У самого Атласа приютился маленький уютный городок Блида, основанный в XIV веке неким Сиди Ахмедом аль-Кебиром при содействии арабов из Андалусии. До прихода французов он служил местом отдыха богатых алжирцев и, видимо, имел оригинальную мавританскую архитектуру. После землетрясения 1825 года и длительных боев с французами в 30-е годы от города остались одни развалины. Впоследствии он был выстроен почти заново и поэтому сейчас имеет достаточно современный вид. Столетние оливковые деревья и величественные кедры обильно наполняют город зеленью, а цитрусовые деревья растут в нем прямо на улицах — аллеями и бульварами. Здесь еще ничто не говорит о том, что совсем недалеко отсюда, за Атласом, пустыня. Местные жители гордятся сохранившимися достопримечательностями — усыпальницей Сиди Якуб-Шерифа и мечетью Джамаа ат-Терк. А европейцы невольно вспоминают, какой впервые увидел Блиду злосчастный тарасконец Тартарен, отправлявшийся в долину реки Шелифф охотиться на давно не существующих в Алжире львов: «Сквозь запотевшее стекло Тартарен увидел площадь перед красивым зданием супрефектуры, площадь правильной формы, окруженную аркадами и обсаженную апельсиновыми деревьями. Посреди нее маленькие, похожие на оловянных, солдатики проделывали в розовом утреннем тумане свои упражнения. Открывались ставни кафе. В углу виднелся овощной рынок…»
Внезапно возникают горы. Все выше и выше громоздятся отроги хребта — темно-зеленые дали кедров, синеющие вершины, наплывающие на них белые-комья облаков.
В горах Атласа бывает снег — вещь редкая, почти музейная в пейзаже Северной Африки. Он появляется здесь в конце декабря и держится до конца марта. Часто, но далеко не каждую зиму. Для того чтобы взглянуть на снег, а если повезет, то и покататься на лыжах, люди побережья и пустыни спешат сюда, преодолевая пространство и высоту.
Недалеко от Блиды на вершинах Атласа расположено несколько высокогорных станций. Одна из них, Шреа, возвышается над уровнем моря на 1500 метров. Там есть две канатные дороги: на высоте 45 и 135 метров, длина их 200 и 425 метров. Я была на другой станции, Тигжде, — 1700 метров над уровнем моря. Здесь отель для туристов, ресторан, также канатная дорога. Внизу, у отеля, еще бывает трудно сказать, есть ли на вершине снег. Множество разноцветных автомашин образовали рядом с отелем своеобразный кемпинг. На некоторых из них привязаны лыжи — вдруг да удастся прокатиться с крутой горы. Ведь бывают зимы, когда это действительно удается, — скользят лыжи по рыхлому снегу, прокладывая лыжню, напоминая европейцу русские, скандинавские, альпийские горы и лыжные станции.
Жужжат подъемники канатной дороги, манит высота вершины, толпятся люди, а из-под облаков подходят и, не останавливаясь, мелькают мимо кресла. Оказывается, совсем не так просто вскочить в кресло на ходу и быстро-быстро закинуть засов, ведь с каждой минутой кресло взлетает все выше, неровен час, можно и выпасть случайно.
Склоны Тигжды плывут мимо, поднимаясь вверх и вырастая перед глазами. Выше, выше, выше… Место посадки кажется теперь совсем маленьким, превращается в точку. Ведь протяженность этой дороги более 800 метров. По сторонам возникают странного вида деревья. Фантастические очертания стволов и веток, их мертвенная голубизна напоминают лес, сделанный из папье-маше для очередного фильма-сказки Александра Роу. Эти могучие и некогда прекрасные кедры были сожжены французами во время освободительной войны алжирского народа. В лесах Атласа скрывались партизаны. Не знаю, способны ли ожить эти деревья в будущем и покроются ли склоны Тигжды их зеленой листвой, но пока здесь все напоминает о недавнем прошлом, молит, предостерегает, угрожает. Конец канатной дороги еще не означает верхней точки: далее метров на 500 тянется подъемник для лыжников — снова крутятся колеса, снова скрипят канаты, снова мелькают дали.
Увы, мне не повезло-снег здесь есть, но количество его можно, собственно, точно подсчитать — сколько килограммов и сколько метров. И все равно вид его щемящей болью отзывается в сердце русского человека. Вспоминается снег подмосковных лесов, тоненькие запорошенные березы, овраги, опушки… На лыжи здесь встать негде, но зато можно… поиграть в снежки. Трудно поверить, что такого ничтожного количества снега оказывается достаточным для того, чтобы вывалять в нем по уши по крайней мере человек сорок одновременно. Кто-то уже с блаженной улыбкой топает по этому холодноватому белому покрову босиком, кто-то вынимает снежок из-за пазухи, а вот у той веселой компании пожилых французов нашлось и вовсе интересное занятие — залезать на высокое дерево и прыгать оттуда вниз на снег, слой которого, кстати, едва ли достигает нескольких сантиметров. Совсем как в известном анекдоте про сумасшедших, прыгающих с вышки в бассейн без воды…
Атласские горы — твердыня берберов. Если во многих районах давно уже слились воедино все этнографические признаки алжирского населения, то здесь сохранились свои нравы и местные обычаи, свой характер и свой диалект. И природа здесь тоже совсем не похожа на природу всего Алжира. Нигде больше нет такого густого зеленого массива. По всем отрогам Атласа растет вечнозеленый дуб, он взбирается даже на высоту 1700 метров над уровнем моря. Внизу он смешивается с алеппской сосной и с пробковым дубом, вверху уступает место гигантскому кедру или, как его называют арабы, «султану леса». Внимание к посадке лесов особенно велико сейчас, когда немало деревьев вырублено колонизаторами, выжжено пожарами войны. В Алжире часто говорят: «Посадить дерево — значит обеспечить свое будущее». А в хрониках сохранился рассказ об одном старосте, уверявшем, что ему легче увидеть мертвого человека, чем срубленное дерево.
В высокогорных лесах Атласа холодно и темно в любую погоду. Воздух, насыщенный запахом эвкалиптов, туй, кедров, прозрачен — за сотни метров виден любой ствол вверху, любая хижина внизу. И тишина, едва отойдешь в сторону от шумного отеля, наступает поразительная — едва слышится скрип канатов да где-то под ногами падают капли в невидимые ручьи…
С юга в Атласских горах существует как бы узкая прореха — это знаменитый перевал, ущелье реки Шиффа. Если изменить моему правилу и с чем-то сравнить его, то, конечно, с Дарьяльским ущельем, да и то с великой натяжкой: в отличие от Терека Шиффа мелководна и тиха. Шуршат ручьи, впадающие в нее со всех сторон. Узенькой полоской заглядывает в ущелье небо. Деревья приобретают какой-то странный зловещий вид от своего дикого стремления взобраться на отвесные скалы и удержаться на них.
В самом широком месте ущелья расположен обезьяний заповедник. Подъезжаешь сюда и вдруг видишь: словно лавина скатывается по крутому склону горы. Это обезьяны спешат «на встречу» с прибывшими путешественниками. Приблизившись, они распределяются по возрасту. Крошечные обезьянки устремляются к детям и обнимают их за спину. Причем делается это с такой нежностью и доверчивостью, что даже те ребята, которые впервые «знакомятся» с этими «высокоорганизованными млекопитающими», не пугаются и охотно вступают в общение. Взрослые обезьяны осторожнее. Они рассаживаются на нижних выступах скал и выразительными жестами требуют «дани». Получают конфету, спокойно беря из рук или ловко поймав на лету, разворачивают ее, съедают и ждут дальше. Получают мандарин, тщательно очищают его от шкурки и даже тоненькой белой кожицы. Одна обезьянка уронила мандарин, кто-то вежливо поднял его и снова вернул ей. Моментально оценив, что мандарин уже грязный, обезьянка зло запускает им в нерадивого угодника.
Традиции заповедника насчитывают, по всей вероятности, не одну сотню лет. В свое время Мопассан, описывая свое пребывание на постоялом дворе «Обезьяний ручей», не преминул остановиться и на его обитателях: «Среди обезьян есть громадные, есть и совсем маленькие; их здесь сотни, может быть, тысячи. Лес ими населен, переполнен, кишит, как муравейник. Некоторые из них, пойманные хозяевами харчевни, ласковы и спокойны… Если вы сидите неподвижно, они подходят, следят, наблюдают за вами. Можно сказать, что путешественник является большим развлечением для обезьян…»
Но, видимо, особой «душевной близости» со взрослыми обезьянами добиться никому и никогда не удавалось — большинство туристов останавливаются на минуту, покормят обезьянок, пощелкают затворами всякой кино-фототехники и уедут. Обезьяны медленно и грустно поднимаются в гору. Лишь наиболее смелые из них отваживаются идти «с визитом» в крошечный местный отель. Об этих неожиданных посещениях здесь рассказывают несколько веселых историй: одна обезьяна забралась в постель на место вышедшего на минуту постояльца, другая — проникла в дамский туалет и заперла снаружи все кабины, третья — перенесла чьи-то вещи к клетке с шакалами и волками в небольшой зоологический уголок, находящийся в этом же дворе…
Через ущелье Шиффа дорога ведет дальше на юг. Как известно, после Телльского Атласа следуют Высокие плато, где кочуют алжирские скотоводы. Затем идет Сахарский Атлас с выжженными южными склонами; высота его невелика — 100–150 метров. И вот начинается каменистая Сахара — известняковая пустыня Хаммада, покрытая, словно лаком, блестящей щебенкой и галькой, обломками горных пород. Районы эти скалисты, слово «хаммада» по-арабски означает «угасшая».
К востоку линии Телльского и Сахарского Атласа почти сливаются и переход к пустыне совершается более стремительно. Особенно наглядно это можно наблюдать на сложном рельефе большого горного массива Ореса, подступающего с севера к оазису Бискра. У Ореса славная революционная история. Веками он служил цитаделью для берберов, восстававших против чужеземных завоевателей, — еще с древних времен, когда местные берберы-шавийя под предводительством Кахины, завоевавшей себе легендарную славу и отнесенной к святым, оказали мощное сопротивление нашествию арабов.
Глубокие ущелья прорезают горы Ореса. Самое большое и живописное из них называется Аль-Кантара, что означает «арка, свод». Аль-Кантара — рубеж между Телльским Атласом и пустыней. На этом небольшом пространстве происходит резкая смена флоры, фауны, климата. Если северные склоны гор покрыты буйной растительностью, зелены и мрачны, то с юга они переливаются ярким красноватым цветом — пустыня. Кедры уступают место пальмам, зима и осень — вечному лету, дожди — засухе. Вершины гор вокруг Аль-Кантара называют «Смерть дождям», ибо, по народному поверью, «дождь у