Начиная с Тизи-Узу дорога медленно поднимается по склонам прибрежных гор. Здесь каждый клочок земли, иногда даже на почти отвесной скале, используется под сады и огороды — они возникают среди камней и лепятся друг к другу в самых неожиданных местах.
Средиземноморские склоны Телльского Атласа, несмотря на холмистость, — наиболее плодородная часть Алжира. И если слово «телль» по-арабски означает «высота, возвышенность», то по-латыни «теллус» — «земля». Смысловое сочетание это далеко не случайно. Земледелие, садоводство и огородничество требуют оседлого образа жизни. Поэтому здесь самая большая плотность населения. В степях и в каменистой пустыне южнее Атласа распространено кочевое скотоводство, и жителей тех мест часто делят на «людей со скотом» и «людей на верблюдах». В результате оседлости кабилы прочнее других сохраняют свои законы, обычаи, традиции. Вспоминается богатейший фольклор кабилов — при некоторой миграции сюжетов в нем много чисто национального, даже в прославлении добра и справедливости, которые побеждают здесь, как и в фольклоре других стран мира (кабильские сказки переводились и на русский язык).
Когда местность выравнивается, меж огородами выстраиваются надежные ограды; это кактусы, высота которых способна превысить человеческий рост. Па самых ровных участках шумят цитрусовые сады и оливковые рощи. Апельсинов и лимонов на побережье несметное количество, и они чрезвычайно дешевы: килограмм иногда стоит не дороже двух газет, причем лимоны тоже продаются на вес, а не поштучно, как к этому привыкли северяне. Мне часто приходилось наблюдать, как местные сорванцы, — нельзя сказать, чтобы они всегда были сыты, — гоняют по тропинкам большие красивые апельсины вместо мячей, и ни у кого при этом не возникает желания съесть их.
Во время моей поездки шел сбор оливок, и спелые темные, как уголь, плоды лежали с двух сторон дороги высокими конусовидными грядами, приготовленными для погрузки. Маслины всех сортов — один из важнейших предметов алжирского экспорта; кроме того, у оливкового дерева очень много других достоинств: оно неприхотливо к любой пересадке, дает много тени, является ценным строительным материалом.
По этой же дороге можно наблюдать в непосредственной близости и другой вид промысла, важного для экспорта, — на нагорьях Кабилии сохранились остатки массива пробковых дубов, и высокие, аккуратно сложенные штабеля пробковых пластин то и дело возникают недалеко от обочины.
Очень распространены в этой местности аисты. Эти длинноногие, длинноклювые птицы, по арабскому поверью, приносят счастье. Поэтому их не трогают, и они совсем не привыкли бояться — сидят на полянах почти рядом с людьми, разгуливают по дороге и порою в небыстром полете даже сопровождают автобус, почти как чайки — пароход. Трубы домов и особенно верхушки колоколен и минаретов сплошь усеяны их гнездами — темными массивными сооружениями, из которых иногда высовываются длинные шейки нескладных птенцов.
Дорога бурно петляет из стороны в сторону и от гористого прибрежья вырывается наконец вплотную к морю. Уэд Суммам разделяет Великую и Малую Кабилии — два важнейших района Северного Алжира.
В дельте уэда, в Бужийском заливе, расположен город Беджайя. Впрочем, как и у многих других городов Алжира (особенно на побережье), у этого города было несколько названий: римское — Сальдо, французское — Бужи, арабское — Беджайя. Он стал знаменитым портом Средиземноморья во время царствования династии Хаммадидов, разрастался при Альмохадах и был столицей государства Хафсидов. Уже с XI века город оживленно торговал с Италией и Францией. В гербе Беджайи до сих пор сохраняется изображение пчелиного улья, ибо основными предметами торговли помимо хлеба, кожи, шерсти и других товаров были мед и воск, и примечательно, что французское слово «bougie» — «свеча» происходит именно от названия этого старинного африканского города. Остаток средневековой Беджайи — Сарацинские ворота (или Баб аль-Бахар) — величественная арка на берегу моря, заросшая травой и кустарниками.
В 1509 году город заняла армия Карла V. Испанцы укрепили местные форты, в нижней части города воздвигли крепость, названную в честь кастильского военачальника крепостью Педро Наварро. Ее высокие глухие стены, мелькающие то здесь, то там, живописно дополняют прибрежный пейзаж. Через сорок лет испанцев сменили турецкие пираты, а в 1833 году в городе высадилась французская армия под командованием генерала Трезеля. Сейчас эти массивные ворота сплошь покрыты плющом, так что их едва обнаружишь среди стен и зелени.
Весь город выглядит удивительно современно — его белые многоэтажные дома поднимаются вверх по крутым склонам горы Джебель-Гурайя. Один из ее отрогов выдвинут далеко в море, образуя бухту, защищенную от ветров. А если смотреть вниз с верхней точки, расположенной метров на 500–600 над уровнем моря, то море с его закрытой двумя ровными молами бухтой и горы, выступающие по берегу вокруг, образуют какую-то волшебную театральную декорацию. Между прочим, когда-то Мопассан так и писал о Бужи: «Когда вы попадаете в самый город, он производит впечатление прелестной и неправдоподобной оперной декорации, какие мерещатся иногда в разгоряченной мечте о волшебных странах. Здесь и мавританские дома, и французские, и руины, вроде тех, которые видишь на первом плане театральных декораций рядом с картонным дворцом. При въезде в город у самого моря, на набережной, где пристают океанские пароходы и привязаны местные рыбацкие лодки с парусами, похожими на крыло, стоят посреди сказочного пейзажа такие великолепные развалины, что они кажутся искусственными. Это древние сарацинские ворота, увитые плющом. И вокруг города, на лесистых склонах — повсюду руины, обломки римских стен, части сарацинских зданий, остатки арабских сооружений».
Современность внесла заметные изменения в этот декоративный пейзаж. Сейчас около берега в глаза прежде всего бросаются огромные нефтеналивные баки, ведь Беджайя — конечный пункт нефтепровода, тянущегося от Хасси-Месауда, основной порт по вывозу алжирской нефти за границу.
Центральная площадь города Сиди-Суффи окружена аркадой и выстлана мраморными плитами. Здесь же, на площади, нарядное кафе услужливо разбросало столы и разноцветные стулья. Кинотеатр. Кстати, в него имело смысл пойти — шел американский фильм «Парад смеха» — не ковбойский боевик, не современная комедия, а честный набор классических трюков американского кинематографа далеких прошлых лет: погони, побои, оплеухи, обманы, розыгрыши и т. д. В наш век высокой и изысканной кинематографической техники они производят впечатление смешное, наивное и вместе с тем трогательное и приятное. Примерно такие же чувства мы испытывали и тогда, когда уважаемый и любимый всеми телезрителями Советского Союза Алексей Яковлевич Каплер знакомил нас в «Кинопанораме» со старыми лентами Чарли Чаплина, Гарольда Ллойда, Гарри Пиля или Андре Дида.
Остановилась я неподалеку от центра — в отеле «Монвё», небольшом, уютном, изящно оборудованном. Особую современность внешнему облику отеля придавала своеобразная отделка стен керамикой и разноцветным кафелем. Битый кафель самых причудливых форм в деревянных рамах украшает здесь и стены комнат. Из окон в обе стороны хорошо просматриваются улицы города. Но главная достопримечательность отеля — его хозяин, вернее, сын хозяина, которому на это время были переданы бразды правления. Ему — восемь лет! Он ловко распределяет номера, выдает ключи, предлагает проспекты. Ресторана в отеле нет, но молодой хозяин услужлив: «Хотите, я вам сейчас закажу обед недалеко отсюда. Я знаю, где отлично кормят». В номере оказалось не убрано после предыдущих посетителей, постели смяты и в беспорядке. Этот странный деловитый ребенок сам приходит проверить, как вы устроились, и в ужасе хватается за голову: «Не говорите ничего, мадам! Я все вижу, я все понимаю». И с удивительной быстротой начинает менять простыни.
Гуляя по Беджайе, захожу в магазин. Один из покупателей прислушивается к моему разговору с продавцом, спрашивает, из какого я района, — Алжир очень привычно делить на районы. Узнав, что я из Москвы, активно вступает в беседу. Этому человеку лет пятьдесят, движения у него резкие, быстрый взгляд внимателен и пытлив. Он воевал против немцев, потом жил в Австрии, работал на заводе. Как только началась борьба алжирского парода за независимость, вернулся на родину и присоединился к партизанам в горах. Вспоминает своих товарищей — Мурада, спасшего из окружения боеприпасы и затем нелепо умершего от заражения крови, Лахдара, которого оасовцы пытали водой и электричеством, а он так и не сказал ни слова, Юсефа, вдохновлявшего партизан своими песнями и погибшего в бою… «Да, дорого стоила Алжиру его свобода. Зато теперь хозяева здесь мы сами. Нам было суждено выжить, но мы ни на минуту не забываем тех, погибших». Его интересует, как выглядит сейчас Сталинград. С именем Сталинграда он и его товарищи еще в годы войны связывали надежду на мир в Европе, мечты о свободе Африки. Ну что ж, надежды эти оправдались, сбылись и мечты. Он знакомит меня со всеми входящими в магазин, спрашивает, не может ли чем помочь, затем долго и с неохотой прощается.
Когда начало темнеть, пора было идти обедать, и я зашла в одно из кафе близ отеля. Странное какое-то оказалось кафе — по самому беглому взгляду средний возраст присутствующих доходит лет до девяноста. Сидят, пьют кофе, молчат. У нас на юге таких называли бы «аксакалами». Здесь, наверное, каждый из них зовется «хадж»: в таком возрасте обычно уже совершают паломничество в Мекку и тогда к своему имени прибавляют короткое «хадж». Какой-то старик, видимо самый главный «хадж», а быть может, даже и хозяин, с весьма таинственным видом подходит ко мне и предлагает показать «кое-что интересное». Что именно? «Пойдемте, увидите». У старика такое доброе, приветливое лицо, что я не колеблюсь ни минуты.
Мы заходим на служебную половину помещения, и он жестом приглашает меня спуститься по винтовой лестнице. Очень долго спускаемся, мне даже жаль, что я не считала ступенек. Проходим через какую-то большую комнату и снова спускаемся. Старик, молчит, изредка оглядывается и улыбается. Кажется, целая вечность проходит, а мы все идем да идем вниз. Нечто из «Тысячи и одной ночи». Наконец оказываемся в сыром полутемном помещении непонятной формы. Я вопросительно смотрю на старца. Он останавливается и говорит: «Здесь, здесь скрывались испанцы. Это последнее место, г