В 50-е годы было построено несколько наиболее высоких зданий Алжира — 22-этажный жилой дом, известный под названием «Аэроабита» (архитекторы П. Бурлье, Л. Микель и др.), дом «Лафайет», достигающий 75 метров в высоту (архитекторы М. Соливер и А. Казале), 16-этажная «Мавритания» (архитекторы Биз и Дюколле), Дом радио и телевидения (архитекторы П. Гурнон и М. Жоли), школа в Бен-Акнуне (архитекторы П. Эмери и Л. Микель).
Но если от приморской части города подняться по любой из улиц, — а они, как правило, заканчиваются лестницами, — то попадешь снова в восточный город, правда, совсем иной, чем Касба. Дело в том, что еще в начале XVIII века город перестал вмещаться в пределы Касбы и постепенно местные владыки и богатые раисы начали возводить загородные виллы за крепостными стенами. Здесь, на склонах Джурджуры, сады и зелень окружали виллы со всех сторон, позволяя укрыться от палящих лучей летнего солнца. Естественно, женщины получали здесь большую свободу, не рискуя быть замеченными соседями и прохожими. Расположение вилл, не скованных узостью переулков и точными границами города и отстоящих друг от друга на значительном расстоянии, определило и новый тип гражданской архитектуры, ее разнообразие. В основе лежит тот же принцип — наличие скифи и мощеного внутреннего дворика, окруженного с четырех сторон галереями, на которых размещались покои, не очень глубокие, но достаточной ширины. Однако сам дворик потерял свою строгую форму квадрата и изобиловал теперь разнообразными портиками, беседками и нишами. А посреди дворика возвышались фонтаны и росли тропические деревья.
Загородные дома имели по нескольку выходов, четко соблюдалось разделение на мужскую и женскую половины. Верхние этажи выступали над фасадами, крыша была по-прежнему плоской, как терраса. Но прежнее назначение этой крыши было уже не столь важно, ибо каждая вилла была окружена просторным садом, скрытым за высоким каменным забором или изгородью из жестяных копий или мраморных столбиков, обвитых виноградом. В садах этих до сих пор растут кедры, пальмы, лимоны, алоэ, кактусы. Над белоснежными стенами зданий спускаются яркие пятна бугенвилей.
Вольность стиля и разнообразие проявились и во внешнем облике домов: каменные стены все чаще облицовывались в своей нижней части пестрыми изразцами, ранее глухие, безликие плоскости прорезались окнами — сначала это были скорее бойницы, затем они становились больше, выше и шире, приобрели традиционные рамы, начали открываться на улицу, позволяя обитателям дома наслаждаться окрестными пейзажами и перспективой моря вдали. Величина и форма окон явились в то же время дополнительным декоративным элементом: узоры наличников, разноцветные витражи, удивительное разнообразие и изящество очертаний — полукруглых, стрельчатых, подковообразных.
Типичный образец загородной мусульманской архитектуры Алжира XVIII века — вилла «Абд ат-Тиф» — сохраняется как своеобразный архитектурный музей. Обычно ее называют «домом среднего мусульманина» (что, судя по ее роскоши, едва ли соответствует истине, такие виллы принадлежали самым богатым людям Алжира). По художественному значению ее сравнивают с виллой Медичи в Риме. В 1908 году в ней был основан центр алжирского изобразительного искусства, служивший не только музеем живописи и скульптуры, но и школой.
К числу загородных домов такого типа могут быть отнесены также вилла «Аркады», построенная для раиса Хамиду, Летний дворец Мустафа-паши. Теперь он называется Народным дворцом, и в нем республиканское правительство принимает посланцев других народов мира. Таковы бывшие владения дея Хасана на самой западной окраине Касбы. Этот большой садовый ансамбль в классическом алжиро-мавританском стиле воздвигнут во второй половине XVIII века и наделен всеми атрибутами дейского «рая» — экзотической растительностью, фонтанами и бассейнами с рыбой, гаремом и даже небольшим домашним зоопарком. В дальнейшем, после 1830 года, здесь была загородная резиденция французского коменданта города; сейчас, после значительных перестроек, — центральная клиника республики. И наконец, это — знаменитая вилла «Бардо», в которой расположен крупнейший этнографический музей Алжира.
Французы продолжили застройку этих районов в том же стиле, но с самыми различными вариантами — трудно встретить два одинаковых здания. Каждая вилла имела (и порою сохраняет до сих пор) свое название, иногда просто по имени владельца, но чаще выраженное каким-либо поэтическим образом — «Роза», «Виолетта», «Гиацинт», «Мария», «Солнце».
Есть в этих районах и несколько отелей. Один из них — «Сен-Жорж», скрывающийся на склоне холма, лучший в Алжире (1880 год, архитектор Ж. Гланшен). Он сочетает в себе экзотику испано-мавританской архитектуры, ценность андалусских керамик и римских мозаик, размах и эклектику колониальной постройки и комфортабельность нового времени, — одним словом, некоторый комплекс, свойственный самому Алжиру. Помнится, еще Монтерлан в своей книге об Алжире называл его «городом, в котором бок о бок соседствуют естественные природные условия с современным комфортом».
В другом отеле, бывшей вилле «Виктория», в 1882 году жил и лечился Карл Маркс, которому врачи предписали средиземноморский климат. Сначала Маркс остановился в гостинице «Ориан» на приморской набережной, но шумная жизнь порта, обилие людей мешали его выздоровлению. К тому же капризный алжирский климат оказался мало благоприятен для здоровья Маркса. В первом же письме отсюда к Фридриху Энгельсу (от 21 февраля) Маркс писал: «…на этот раз сезон в Алжире против обыкновения холодный и сырой, тогда как Ницца и Ментона, напротив, переманивают теперь у Алжира большую часть посетителей!»[10]. Маркс хотел уехать в один из ближних оазисов Сахары — Бискру, но вынужден был отказаться от этой мысли. 1 марта он писал Энгельсу: «Учитывая… соответствующие средства сообщения или передвижения, требующие семивосьмидневного нового путешествия, это тяжело, да и по отзывам людей, знакомых с местными условиями, для человека, являющегося pro nunc[11] инвалидом, — отнюдь не безопасно ввиду возможных случайностей по дороге в Бискру!»
Маркс остается в Алжире на два месяца, перебравшись в восточный район города — Верхний Мустафа, в пансионат «Виктория». «Установилась хорошая погода; живу в очень комфортабельной вилле за фортификациями Алжира, на холмах», — пишет он Женни Лонге 23 февраля 1882 года. Энгельсу в письме от 1 марта он сообщает: «Расположение здесь великолепное: перед моей комнатой — бухта Средиземного моря, алжирская гавань, виллы, амфитеатром поднимающиеся по холмам (у подножия холмов — лощины, выше — другие холмы); вдали — горы; отчетливо видны, между прочим, снежные вершины за Матифу — в горах Кабилии — самые высокие вершины Джурджура… Нет ничего более волшебного, чем эта панорама, воздух, растительность в 8 часов утра — удивительная смесь Европы и Африки. Каждое утро, приблизительно с 10 или с 9 до 11, я прогуливаюсь по лощинам и холмам, расположенным выше того, на котором я живу… началась (и продлится теперь, начиная с 27 февраля, пожалуй, дней 9) так называемая tempête, то есть буйный ветер без грома и молний, опасная и предательская погода, которой очень боятся даже местные уроженцы».
Все чаще и чаще в переписке Маркса звучат жалобы на погоду. «…Для меня, — пишет он Энгельсу 3 марта, — как и для всех сожителей, общий домашний арест на весь день; с раннего утра ливень с небес лондонского цвета — серее серого; но на этот раз впервые порывы ветра временами сопровождаются громом и молнией; в 4 часа дня опять лазурно-голубое небо, позднее — чудесный лунный вечер. Целый день непрестанные изменения температуры, то она падает, то подымается». Или: «Со вторника (21 марта) с обязательными перерывами днем и ночью — снова сильная буря, гром и изредка молния, ливень по вечерам, особенно ночью, а сегодня и утром. При приближении бури во вторник днем, возвещенной сильно потемневшим, грозным небом мрачно-черного цвета, меня прежде всего поразило, что в этой буре играет роль подлинно африканский сирокко» (письмо Энгельсу от 23 марта).
К тому же Маркс в своем одиночестве не переставал скучать по близким людям. Даже после самых увлекательных дальних прогулок он писал Женни Лонге: «Для меня не было бы ничего более волшебного, чем город Алжир летом и весной, особенно же его окрестности, и я чувствовал бы себя, как в «Тысяче и одной ночи», если бы был здоров и если бы все, кто мне дорог (в особенности внуки), были со мной». Поэтому пребывание в Алжире Маркс все время сравнивает с посещением Вентнора на острове Уайт — на юге Англии, где он только что (с 29 декабря 1881 по 16 января 1882 года) был вместе со своей младшей дочерью Элеонорой.
28 —31 марта он пишет Энгельсу: «Неприятный упорный дождь, не менее неприятное завывание налетающего порывами ветра, холод и сырость». Во время редких прояснений Маркс продолжал любоваться красотами города: «Интересна игра красок на волнах в красивой бухте, образующей почти правильный отрезок эллипса: белоснежный прибой, окаймленный морской водой, превратившейся из голубой в зеленую». 4 апреля он снова писал своему другу: «Вчера вечером чудесная картина — освещенная луной бухта. Я все еще не могу налюбоваться видом моря с моей галереи».
Однако ни мучительное нездоровье, ни капризы переменчивого климата, ни прогулки, ни красоты приморской природы не могли отвлечь Маркса от постоянных раздумий о судьбах народов, испытывающих чудовищный гнет колониальной эксплуатации. В Алжире Маркс часто встречается с другом Лонге Ферме, высланным из Франции Наполеоном III. Постепенно поднявшись здесь от положения ссыльного до звания судьи по апелляционным делам, Ферме охотно рассказывал Марксу о системе колониального угнетения арабов. Как бы в подтверждение этих рассказов Маркс мог многое наблюдать и сам в своей повседневной жизни. В письме от 18 апреля он с возмущением рассказывает Энгельсу о гильотинировании араба. Печальным выводом от пребывания в Алжире звучат его слова: «Я… устал от всего этого, по правде сказать, «устал от Африки» и решил повернуть спину Алжиру, как только д-р Стефан не будет больше «нуждаться во мне». Едва закончив лечение, Карл Маркс 2 мая покидает Алжир на том же самом пароходе «Саид», на котором приехал сюда, и с тем же капитаном…