– Она похожа на тебя, – сказал Мэрдок. – Только…
– Только не боится лифтов? – улыбнулась Моргана. Он кивнул. – А как же Бетти?
– Она бросила меня.
– До лифта или после?
– После, но, думаю, хотела до… – Мэрдок замолчал, вспомнил рыжеволосую девушку, которую имитировал его киндрид и спросил Моргану, хорошо ли она знает их родословную.
– Рыжая?! – удивилась Моргана. – Никогда не думала, что у нас были рыжие!
– Да и я не думал! – Мэрдок смущенно улыбнулся. – А еще она показывает язык и строит рожицы!
– Вот это номер! – Моргана зевнула. – Может спросить мать?
– Не хочу ее ни о чем спрашивать.
– Хочешь, я спрошу?
– Не надо. – Мэрдок посмотрел на своего робота. – К тому же она больше не появлялась, – он пожал плечами. – Вообще больше никто не появлялся. Может, позвонить в службу поддержки и сказать, что с киндридом что-то не так?
– Так она тебе не понравилась? – спросила Моргана.
– Кто?
– Рыжая.
– Не знаю.
– По-моему, она помогла тебе познакомиться с Марсией.
– А, по-моему, она вообще не наш родственник.
– И что?
– Ничего, – Мэрдок пожал плечами.
– Может, попробуешь позвать ее? – спросила Моргана.
– Зачем?
– Просто хочу посмотреть.
– Как она дразнится?
– Ну, и это тоже.
– И как я, по-твоему, это сделаю?
– Просто позови ее.
– Просто позвать?
– Ну, да.
– Ладно. – Мэрдок посмотрел на своего робота. – Эй. – Моргана засмеялась. – Что тут смешного?
– Ты знаешь, сколько людей отзывается на «Эй»?!
– И что? Я ведь не знаю ее имени.
– Но знаешь, как она выглядит.
– А если она обидится?
– И что?
– Когда я был маленьким, то однажды назвал своего прадеда дураком, – Мэрдок улыбнулся. – Так робот потом всю неделю брюзжал его голосом о том, что оттаскает меня за уши, как только я усну.
– И ты поверил?
– Нет, но спать боялся. – Моргана рассмеялась.
– Трусишка!
– Мне было шесть!
– Да ты и сейчас боишься!
– Не боюсь.
– Боишься!
– Эй, рыжая! – сказал своему киндриду Мэрдок. – Покажи, как ты дразнишься! – Робот остался безликим. – Ты слышишь меня? – Мэрдок заглянул ему в скульптурные глаза. – Рыжая! Ты там? Черт! Чувствую себя идиотом, – признался он Моргане. Киндрид рассмеялся. Звонко. Задорно. Бледные щеки залились румянцем. Появились рыжие волосы, зеленые глаза.
– Она красивая, – сказала Моргана, вставая с кровати, чтобы получше рассмотреть незнакомое лицо.
– Да и ты тоже ничего, – сказала ей рыжая.
– Ты слышал?! – Моргана удивленно посмотрела на брата.
– А ты что, думала он – глухой?! – скривился его киндрид рыжим лицом.
– Какая бестактность! – заскрипел старческим голосом робот Морганы.
– Ой, да ладно! – отмахнулась рыжая.
– Ничего не ладно!
– Ты старая и глупая!
– Не смей называть меня старой!
– Говорю то, что вижу.
– Я не старая, а просто пожилая!
– Но глупая!
– Не глупая!
– Глупая!
– Не глупая!
– Глупая и забавная! – робот Мэрдока звонко рассмеялся.
– Они что, ругаются?! – удивленно спросила Моргана.
– Ну, у вас и родственники, молодые люди! – сказала ей рыжая.
– У нас? – опешил Мэрдок.
– Ну, не у меня же?! – рыжая сверкнула на него своими зелеными глазами.
– То есть как это: ну не у меня же?
– А вот так! – рыжая показала ему язык.
– Еще раз так сделаешь, и позвоню в службу поддержки!
– Ой, да звони, куда хочешь!
– Думаешь, не позвоню?!
– А ты не пугай меня!
– Вот возьму и позвоню прямо сейчас!
– Мэрдок! – остановила его Моргана.
– Чего? – он замер возле видеофона.
– Не звони.
– Это еще почему?
– Ее же разберут.
– И что?
– Не знаю. Мне она нравится.
– Вот только не надо жалеть меня! – снова завелась рыжая.
– Да помолчи ты! – одернула ее Моргана.
– И не подумаю! Давай, парень, звони! Звони, куда хочешь!
– Не делай этого! – сказала Моргана брату. – Просто не делай и все. Пожалуйста.
Глава третья
Змея была старой, но все еще сильной. Она извивалась в террариуме, заглатывая белую мышь.
– Красиво, правда? – спросил Кейн, поглаживая пальцами плечи Квое.
– И кем из них ты себя представляешь? – спросила она.
– Обоими. – Он поднял ее светлые волосы и поцеловал в шею. – А ты? – Его губы были теплыми. Руки настойчивыми.
– А что я? – Квое напряглась.
– Думаю, в постели ты скорее змея, – прошептал Кейн.
– А в жизни? – спросила она.
– В жизни ты мышь. – Он развернул ее к себе лицом. – Мышь, зачарованная взглядом змеи. Твоей змеи, понимаешь?
– Это не так. – Квое открыла рот, отвечая на поцелуй.
– Так ты не станешь петь мне колыбельную? – спросил Кейн.
– Нет.
– О чем вы разговаривали с Белинджером в кафе?
– Просто ели.
– Просто ели? – Кейн расстегнул ее блузку, сбросил ее на пол. – Скажи, что ты сейчас чувствуешь?
– Ничего.
– Совсем ничего? – Его пальцы скользнули под оборку лифчика.
– Мне тридцать семь лет, Кейн.
– И что?
– Если хочешь, чтобы кто-то кричал от страсти, найди себе какую-нибудь молоденькую шлюшку.
– У меня уже есть ты, – он улыбнулся. – Сердись. Это тебе к лицу.
– Пошел ты.
– Моя маленькая шлюшка. – Она влепила ему пощечину. Вскрикнула, когда он вывернул ей руку.
– Не позволяй ни одной суке прикасаться к тебе! – громыхал голосом отца его киндрид.
– Ты же женщина, а не подстилка! – надрывался киндрид Квое, голосом ее матери. Старая змея все еще заглатывала белую мышь. Глубже. Еще глубже. Квое снова вскрикнула. Стекло террариума запотело от ее теплого дыхания.
– Ты кончила? – спросил Кейн, все еще прижимая Квое к столу. Она не ответила. Вывернутая рука болела. Киндриды молчали. Просто стояли и наблюдали за происходящим. «Когда-нибудь, они расскажут об этом нашим детям», – подумала Квое. – Я люблю тебя, – сказал Кейн. Она машинально сказала что-то в ответ. Наверное, что-то хорошее. По крайней мере, хотела, чтобы это было что-то хорошее. – И помни, – пальцы Кейна скользили по ее позвоночнику. – Я всегда наблюдаю за тобой.
– Я знаю, – Квое закрыла глаза. «Ненавижу тебя, Белинджер!» – подумала она, облизывая сухие губы. «Мы никогда не ругаемся, просто смотрим друг другу в глаза и тихо ненавидим». «И о ком это ты, а?». «Не знаю. Может это мое подсознательное стремление к мазохизму?». «Или мое, – Квое улыбнулась. – Надеюсь, Пэм понравились розы. Надеюсь, понравились…».
Белинджер выпил чашку кофе, поцеловал Пэм в щеку и вышел на улицу. Серебристый флайер Квое стоял у обочины.
– Бурная ночь? – спросила она.
– Дурные сны, – буркнул Белинджер. Он закурил. Флайер взмыл в небо.
– Кейн хочет, чтобы мы понаблюдали за парнем из лифта, – сказала Квое, вписываясь в плотный автомобильный поток.
– Так ты все-таки пела ему колыбельную?
– Нет.
– Вернее верного! – заявил киндрид Белинджера с заднего сиденья.
– Попроси его заткнуться, – скривилась Квое.
– Так что там с парнем из лифта? – спросил Белинджер.
– Просто наблюдение.
– Как с Лебоном?
– Пока нет.
– Скажи, – Белинджер затянулся, наблюдая, как разгорается сигарета. – Там, с Лебоном, что ты чувствовала, когда нажимала на курок?
– Ничего.
– А если бы это был я?
– Ничего.
– Я так почему-то и подумал.
– Так тебе это сегодня снилось?
– Мне снилось, что я женат.
– На Пэм?
– На тебе. – Белинджер открыл пепельницу.
– А ты бы выстрелил? – спросила Квое.
– В Лебона?
– В меня.
– Нет.
– Почему?
– Лучше придушил бы своими руками.
– Вот как?!
– А ты как хотела?
– Не знаю.
– Обиделась?
– Нет.
– Хочешь, спою тебе колыбельную?
– Лучше придуши.
– А Кейн?
– А что Кейн?
– В него бы выстрелила?
– Лучше бы придушила. – Квое обернулась, посмотрела на своего киндрида и заставила себя улыбнуться.
Файоли Лебон шла по кленовой аллее, вспоминая о том, каким это место было летом. Солнце приятно согревало, и в кронах пели птицы… Но теперь здесь был только снег. Персибал ушел, и вместе с ним, казалось, ушло все тепло этого мира. Ничего не осталось. Как холодильник, в котором нет продуктов – только лед, и то, если вы не забыли оплатить счета за электричество… Файоли забыла. Забыла обо всем, кроме тех, кто забрал у нее мужа. Она вошла в холодную квартиру. Пальто было старым и грязным. Не снимая его, она села на скрипучий диван. Они любили эту квартиру. Любили эту мебель. Она и Персибал.
– Почему? – в тысяча первый раз спросила она своего киндрида. И в тысяча первый раз он сказал, что не хотел оставлять ее. Сказал голосом Персибала. Изобразил боль на лице Персибала. – Я люблю тебя, – прошептала Файоли. Темные глаза смотрели на нее с лица робота. Как же хотелось к нему прикоснуться! Как же хотелось вздрогнуть и, потянувшись, понять, что это всего лишь сон. Но стоило только протянуть руку, и робот снова становился роботом. Лишь голос оставался неизменным. Голос Персибала. Он подчинил себе киндрида. Он стал единственным. Ни матери, ни отца, ни предков. – Я всегда была одинокой, – сказала Файоли.
– Я всегда любил тебя, – сказал ей киндрид-Персибал.
– Только ты.
– Только я… – Файоли закрыла глаза. Невидимый поцелуй застыл на губах. Несуществующий поцелуй. Он пришел из теплой памяти в ледяную мглу настоящего.
– Это безумие, – Файоли заплакала. Тихо. Без слез. Думала, что плачет, но на самом деле просто сидела на диване, закрыв глаза, и раскачивалась взад-вперед. – Безумие. – Поцелуй повторился. И еще один. И еще. Они занимались любовью на этом диване. Занимались в прошлом, но сейчас прошлое было таким же настоящим, как зима за окном. Только прошлое. Только воспоминания. Только боль, от которой нигде невозможно было скрыться. И робот. Робот с лицом Персибала, который не позволяет забыть. – Отпусти меня! – взмолилась Файоли. Лицо исчезло. Мороз, тишина, одиночество. – Нет! Не уходи! – Файоли нервно заломила руки. Это неизбежность – любить жизнь и знать, что не можешь жить. «Если бы Персибал был рядом! Нет! Персибал мертв. Но вот ведь он! Всего лишь память. Проклятый робот! Нет! Не ты! Прости меня! Прости! Прости!». В дверь постучали. Файоли заставила себя подняться и пошла открывать. Никого. Значит, она уже сходит с ума. Странно как-то. Становиться безумцем и чувствовать это. Понимать это. Кто-то сказал, что сумасшедшие не понимают, что они сумасшедшие. А если понимают? Значит, все слова – это ошибка? Заблуждение? Но почему же тогда не проходит боль? Почему лишь становится сильнее, но не настолько, чтобы терпеть ее стало невыносимо. Словно кара кого-то свыше. – Что же это?! – спросила Файоли киндрида.