А потом, значит, бросила. Может быть, из-за Дэнни. Потерять одного за другим отца и брата – это было, должно быть, очень тяжело для такой чувствительной девушки. Боже мой, до чего же я завидовал Дэнни – его ведь так любили, так скучали по нему. Воздух из кондиционера, холодивший кожу, вдруг сделался колючим ветром метели, той, что мела много лет назад, и я поежился. По тому, кем я был тогда, скучать некому.
– Эй, – тихо сказал Патрик. – Все хорошо?
У меня комок застрял в горле. Я не хотел, чтобы у меня все это забрали. Не только потому, что тогда я окажусь снова на улице, или в приюте, или в тюрьме. Не только потому, что эта жизнь была такой легкой, и не потому, что в ней мне больше никогда не пришлось бы быть самим собой. А потому что, каким бы невероятным это ни казалось, мне стало уже совсем не плевать на этих людей, и я чувствовал, что им на меня тоже не плевать. Мне не хотелось это терять.
Я больно закусил губу.
– Дэнни?
Патрик положил мне на плечо теплую ладонь, и я больше не мог сдерживаться.
– Мне страшно, – тихо сказал я.
Он обнял меня, крепко прижал к себе, и меня немного отпустило.
– Я знаю, – сказал он. Стал гладить меня по спине – вверх-вниз. Мой брат. – Я знаю.
Назавтра мы с Патриком почти весь день просидели в столовой, репетируя мой рассказ для ФБР. Патрик сказал, что не хочет никаких неожиданностей. Что мне будет легче, если я буду знать, чего ждать, и чем точнее будет мой рассказ, тем вероятнее, что ФБР сумеет поймать тех, кто это сделал.
– Я шел и катил рядом велосипед: цепь соскочила, а я не умел ставить ее на место, – говорил я. – Я повел его домой, к моему брату Патрику – он-то точно умеет. Белый фургон…
– Тут я тебя прерву, Дэнни, – сказал Патрик. – Это звучит очень похоже на то, как ты в первый раз рассказывал нам с Лекс, что случилось. Я не сомневаюсь, что ты миллион раз прокручивал эти события у себя в голове, и в этом все дело, но в ФБР тебя попросят рассказать эту историю не один раз. Если твой рассказ покажется им заученным и отрепетированным, боюсь, как бы они не сделали неверных выводов.
– Верно, – сказал я, и сердце у меня подскочило к горлу. Вот черт. И как я сам об этом не подумал? – Я… наверное, я рассказываю одними и теми же словами, потому что так легче, понимаешь? Так меньше думаешь… о том, что они со мной… делали.
– Я вполне понимаю, – торопливо заверил он.
Мы с Патриком стали снова репетировать мой рассказ, и я старался рассказывать по-другому, не так, как затвердил у себя в голове. Патрик комментировал, задавал вопросы, и, хотя наверняка не подозревал об этом, помог мне оживить рассказ деталями и заткнуть дыры в сюжете.
Незадолго до полудня Джессика показалась из своей комнаты. Я видел, как она прошла в кухню мимо столовой, где мы с Патриком как раз дошли до того момента, когда похитители тайно перевозили меня вместе с другими детьми через канадскую границу. Одна ложь наслаивалась на другую и становилась для меня все более и более правдивой. Так всегда бывало, когда я начинал врать вслух: ложь наливалась жизненными соками и обретала силу. Я уже чувствовал в своих легких спертый воздух потайного отсека в трейлере, слышал сдавленные всхлипы других детей, которых запихнули туда вместе со мной, пытался освободить связанные руки и содрать пластырь, которым мне заклеили рот.
Но какая-то часть меня по-прежнему сидела в столовой, следила за реакцией Патрика, и она же заметила Джессику, когда она появилась в дверях столовой с бутылкой какой-то особенной французской воды, которую Тейты скупали оптом. Она так и осталась стоять там с неоткрытой бутылкой в руке. Глаза Патрика остановились на ней раз, потом второй – как будто он не до конца верил, что она здесь. Можно понять.
– Извини, Дэнни, – прервал он меня. – Тебе что-нибудь нужно, мама?
Она покачала головой:
– Ничего.
Он нахмурился.
– Ну, тогда, может быть, ты…
Джессика не двинулась с места, и в конце концов Патрик снова повернулся ко мне.
– Ладно, Дэнни, – сказал он. – Что было дальше?
– Мы долго ехали. В отсеке трудно было понять, сколько, но, наверное, целый день, если не больше.
– И они держали тебя там все это время? – спросил Патрик. – А что с едой, с водой?
Я покачал головой.
– Еды нам не давали. Даже скотч со рта не отклеивали. Меня так тошнило и от страха, и от голода, и от тряски, что наконец вырвало, и мне пришлось все это опять проглотить.
Джессика резко повернулась и ушла. Вскоре мы услышали, как захлопнулась за ней входная дверь.
– Я не хотел, чтобы она это слышала, – сказал Патрик. – Для нее это слишком тяжело. Она считает, что это она во всем виновата.
– Как это? В чем? – Я выяснил все, что мог, об исчезновении Дэнни. Наружу просочилось на удивление мало сведений – видимо, сработал эффект кокона Хидден-Хиллз, хотя все равно довольно странно, – но темных мест в этой истории не было. Просто дикая случайность, непредсказуемая трагедия, из тех, что питают кошмары загородных жителей и сценарии фильмов, которые так любит Лекс.
Патрик пожал плечами.
– В том, что была плохой матерью. В том, что слишком много пила и отпускала тебя кататься на велосипеде по улицам. В том, что слишком поздно тебя хватилась. Во всем, в чем только можно.
– Она не виновата, – сказал я.
Патрик взглянул на часы, покрутил их на руке, чтобы лучше было видно циферблат.
– Нет. Не виновата.
Он так и не поднял глаз, и я окликнул:
– Патрик?
Он сказал:
– Что было дальше?
Остаток дня мы провели, повторяя мой рассказ. Все свои чувства по поводу услышанного (а многого я ему раньше не рассказывал) Патрик прятал под своей адвокатской маской. Маска была хорошая. Почти как у меня.
Лекс хуже умела скрывать свои чувства. Правда, в столовую она старалась не заходить, но весь день была взвинченная, постоянно искала, чем бы заняться, и срывалась на всех из-за любой мелочи. Наутро, когда мы собрались ехать, она была вся бледная, и руки у нее заметно дрожали.
– Как это все-таки несправедливо, – сказала она, заставив меня взять еще один блинчик из той горы, что наготовила к завтраку. – Собираются тебя допрашивать, как будто ты какой-нибудь преступник.
– Они просто думают, что я могу им помочь, – сказал я. Я сам волновался, как никогда в жизни, но по сравнению с ней был спокоен, как буддист, постигший дзен.
– Дэнни прав, – сказал Патрик. – Может быть, тебе лучше остаться дома. Ты не очень хорошо выглядишь.
– Ни за что, – сказала она. – Я поеду с вами.
Патрик выразительно посмотрел на нее, и между ними начался разговор без слов – я у них такое видел уже сто раз. Не знаю, о чем они там говорили, но Лекс одержала верх.
Отворилась входная дверь.
– Мама? – окликнула Лекс.
Джессика вошла в кухню. На ней было надето что-то бесформенное, и на лице никакой косметики – в таком виде она выглядела будто тень себя самой.
– Почему ты не готова? – спросила Лекс. – Мы уже скоро уезжаем.
– Я не поеду, – сказала Джессика таким подавленным тоном, словно у нее еле-еле хватило сил выговорить эти слова. – Я ведь вам там не нужна, правда, Патрик?
Патрик повернул к ней голову, но только чуть-чуть, почти не глядя на нее.
– Нет. Доверенность, которую ты подписала, еще в силе, так что все в порядке.
– Мама, – сказала Лекс, – мне кажется, Дэнни нужна твоя поддержка…
Джессика вдруг ожила – как будто задела провод под напряжением.
– Я не собираюсь играть с тобой в эти игры, Алексис! – резко сказала она.
Лекс ошеломленно застыла, как будто ей дали пощечину. Патрик вскочил.
– Все хорошо, мама, – сказал он. – Мы справимся. Может, пойдешь к себе наверх?
Джессика ушла, а Лекс отвернулась к раковине и начала яростно драить тарелки. Я посмотрел на Патрика.
– Хочешь еще блинчик? – спросил он.
Через десять минут мы трое уже шли к машине Патрика. По пути прошли мимо автомобиля, который взяла напрокат Джессика, как обычно, небрежно припаркованного на подъездной дорожке. До самых окон он был припорошен тонким слоем оранжевой пыли – интересно, подумал я, куда это она ездила.
Беседа мне была назначена в отделении ФБР Лос-Анджелеса. Здание как будто нависало надо мной – оно было выше, чем привычные мне дома, и я подумал – наверное, его специально так построили, чтобы страшнее было. Пульс у меня зачастил, и я стал уговаривать себя – это же просто еще один полицейский участок Коллинвуда, только побольше. Я уже не первый год вожу полицию за нос. Ничего страшного.
Пока мы шли по коридору, Патрик напоследок все подбадривал меня и напоминал, как держаться.
– Просто расскажи все так же, как рассказывал мне, – говорил он, – а если почувствуешь себя некомфортно, дай мне знать, и мы это сразу прекратим.
– Все будет нормально, – сказал я.
– Ну конечно, – сказал он. – Моралес постарается заставить тебя оправдываться, внушить тебе чувство, будто ты в чем-то виноват. Ты об этом не думай. Это ее обычный способ вытягивать информацию.
– Ненавижу эту суку, – сказала Лекс.
Я навел справки об агенте Моралес, главном следователе ФБР по этому делу с самого его начала. Она давала в прессе лишь самые формальные комментарии, поэтому о ее характере трудно было судить, но она всегда настаивала, что дело не закрыто, расследование идет, – даже через годы после происшествия. Интервью с ней открывало статью в «LA Magazine», затем упоминались слухи о натянутых отношениях между ней и семьей Тейтов, в том числе о том, что они пытались добиться ее отстранения от дела, – а дальше она заявила, что в последнее время расследование продвинулось вперед, хоть и отказалась вдаваться в подробности. Правда это, или она просто пыталась прикрыть свою задницу, раз уж за шесть лет не сумела раскрыть дело? От этих мыслей у меня пятки горели, так хотелось рвануть подальше – а вдруг у ФБР все же есть какие-то таинственные улики, и они за