Раньше каждый город М’Заба жил самостоятельной жизнью и управлялся собственным джемаа. Из делегатов местных джемаа составлялся главный джемаа, которому и поручалось решать общие для всех вопросы. В городах М’Заба не существовало наказаний для провинившихся, тем более не могло идти речи о смертной казни или тюремном заключении. Самых опасных преступников подвергали изгнанию.
Под палящим солнцем мы входим в Гардаю. До недавних пор ворота всех этих городов не открывались для чужеземцев. Жители строго оберегали свое ортодоксальное пуританство, свои законы, выработанные девять веков назад и регулирующие каждый шаг мозабита от рождения до смерти. Верность традициям и обычаям предков свято соблюдается здесь до сих пор. В городе особенно строгих нравов Бени-Изгене иностранцу не получить ночлега.
Мозабиты до удивления похожи друг на друга. Впрочем, удивляться особенно нечему. Этот маленький сахарский народ, насчитывающий примерно 25 тысяч человек, представляет собой своеобразный этнический остров. Уже много веков назад мозабиты исчерпали возможности земли: она родит ровно столько, сколько в ней воды. Вот почему «лишние рты», главным образом мальчиков в возрасте 12–13 лет, отправляли жить на север, в Белую Африку, или на юг — в Черную. Однако в 1345 году главой мозабитской общины был издан эдикт, согласно которому уехавший мозабит обязан был непременно вернуться домой, чтобы взять себе жену (напомню: у хариджитов единобрачие). Естественно, что за минувшее полтысячелетие все мозабиты успели породниться друг с другом, так что сходство лиц — не только кажущееся.
Говорят, в городах М’Заба всегда была самая высокая грамотность в Алжире. Необходимость выездов из оазиса на чужбину способствовала разностороннему образованию мозабитов, знакомству с мировой культурой. Даже во время длительного отсутствия члены родовой общины должны были исправно платить свою годовую подать — «лезму», поэтому казна М’Заба не истощалась никогда.
Правоверный хариджит перед смертью обязан был возвратиться домой. Или же, если смерть заставала его на чужбине, прах его перевозился в пески под степы Пятиградья. Действительно, уже при подходе к городу видишь, как широко раскинулись кладбища — макбары. Кстати, один из местных обычаев: погребение происходит только ночью и тайно. Присутствие иноверцев при этой церемонии полностью исключается.
На улицах царит особенная тишина, мозабиты не разговаривают громко, не смеются, не танцуют, не курят, не пьют кофе. Огромные ворота в крепостных стенах запираются на ночь. Устоев М’Заба не могли нарушить ни шейхи, ни папа римский, ни даже французы-колонизаторы. И только сейчас сюда постепенно внедряется жизнь нового мира, освобожденного Алжира.
Программой развития сахарских (районов предусмотрено большое строительство в городах М’Заба — школ, больниц. А когда при мне в стране проходили выборы в местные органы самоуправления, мозабиты успешно в них участвовали. Символично, что на одной из главных улиц кафе называется «L’Indépendance» — «Независимость».
Как и в каждом оазисе Сахары, центральное место в Гардае занимает базарная площадь, по-арабски — «сук», большое ровное пространство, окруженное аркадой. Обычно сук располагается в нижних районах, то есть в наиболее доступной части города. Постоянные гости здесь — верблюжьи караваны. Но если во всех оазисах базары шумны и крикливы, то в М’Забе они также носят особый, таинственный мозабитский характер. Старики в длинных белых гандурах тихо шепчутся между собой, не слышно ни одного громкого возгласа, ни одного крика. Никакой суеты! И движения этой пестрой массы людей кажутся странно плавными и замедленными. Да и сама торговля идет в сдержанных, деловых тонах.
В отличие от других сахарских жителей, например воинственных туарегов, мозабиты всегда признавались самыми мирными людьми пустыни. Основное, если не единственное, занятие мозабитов — торговля. И связь со всем остальным миром тоже одна — торговая. Только во имя коммерции мозабит имеет право позволить себе общение с «нечистыми», как называли они раньше всех не причастных к М’Забу, и только для торговли мозабит смеет покинуть свой город, но с непременным условием, что он вернется сюда. Торгуют здесь буквально всем — от берберских глиняных кувшинов до… тульских самоваров. Да, это очень странно, но посреди площади стоит несколько самых настоящих самоваров. И еще несколько — в магазинчике напротив. Не сдержав любопытства, я иду к продавцу, говорю, что я из Советского Союза и что меня, естественно, очень интересует, откуда посреди Сахары взялись тульские самовары. Продавец сдержанно улыбается: «Сейчас, мадам, все русское чрезвычайно популярно. Я коммерсант, мадам, и подумал, что подобная вещь может приносить выгоду. Я уже продал несколько самоваров для одной чайной». «Для чего?» — переспрашиваю я. «Для чайной, мадам. Ведь это так красиво звучит. Русская чайная в песках Сахары. Мне кажется, что туристам это будет очень приятно. Не так ли?» «Да, конечно, но откуда все-таки самовары?» «О, это тайна коммерции».
Напрасно я стала расспрашивать гак напрямик, я мало что узнала. Остается догадываться. Не исключено, что здешние ремесленники наладили собственное производство самоваров — по тульскому образцу. О, они такие умелые, эти местные умельцы. Во всех музеях знают о мозабитах-чеканщиках, мастерах орнамента, медниках. Недаром, например, в руинах Тимгада я уже подозревала жителей в хорошем производстве… древнеримских монет, которые продаются туристам арабскими мальчишками в неограниченном количестве. А быть может, это клевещет на них мое воображение и древнеримские раскопки поистине неиссякаемы? Ну, а самовары? Вообще-то неплохо было бы купить себе один — ведь в Москве найти самовар куда труднее!
Но интерес к изделиям местных, неведомых до сих пор ремесел перевешивает, и я отправляюсь дальше. В глазах буквально рябит от пиршества красок. Стены местных лавочек сплошь покрыты коврами и тканями со сложными геометрическими орнаментами, тонкими сочетаниями цветов, рельефной выделкой материала. Очень часто красочные ковры в целях рекламы вывешивают прямо на улице на глухие стены домов и магазинов. На их фоне особенно ярко выделяются белоснежные накидки мозабитов, седые бороды старейшин и белые плетеные фески — один из отличительных признаков их одежды. Создается странная перспектива ярких разноцветных улиц, как будто нарочно раскрашенных шутником-художником. Ну конечно же, ткачество М’Заба особенно оригинально. Туристы, объездившие всю страну, чаще всего покупают себе ковры именно здесь. В марте и апреле Гардая отмечает свой «Праздник ковров», насыщенный танцами и пением — чрезвычайно своеобразными, учитывая местные нравы.
После освобождения Алжира замкнутость мозабитов постепенно преодолевается во всех сферах жизни. Сейчас здесь успешно функционируют туристические агентства, и, хотя число туристов еще невелико, местные ремесленники переключились на изготовление сувениров. Над многочисленными лавками и киосками города так и хочется повесить броскую надпись: «Все для туристов!» Вот, например, небольшой магазин с ювелирными изделиями — из меди, латуни, серебра, золота. Вы видите кольца, браслеты, ожерелья, цепочки и вдруг — висящие на специальных стендах серебряные… руки. Да, да, это та самая кабалистическая рука Фатимы, которая призвана уберечь от дьявола. Мы уже видели ее в алжирской Касбе на дверях домов. А теперь вы можете этот «охранный знак» увезти с собой — большой или маленький, серебряный или золотой, скромный или отделанный разноцветными камешками. Можете даже купить такую руку, сделанную из кожи или ткани, повесить у себя над входом в дом или же перед ветровым стеклом своей машины. Насколько мне известно по опыту, несуеверных водителей машин, особенно собственных, просто не существует на свете.
Кстати, о суеверии: а что это за крестик? Но нет, он не связан с религией, это же просто Южный Крест, тот самый, который всегда волновал воображение путешественников, отправлявшихся в Южное полушарие. Однако почему же он назван Крестом? Его основные четыре звезды образуют вполне явственный ромб — самый простой и скромный. И вместе с тем… «Южный Крест… — писал когда-то после своих путешествий И. А. Гончаров. — Случалось ли вам (да как не случалось поэту!) вдруг увидеть женщину, о красоте, грации которой долго жужжали вам в уши. и не найти в ней ничего поражающего? «Что же в ней особенного? говорите вы, с удивлением всматриваясь в женщину, — она проста, скромна, ничем не отличается…» Всматриваетесь долго, долго и вдруг чувствуете, что любите уже ее страстно! И про Южный Крест, увидя его в первый, второй и третий раз, вы спросите: что в нем особенного? Долго станете вглядываться и кончите тем, что с наступлением вечера взгляд ваш будет искать его первого, потом, обозрев все появившиеся звезды, вы опять обратитесь к нему и будете почасту и подолгу покоить на нем ваши глаза». Не беда, что в Алжире вы не увидите Южного Креста над головой. Зато он преследует вас со всех витрин.
В следующем магазине по стенам развешаны луки со стрелами и живописные барабаны всех цветов и размеров. Впрочем, эти барабаны имеют вполне научное название — «дарбука». Они сделаны из тонкой бараньей кожи, натянутой на твердую основу, пестро разрисованы и украшены разнообразной отделкой — тесьмой, мехом, бахромой, лентами. Молодой продавец-араб, оказавшийся неожиданно блондином, смотрит вопросительно: он хочет угадать точно, для какой цели вам требуется «дарбука» — как игрушка ребенку, как сувенир, или вы, быть может, действительно хотите играть на нем. Не дожидаясь вопроса, я выбираю для себя последний вариант. Продавец протягивает мне самый большой и, на мой взгляд, наименее красивый «барабан» — видимо, такой и должен служить серьезным целям, — и показывает мне элементарную технику игры. Тут-то и начинаешь оценивать удивительные музыкальные качества этой «игрушки». Кожа натянута таким образом, что во всех местах звучит по-разному. Эта гладкая поверхность может служить не только ударным инструментом, но и струнами, и клавишами. От тончайшего шелеста песка до громоподобных ударов — все звуки пустыни вмещаются в этот незатейливый инструмент. И конечно, чем меньше поверхность натяжения, тем меньше диапазон звуков. Хотя даже самые маленькие «дарбуки», размером с наперсток, способны издавать немало р