– Я этого настоятельно не рекомендую, миссис Тейт, – сказала Сингх. – Обстоятельства чрезвычайные, и Дэниелу нужно…
Джессика и глазом не моргнула.
– К сожалению, я вынуждена настаивать.
Я уставился на нее. Кто бы мог подумать, что за этой внешней распущенностью скрывалась такая стальная женщина?
Доктор Сингх открыла рот, чтобы возразить, но Джессика твердо выдержала ее взгляд, и доктор, хоть и с явной неохотой, кивнула.
– Хорошо, давайте посмотрим, как пойдут дела. При необходимости внесем коррективы. И, Дэниел, я хочу, чтобы ты знал: если захочешь поговорить, ты можешь в любой момент совершенно свободно прийти ко мне. Понял?
– Понял, – сказал я.
Все бумаги были подписаны, и мы вышли из кабинета. Лекс крепко, нервно обняла меня и спросила, уверен ли я, что хочу этого.
– Мы можем хоть сейчас поехать домой, – сказала она. – Кейн сегодня наверняка сделает Брук предложение.
Я улыбнулся.
– Все хорошо. Правда.
Она вздохнула.
– Ну ладно. Если передумаешь, позвони. Я сразу же приеду и заберу тебя.
Она стала суетиться вокруг меня. Поправила воротник на рубашке, пригладила волосы. Я вздрогнул, и она отстранилась.
Джессика молча стояла рядом.
– Спасибо, – сказал я. И, видя, какой встревоженный вид у Лекс, прибавил: – Все будет хорошо. – И тут же сам удивился, зачем я ее успокаиваю.
– Мама? – сказала Лекс. – Ты ничего не хочешь сказать Дэнни?
Джессика подняла голову, взглянула на меня. Та решительная женщина, которую я видел в кабинете, уже увядала на глазах.
– Удачи, – тихо сказала она. – Нам пора, Алексис.
Лекс в последний раз сжала мне руку, они обе вышли под ослепительно-яркое солнце, пробивавшееся сквозь школьную дверь, и исчезли.
Первым уроком был английский. Николас повел меня в другой конец здания, и я гадал про себя, что же такое Лекс сказала ему, что он согласился взять на себя обязанности сторожевого пса. Судя по виду, он был бы рад убраться куда угодно, лишь бы от меня подальше.
Мы пришли за несколько минут до звонка, и Николас представил меня учителю, мистеру Вону. По тому было сразу видно, что ему до смерти хочется быть Крутым Учителем: твидовый пиджак с кожаными нашлепками на локтях, перекинутый через спинку стула, длинные волосы почти до воротника. Рукава рубашки он закатал – ровно настолько, чтобы заметен был краешек татуировки на руке, и все ученики видели, какой он стильный чувак. Кажется, он всерьез верил, что сможет изменить их жизнь с помощью великого Шекспира.
Он пожал мне руку и указал на свободную парту в заднем ряду. Николас сказал, что зайдет за мной после урока, и исчез. Я сел за парту, а мистер Вон – на парту, на самый краешек.
– Я хочу, чтобы ты не волновался, Дэнни, – сказал он. – Тебя же лучше называть Дэнни, верно?
– Угу.
– Все будет зашибись, – сказал он. – Ты тут пока просто потусуйся и понаблюдай, а мы тебе поможем втянуться. Если станет слишком тяжело – фигня война, захочешь – уйдешь.
– Зашибись, – сказал я. Вот придурок-то.
Вскоре зазвенел звонок, и ребята стали просачиваться в класс. Я не поднимал глаз от книжки «Джейн Эйр», которую мне дал мистер Вон, и ощущал все взгляды кожей, будто непрошенные прикосновения. Может быть, они знали, кто я, – может быть, даже когда-то знали Дэнни, – а может, просто таращились на новенького. Так или иначе, это пройдет, напомнил я себе.
Когда прозвенел звонок с урока, я небрежно вышел, делая вид, что не замечаю ни взглядов, ни поднятых вверх больших пальцев мистера Вона. Николас, как и обещал, уже ждал меня в коридоре.
– Все нормально? – спросил он.
Я кивнул и закинул рюкзак на плечо.
Мимо прошла какая-то девочка с облаком темных кудрей на голове.
– С возвращением, Дэнни, – сказала она. Какой-то громадный парень в пиджаке, проходя мимо вслед за ней, хлопнул меня по плечу и сказал:
– Рад, что ты вернулся, друг.
Улыбка у меня, кажется, получилась больше похожей на гримасу.
– Спасибо. – Я повернулся к Николасу. – Как по-твоему, тут все знают, кто я такой?
– В общем, да, – сказал он. – Директор вчера сделал объявление и в твой класс заходил – предупредить всех, чтобы вели себя как обычно.
– Отлично. – Это была, пожалуй, самая большая глупость, какую только можно придумать. От всех этих взглядов у меня уже мурашки по коже бегали, и это было куда хуже, чем я воображал, когда прикидывал, к чему готовиться. Мне хотелось просто исчезнуть, и я знал, что это вполне возможно. Лекс мигом примчится за мной, стоит только позвонить, и можно будет никогда больше здесь не появляться. Но.
Но если я хочу по-настоящему воспользоваться этой свалившейся на меня возможностью – жить настоящей жизнью, жизнью Дэниела Тейта, жизнью, которая мне самому никогда не светила бы, – нужно держаться. Я сумею. Нужно просто перестать быть собой и стать им – тем Дэнни, которого я собрал для себя по кусочкам из фотографий в альбомах, семейных историй и собственного воображения. Тем Дэнни, что всегда был невозмутимым, уверенным и смотрел на все немного свысока.
– Все нормально? – спросил Николас.
Я набрал в грудь воздуха, вздернул подбородок и надел на себя маску Дэнни.
– Да, порядок. Куда теперь?
Я не обращал внимания на взгляды и перешептывания, хотя они так и ползли следом, пока Николас вел меня по коридору, и кожа от них уже не так зудела. Следующие два урока прошли так же, как первый. Перед началом занятий короткая беседа с учителями – они все говорили со мной тихими, успокаивающими голосами, будто с кроликом, которого легко спугнуть. Парта в последнем ряду, где я сидел, смотрел и делал вид, что не замечаю ни быстрых взглядов украдкой, ни откровенного разглядывания. Несколько ободряющих слов от самых храбрых одноклассников – и Николас, ждущий за дверью, готовый тащиться со мной в следующий кабинет.
– Ну вот. – Николас заглянул в мое расписание, когда я вышел из кабинета биологии. Хорошо еще, что мне пока ничего не задавали: на этом уроке я вообще ни слова не понял. – Дальше у тебя основы изобразительного искусства у мисс Скофилд.
Ага, хоть тут я, может быть, на что-то и сгожусь. Рисовать я всегда любил.
Николас молча отвел меня в кабинет изо через все здание. По пути он на меня не смотрел и не заговаривал, что, надо сказать, не особенно отличалось от нашего обычного общения. С Николасом у меня пока никакого контакта не установилось, и поэтому он оставался одной из главных опасностей на пути к моей цели – стать Дэниелом Тейтом навсегда.
– Извини, что тебе приходится всюду со мной таскаться, – сказал я. – Но зато, по крайней мере, с уроков раньше отпускают, да?
Он попытался улыбнуться, но у него не очень-то получилось.
– Ну да, вроде.
Я стал разглядывать собственные ботинки и постарался сделать беспомощное и виноватое лицо, которое так безотказно действовало на Лекс.
– В общем, извини. Я тебе столько хлопот доставляю.
Он вздохнул и на секунду даже посмотрел мне в глаза.
– Ничего. Не извиняйся.
Я приподнял один уголок рта.
– Ты замечательный старший брат.
Я всегда хотел иметь старшего брата.
Он не знал, как на это реагировать. На его лице сменилось с полдюжины разных выражений, и наконец появилась улыбка. Еле заметная, но, кажется, искренняя.
– Спасибо, – тихо сказал он. Затем откашлялся. – Ну вот, пришли. Буду ждать тебя здесь перед обедом.
Он быстро ушел. Я смотрел ему вслед. Кажется, что-то между нами наконец сдвинулось.
Мисс Скофилд обращалась со мной так же, как все остальные учителя. Указала мне на мольберт возле ее стола и объяснила, что сейчас они рисуют натюрморты. У стены стаяла табуретка, а на ней – ваза с пластиковыми фруктами. На других мольбертах, расставленных перед табуреткой полукругом, стояли неоконченные рисунки.
– Попробуй, как получится, – сказала она.
Я взял с мольберта кусок угля и стал набрасывать контуры персика. Приятно было отвлечься от этого вечного притворства и заняться чем-то, к чему меня искренне тянуло. Когда-то я всюду таскал с собой блокнот и рисовал при любой возможности. Не считая бейсбольной карточки, это была единственная моя вещь, на которую мне было не плевать. Потом кто-то спер его у меня в эдмонтонском приюте.
Теперь, когда я сосредоточился на рисунке, стало легче отключиться от любопытных взглядов и тихих перешептываний. Но когда в класс вошла та самая девушка из кинотеатра, часть моего мозга, привыкшая постоянно следить за тем, что происходит вокруг, просигналила о чем-то необычном, и я поднял глаза. Она меня не заметила. Я отвернулся к вазе с фруктами и постарался думать только о рисунке. Но когда мисс Скофилд делала перекличку, я запомнил ее фамилию: Химура.
Класс принялся за работу, а мисс Скофилд стала ходить от мольберта к мольберту, делать замечания и давать советы. Девушка из кинотеатра сидела на другом конце полукруга, и стоило мне оторвать взгляд от мольберта, чтобы посмотреть на вазу с фруктами, как он натыкался на нее. Взмах чего-то темного и блестящего – это она откинула волосы назад. Ярко-розовый свитер, похожий на развевающийся плащ матадора – она наклонилась вперед, чтобы лучше разглядеть вазу. Я все бросал на нее эти короткие взгляды и никак не мог перестать. Но ведь это же нормально – не для меня, а для Дэнни? Обратить внимание на девушку?
Она подняла глаза и заметила, что я на нее смотрю. Показала два пальца вверх в знак приветствия и вернулась к своему рисунку.
Она меня узнала. Обычно меня не узнают. За много лет я научился сливаться с окружением и не запоминаться никому, а она вот узнала.
После урока Николас ждал меня, чтобы проводить на обед. Калифорнийские ребята не ходят обедать в большой кафетерий, как в той школе, в которой я учился в Канаде. Тут неизменно стоит такая прекрасная погода, что все едят за столиками, расставленными на заросшем травой дворе. Мы с Николасом купили по куску пиццы и по содовой, и я пошел за ним к одному из столиков – явно его привычному месту. Плечи у него были напряжены, кажется, еще сильнее, чем обычно, и я подумал – наверное, дело в том, что на нас опять все смотрят. То есть на меня.