кассиршу-то… Моего котика, был случай, тоже доконать хотели. Соседи, ироды, отраву подбросили. Так он, котик мой, и приманку объел и попугаю ихнему все части пообкусал!
— Не сработала, стало быть, отрава? — спросили сзади. — Слабая оказалась?
— Почему это не сработала? — обиделась старушка. — Соседи, они люди обстоятельные. Бульдог ихний приманку попробовал, разом издох. А мой котик, умничка, знай себе бегает. Порода!
В это время кассирша отдышалась и закричала:
— Специально выступаете, да? Я вам покажу, как выступать! Видали гуся!
— Я не выступаю, — жалобно сказал посетитель. — Я не нарочно, так получилось. Я сейчас все исправлю…
— Тимофей! — не слушая, кричала кассирша. — Тимофе-е-ей! Веди этого гуся к заведующей, пусть милицию вызывает. Хулиганье! На пятнадцать суток его за издевательство!
Громадный Тимофей, по всему — грузчик, двумя пальцами ухватил покупателя за тощую шею и повлек к заведующей. Покупатель покорно шел, свесив голову и виновато поглядывая по сторонам.
— Как нашкодивший кот! — сказала веселая старушка.
Кассирша пудрилась с таким ожесточением, будто отмахивалась от комаров.
«Поговорили, называется… — с горечью думал Остроухой, подвигаясь к кассе. — Культурно пообщались. Хотя, если разобраться, покупатель сам виноват. Растерялся он, видите ли! Собраннее надо быть. Интеллигентнее. Вот у меня — пожалуйста, все приготовлено, разложено ценниками вперед. И сумма круглая: два пятьдесят…»
— Два девяносто! — объявила кассирша и стукнула по аппарату.
— Как? — вздрогнул Остроухов. — Ровно два с полтиной, и считал. Вы ошиблись, наверное…
— Я ошиблась! Здрасьте! — крикнула кассирша. — Еще один выступать начал. Еще один гусь!
— Позвольте, почему это гусь? Какой, собственно, гусь?
— Лапчатый, вот какой!
— Ах, так? — сказал Остроухов, багровея. — Сами вы, по-моему, хороший гусь!
— Я?! — взвизгнула кассирша. — Я гусь? Ладно! Тимофей! Тим… Тимофе-е-ей!
— И Тимофей ваш тоже гусь! Оба вы, как погляжу, гуси лапчатые!
— Тимофей! Сюда-а-а!
— Обсчитывают, как хотят… Хамят, понимаешь!..
— Милицию вызывай!
— Именно милицию, именно! Давно пора порядок навести!
Очередь, бурля, напирала на кассу.
— Жми! — радовалась веселая старушка. — Круши! Шибче давай!
Сквозь очередь рвался на выручку могучий Тимофей. Кассирша цепко держала Остроухова за рукав и что-то выкрикивала. Остроухов, яростный и вдохновенный, отругивался страстно и самозабвенно. Культурное общение продолжалось.
«Вах!» и «охохонюшки»
Завод электрочайников и кроватная фабрика дружили давно и крепко. На высоких совещаниях оба директора, Петрушин и Гурьянц, всегда сидели рядом. У них было много общего. И завод и фабрика с железной регулярностью срывали план. Поэтому на высоких совещаниях директоров часто и подолгу ругали. Гурьянц, человек вспыльчивый, в ответ на критику пыхтел и отдувался. Меланхоличный Петрушин бледнел и вздыхал.
— Почему нэт плана? — кричал в перерывах горячий Гурьянц. И сам себе отвечал: — Пружин нэту, черт бы их драл! А кровать без пружин — это… это как…
— Это, примерно, как чайник без крышки, — вздыхал Петрушин. — У нас, дорогой друг, жести для крышек вечно нэт… хм… В общем, нету. Мы и то не плачем. — И он ронял скупую руководящую слезу.
— Вах! — вздымал руки к кебу Гурьянц.
— Охохонюшки… — вторил Петрушин.
Однажды в перерыве одного из совещаний Петрушин поинтересовался:
— Послушай, Арам, как у тебя на фабрике с жестью?
— Навалом этой дряни! — раздраженно ответил Гурьянц. — Нас пичкают жестью, как на убой. Вах! А гдэ пружины, я спрашиваю!
— В нашем главке, — оглянувшись, произнес Петрушин, — пружины не дефицит. Короче, сколько надо, столько дам. Другое дело — жесть…
— Друг! О чем раньше думал? — закричал Гурьянц. — Завтра же получай свою жесть, а мне шли пружины! Махнем не глядя!
Обмен не глядя состоялся, и в следующем месяце завод и фабрика сумели вытянуть по девяносто шесть процентов плана — впервые в своей истории. На высоких совещаниях продолжали ругать обоих директоров, но со значительно меньшим пылом. Петрушин и Гурьяиц не отсиживались больше в последнем ряду и пе