– Проснулись? Ну, слава тебе, Господи! – Он грохнул поленья у печки и опять перекрестился. – А я уж боялся, что воспаление легких подхватили. Стонали уж очень…
– Дед, куда винтовку дел? – грозно двинулся на него Виталя.
– Да, Господь с тобой, в сарай уволок. Мало ли полицаи. Немцев то тут с осени не было, а вот полицаи бывают с проверкой. Недавно вот были, когда ваши из окружения выходили рядом.
– А нас бы увидели, чего бы сказал? – подал голос с печки Захар.
– Так ты мой племянник внучатый с другом. Из Демянска пришли, ага!
– Хитрый ты, дед. А поверили бы?
– А чего бы не поверить, когда до войны племяшка тут со своим сынишкой бывала. Митяй-мукомол за ней гоголем ходил. А сейчас вот начальник полиции местной. Стал им, когда из Красной Армии сбежал. Да и одёжа у вас хоть и странная, но не военная. Чой-то за штаны такие? Не видал ни разу!
И впрямь, тогда вечером перед взрывом они успели переодеться из рабочего камуфляжа в джинсы да свитера.
– Американские штаны, а винтовку-то дед все одно верни!
– Так бери, мне вашего добра не надоть. Только позавтракаете, поди?
Он наплескал им по пол-миски супа.
– Меланья строго наказала вас опять не перекормить.
Они уселись за стол. Дед есть не стал, только глядел на них, горестно облокотившись.
– Молодые, поправитесь. А вот я с вас одежонку то снял, бабка постирала, можете одевать.
Только сейчас парни заметили, что сидят в трусах и футболках за столом.
– А вот ни кресала, ни спичек при вас не было. Что ж вы так? Как же в лесу без костра-то?
– В реке промокли спички. – Буркнул Виталик. Его сильно беспокоило отсутствие оружия.
– Ну, я вам дам зажигалку. Немецкую. Еще с той германской ношу.
– А ты что дед, воевал, что ли? – удивился Захар.
– А как же! – гордо приосанился старик. – Воевал! Унтер-офицер Кирьян Богатырев, отделенный командир четвертого отделения четвертого взвода пятнадцатой роты сто двадцать четвертого пехотного Воронежского полка!
– Небось, и Георгиевский крест имеешь, дед Кирьян? – почему-то не поверил ему Захар.
– Не без этого! Два креста, четвертой и третьей степени имею. Может, и больше было бы, да революция случилась. Первый за разгром батареи австрийской еще в четырнадцатом году под Гнилой Липой, а второй за то, что охотником в тыл ползал и офицера приволок венгерского. Как сейчас помню, как тот полк назывался – Бештерчебаньярский гонведный, прости Господи!
– А после революции куда?
Дед Кирьян спокойно посмотрел на парней:
– А наш полк «череп и кости» в июле семнадцатого надел и на Румынский фронт отправился. А в ноябре хохлы к своим подались А я в бригаду к Михаилу Гордеевичу и на Дон пробиваться.
– К какому Михаилу Гордеевичу? – недоуменно спросил
– Эх, комсомолята вы неграмотные! К Дроздовскому, какому же еще?
Повисла тишина.
Оказывается, перед парнями сидел бывший белый унтер-офицер.
– Чего комсомольцы? Напугались? Не боись, ни немцам, ни полицаям я вас не сдам.
– Да не комсомольцы мы…
– Не комсомольцы, а в Бога не веруете, я уж заметил, ни разу не перекрестились.
А не сдам я вас, потому что, во-первых, все мы русские и с германцами война, а во-вторых, к нынешней Советской власти у меня боле претензий нет. Хоть она и поганая – все одно, от Бога. После гражданской меня не тронули. Офицером я же отродясь не был, так что отпустили на все четыре стороны. Двинул я в Юзовку, ныне Сталино, устроился там на шахту. Году в двадцать третьем это было. Точно. Мне тогда тридцать пять лет стукнуло. Вот там Нюрку-то я и встретил…
Виталик быстро посчитал, получилось, что деду то сейчас всего-то пятьдесят четыре… И никакой он не дед, спрятался за бородой…
Тем временем, хозяин продолжал:
– А в двадцать восьмом у нас аресты начались. Одного за другим инженеров стали арестовывать, мастеров, рабочих некоторых.
– За что? За то, что в белой армии служили? – спросил Захар.
– Ну, тогда у нас пол-страны за это посадить можно было. Некоторые по два-три раза со стороны на сторону переходили. А, между делом, у зеленых хулиганили.
А в Юзовке из-за чего началось? На угольных шахтах ЧП случались, чуть ли не ежедневно. То оборудование сломается, то обвалы, а уж прогулы так постоянно. А почему? А потому, как большая часть рабочих не имела никакой квалификации. Владели лишь ломом и лопатой в совершенстве. Впрочем, новую технику закупали, только работать на ней было некому. А начальство сверху только «давай, давай» и лозунги – пролетарский натиск, да пролетарская смекалка… Начальству «вредительство» и приписали. А кто знает, может и было то вредительство, а может и не было. И меня арестовали. Полгода в Юзовской тюрьме просидел до суда. Потом год дали. И три поражение в правах. Ох, и зол я тогда был. Контрреволюцию мне простили, а вот то, что не сообщил ГПУ о заговоре бывших владельцев, осудили. А я что знал? Ничего, кто-то из своих анонимку написал…
– Каких еще бывших владельцев?
– Я фамилию только одного помню, Колодуб, что ли? Остальных не помню. Но то, что они инженерами работали – это точно. Рабочие на них злы были очень. Они расценки понизили, а нормы выработки подняли. Весной двадцать седьмого. После освобождения мы с Нюркой сюда приехали. Подальше от людей. Я лесником устроился. Он по хозяйству. А в тридцать пятом Советская власть и начала кончаться, Слава, Тебе Боже наш, Слава Тебе!
– Как это кончаться??? – у Захара и Виталика аж челюсти отпали.
– А вот так и начала, когда товарищ Сталин к стенке поставил бандитов революционных да тех, кто церкви разрушал. Тухачевского, сволочь эту расстрелял, Блюхера туда же. Жидов Троцкого, Каменева да Зиновьева туда же, в штаб к Духонину отправил. Да всякой мрази по мелочи.
– Так вроде же всех брали, и белогвардейцев бывших тоже, кулаков там.
– Лес рубят – щепки летят. Так, кажись, в народе говорят? Товарища Сталина бы в четырнадцатый год, вместо царя-батюшки, так мы ту войну-то не проиграли бы.
– Так и сейчас вроде, не у Берлина, дед Кирьян, а?
– Так и германец нынче сильнее и на один фронт воюет, не на два. Я, когда Нюрку осенью хоронил, мимо большака шел полдня. Видел, как колоннами к Москве шли. И все справное у них – не скрипнет, не брякнется. Хари у всех здоровые! Харч богатый имеют. Да и нашим не брезгует. Тогда гуся у меня поймали, литру пшеничной водки нашли. Сидят, жрут и тут же, прости меня грешного, пердят за столом, хохочут и твердят все: «Зонхайт! Зонхайт!» – на здоровье, значит. Мочились, сволочи, прямо в сенях. Неделю их запах поганый отмывал. Потом такой костер в печи устроили, чуть дом не спалили. А перед сном разделись бесстыдно, и давай вшей ловить. Тьфу.
Потом дед помолчал и продолжил:
– Вот и выходит на круг, что сила силу ломит и плакать не велит. Так то… С конца лета все на Москву самолеты шли. Каждый час. Вечером туда, ночью обратно. Во двор выйду, слушаю – много ли обратно-то возвращаются? А пленных-то… Пленных-то сколько было. Колонны длинные. Но ничего. Плен еще не смерть, а дальше смерти уже ничего, окромя Бога нет. С того света не возвращаются, а из плена, бывает, бегут. Пленный вскрикнет, а мертвый никогда. Ничего. Если народ поднимется, немцам Россию не взять. Вот церкви откроют, да погоны вернут, вот тогда и немцев мы погоним обратно.
Парни переглянулись. Дед-то мужик умный оказался. Как в воду глядел в будущее…
– Ладно, дед Кирьян, погостили у тебя ночку – пора и честь знать.
– Какую ж ночку, милок, вы тут двое суток проспали! – ухмыльнулся бывший унтер-офицер.
– Как двое суток??
– Ну так… Спали сначала беспокойно, а потом как убитые. Я уж волновался, подхожу – ан нет, дышат!
– Винтовку, дед верни! – мягко напомнил Виталик.
– Сначала портки надень, Аника-воин! И оружье я вам дам еще. Тут с неделю назад бой был большой. Я после боя ночью сходил, принес кой чего. Давай-ка, стол-то подвинем.
Они отодвинули стол, под ним оказался квадратный люк в погреб. Парни подняли его, а дед Кирьян зажег свечу.
– Ты, Виталий, больно большой, головой там ударишься, постой у окна, посмотри, мало ли чего, а ты, Захарушка, за мной лезь.
В полу погреба, под слоем соломы, оказался еще один люк.
– Спускайся, да выбирай там чего надо.
Дед оказался запасливым воякой.
Тут тебе и пара наганов была, и связка опять же трехлинеек, и лимонок несколько штук, даже ППШ в наличии.
Хозяин словно угадал мысли Захара:
– К автомату патронов на полдиска. Не бери его. Бери карабин.
– Карабин?
– Винтовку, которая короче. Драгунской раньше называлась. Сейчас не знаю как. И чему вас в армии то учат нынче?
– Гражданские мы, дед!
– Ишь ты, гражданские. А чего с оружием шарахаетесь?
– А время-то, какое? – подал голос сверху Виталя.
– А время такое, что ежели с винтовкой в руки к германцам попадетесь – они вас тут же расстреляют или повесят как партизан. А вот если в форме, то шанс есть живым остаться и в плен попасть. Так что, дам я вам еще формы по комплекту. Тут у меня в августе прошлом трое как раз ночевали. Утром переоделись в мое хламье, а свое оставили. Даже подштанники! Хе, хе… Хотя я тут партизан не видал. – Закончил он, выбираясь из своего подземелья. – Но слухи ходят, ага! Так что ж за Россия без слухов-то.
Потом дед ушел за печку и вытащил оттуда три пары галифе и гимнастерок. Поношенных, но чистых.
– Примеряйте, я пока за твоим, Виталий, стволом схожу. – И хлопнул входной дверью, бросив кучу на пол.
– А дед то прав, – сказал Захар. – Да и если к своим выйдем, про джинсы чего скажем?
– Прав-то, прав. Да вот только мне это все маловато будет. – Почесал затылок двухметровый Виталя.
Штаны и, правда, доходили едва до щиколоток, гимнастерки же не застегивались на широкой груди.
– Хрен с ним. Пойду без нее.
– В свитере, что ли? – на Захаре форма с чужого плеча висела как на пугале.
– И в курточке. А что делать?