– Еще бы. Вот только что подцепила главную школьную знаменитость. – Я поморщился, и она улыбнулась. – Извини, кажется, получилось не смешно.
– Да нет, – сказал я. – Довольно смешно вообще-то.
Она наклонилась ко мне.
– Серьезно, у тебя же сейчас, наверное, не жизнь, а сплошной сюр?
В этом вопросе была и теплота, и сочувствие, но и нерешительность чувствовалась. Я правильно выбрал. Может быть, она единственный человек в школе Калабасаса, кто в прошлом не был никак связан с Дэнни, и ее, кажется, не волнует моя известность.
И при этом все ее внимание было обращено на меня. У меня возникло странное и неожиданное чувство, что она видит меня, а не ореол Дэниела Тейта вокруг меня. Она смотрела так прямо, что взгляд ее мягких карих глаз вызывал почти тревожное ощущение.
– Я… хм. – Я откашлялся. – В общем, да, сюр. Я как будто какая-то диковинка…
– А не живой человек?
Я моргнул.
– Ну да.
Она заметила мое удивление и объяснила:
– Я слышу, как о тебе говорят. Как будто ты какой-нибудь телевизионный персонаж или что-то в этом роде. Это психоз какой-то.
– А что обо мне говорят? – спросил я.
Она покачала головой:
– Тебе лучше не знать.
– И все-таки, – сказал я. Теперь я уже понимал, что очень многие из этих ребят когда-то знали Дэнни. Может, этот мирок и не такой крошечный, как тот, где я вырос и где все ходят в одну школу с первого класса до последнего, но почти такой же замкнутый. Если моя игра их не убедила, я должен знать об этом.
– Ну ладно, только имей в виду, приятного тут мало, – сказала она. Я кивнул, и она продолжала: – В основном разговоры о том, что тебя похитили еще маленьким и вроде как промыли тебе мозги, что ли, продавали в рабство или что-то в этом роде, а потом ты разработал план отчаянного побега в духе Джейсона Борна. И вот теперь ты весь такой ранимый, и в любой момент можешь сорваться и всех нас поубивать или сбежать в лес и жить там в шалаше, как Унабомбер[1]. Всякая такая чушь.
Но ни слова о том, что я самозванец. Если уж эта девушка сравнивает меня с Унабомбером через десять секунд после знакомства, то, надо думать, она не страдает излишней тактичностью, и, если бы такие разговоры тоже ходили, не постеснялась бы об этом упомянуть.
– В общем, все довольно точно, – сказал я. – Кроме шалаша в лесу.
– А-а. Понятно. – Она состроила гримасу: отчасти испуганную, отчасти комическую. – Вот блин.
Я рассмеялся, и это меня удивило. А я нечасто удивляюсь.
– Мне было десять лет, когда это случилось, – сказал я. Сказал себе, что неплохо будет проверить эту историю на ком-то без большого риска – для подготовки к допросу в полиции, но, думаю, на самом деле мне просто хотелось подольше с ней поговорить. Постараться получше разобраться, кто она такая и чем дышит. – Это было как раз примерно в это же время года, я катался на велосипеде. Мама меня не пускала – похоже было, что дождь собирается, но я все равно поехал.
Между ее бровей начали собираться едва заметные складки.
– Я шел и катил рядом велосипед: цепь соскочила, а я не умел ставить ее на место. Вот и пошел домой, к старшему брату: он-то точно знает, что делать. Переживал – вдруг, пока мы цепь починим, уже дождь пойдет, и тогда мама уже не разрешит мне ехать к моему другу Эндрю, как я собирался. – Ложь вылетала из моих губ, набираясь жизненных сил и подробностей, пока история раскручивалась у меня в голове. Как будто настоящее воспоминание. Пара ребят за соседним столиком уже прислушивалась. Но я не сжался от их любопытных взглядов – вместо этого по моему телу прошла какая-то странная дрожь. Я понял – они не на меня смотрят. Они смотрят на Дэниела Тейта. Ну и пусть себе пялятся сколько хотят – пока снаружи я Дэниел, внутри я невидим и неуязвим.
– Я бежал к дому вверх по крутому холму и уже еле переставлял ноги. Потому, наверное, и не заметил, как подъехал этот фургон, – продолжал я. – Да и вообще, разве дети здесь обращают внимание на какие-то незнакомые фургоны?
Рен тоже заметила, что нас подслушивают.
– Зря мы об этом заговорили, – сказала она.
Но я уже не мог остановиться: история раскручивалась сама собой. За соседним столиком вслушивались уже открыто, и это вызывало у меня чувство, которое я не умел назвать, но оно мне нравилось.
– Я смутно помню, как фургон остановился возле меня, и я услышал, как открывается дверь. А потом меня схватили чьи-то руки и втащили внутрь. Я хотел закричать, но мне заткнули рот. В фургоне было темно, и точно я видел только то, что, кроме меня, там было три человека. Я различал только силуэты, а их самих разглядеть не мог. Они говорили друг с другом на каком-то непонятном языке. А на меня почти и не смотрели после того как связали и засунули кляп в рот. Как будто меня и не было.
Толпа, собиравшаяся вокруг, начинала привлекать внимание, и моя аудитория все росла. Сначала десяток учеников, потом двадцать, потом двадцать пять ловили каждое мое слово, пока я рассказывал историю похищения Дэниела Тейта. О дороге до границы вместе с еще одним мальчиком, которого похитили через день после меня. О том, как нас обоих провезли в Канаду в потайном отсеке восемнадцатиколесного трейлера вместе с еще тремя ребятами. Рен все сильнее хмурилась, и я не знал, отчего: от того, что моя история становилась все мрачнее, или оттого, что толпа слушателей все росла.
И тут я понял, что происходит.
Всю жизнь я старался сделаться невидимкой, и получалось, что все время зависел от других. Стоило им меня заметить, и я лишился бы последней защиты. Но у меня ничего нельзя отнять, если я отдаю это сам, добровольно. Власть перешла в мои руки. Вот отчего по моей спине пробегали электрические разряды. Власть – заставить их смотреть и слушать на моих условиях.
Впервые в жизни мне было хорошо от того, что на меня устремлено столько глаз. Эти ребята не собирались набрасываться на меня и рвать на части. В их глазах было сочувствие и жадное внимание, почти восхищение. А может быть, даже симпатия. Все тянулись ко мне, все хотели быть ближе. Вот чего они, оказывается, хотели с первого дня моего появления, когда поглядывали украдкой и фотографировали исподтишка. Стать ближе ко мне. Теперь я это понимал и чувствовал себя неуязвимым.
– Вы что, охренели? – От голоса Николаса мне словно холодной водой за шиворот плеснули. Он пробился ко мне сквозь толпу. – Дэнни, пойдем.
Николас схватил меня за руку, рывком поднял из-за стола и потащил к школьному корпусу. Я по-прежнему чувствовал, что все смотрят на меня.
– Вы все больные, – услышал я за спиной голос Ашера. – Извращенцы!
– Ты что, с ума сошел? – спросил Николас, втащив меня в здание.
– Я… они стали спрашивать, что со мной случилось, – сказал я. – Я подумал, что стоит попробовать с кем-нибудь познакомиться. Подружиться.
– Это не друзья, Дэнни, это просто зеваки, – сказал он. – Им хочется поглазеть на чужую трагедию, вот и все. А до тебя самого им дела нет.
Я чувствовал, как в нем кипит злость и обида, но не разделял его чувств. Ну и пусть их интересует только моя история, что тут такого? Они хотят послушать, а я хочу рассказать.
Но я не мог рисковать оттолкнуть от себя Николаса, тем более, что между нами и так все шатко и ненадежно. Я провел рукой по волосам и, когда заговорил, голос у меня был слабый и тихий.
– Извини, – сказал я. – Я не подумал. Я просто хотел… хотел им понравиться и…
Николас вздохнул, но это не был тихий звук, который обычно называют вздохом. Он звучал резко, словно Николас вместе с воздухом хотел выпустить часть злости.
– Все в порядке. Ты ничего плохого не сделал. – Он повернулся и посмотрел через окно во двор. – Знаешь что, пошло оно все в задницу. Идем отсюда.
Николас отвез меня в какую-то закусочную в паре километров от школы, и мы заказали по бургеру и по молочному коктейлю.
– А почему ты так хотел в школу? – спросил он. – Ты же мог совершенно законно от нее избавиться.
Это была отличная возможность наладить отношения, и я собирался использовать ее на всю катушку – все свои трюки разыграть. Я пожал плечами и тут же съежил их – совсем как сам Николас, и постарался скопировать его резкий, циничный тон.
– Все лучше, чем дома целый день торчать.
У него чуть дрогнул в улыбке один уголок рта.
– Лекс на психику давит, да?
Я тоже улыбнулся.
– Есть немного.
– Она это из лучших побуждений, но…
– Но иногда она сущая заноза в заднице, вот что, – сказал я. – К тому же в школе мне пока можно ничего не делать, только на уроки ходить, так что особо не надорвешься.
Николас фыркнул.
– Жизнь, как у футболиста. Ашер говорит, ему достаточно вид делать, что учится, остальное никого не волнует. Не школа, а смех один. Но тебя это разве не раздражает? – спросил он. – Когда все перешептываются и таращатся?
– Немного, – сказал я. – Но бывало и похуже.
– Блин, – сказал он и уронил кусочек жареной картошки, обмакнутый в кетчуп, обратно на тарелку. – Это правда. Извини.
– Да ничего, – сказал я. – Знаешь, не стоит со мной так уж деликатничать. Не сломаюсь. Ты поэтому меня сторонишься?
– Я не сторонюсь.
Я выразительно посмотрел на него.
– Ники. Брось.
Тень… чего-то… пробежала по его лицу. Что это – сомнение? Если он и правда подозревает, что я не его брат, значит, он или тянет время, чтобы собрать доказательства, или убедил себя, что у него паранойя. Тогда он, наверное, чувствует себя виноватым за то, что нутром никак не может поверить, хотя и собственный мозг и все кругом твердят, что Дэнни вернулся.
Это мне на руку.
– Мне трудно чувствовать себя по-настоящему дома, – сказал я, – потому что… мне тебя не хватает. В одном доме живем, а кажется, так далеко друг от друга.
Николас опустил взгляд в стол и вздохнул – долгим медленным вздохом.
– Ну да, – сказал он. – Может быть, я и правда тебя немного сторонился. Но это, наверное, просто потому, что сейчас я вообще от всей семьи в стороне.