– Хорошо, – сказала наконец Моралес. – Дэнни, продолжай, если готов.
Я стал рассказывать, как мы уговорились. Больше ничего не приукрашивал. Рассказал, как меня держали в этой комнате одного много дней, как изредка дверь отворялась, и кто-то просовывал внутрь немного еды или воды или забирал ведро, чтобы опорожнить. Иногда приходил какой-то человек и спрашивал, как меня зовут. Я отвечал: «Дэнни», – и тогда он меня бил. «Так как тебя зовут?» – спрашивал он снова. «Дэнни», – отвечал я. С вызовом. С дрожащими губами, но с поднятой головой. Тогда меня снова били и оставляли без еды на несколько дней. Так повторялось снова и снова, и в конце концов на теле у меня не осталось живого места, где не было бы затянувшихся и вновь, в пятый или шестой раз, открывшихся ран. После третьего избиения я перестал называть свое имя. После двенадцатого я уже и сам не мог его вспомнить.
И вот тогда, когда они меня сломали… Только тогда все и началось по-настоящему.
Моралес наклонилась вперед в кресле, сцепив пальцы перед собой на столе.
– Однажды тот, что всегда спрашивал, как меня зовут, привел с собой еще одного, – рассказывал я. – Этот был другой. Одет чище. По виду важный такой. Он спросил, как меня зовут, я ответил, что не знаю, и это была правда. Он сказал, что теперь меня будут звать J – Джей. Нам всем дали такие имена – просто по одной букве алфавита. Он спросил, откуда я, и я сказал – из этой комнаты. Больше я почти ничего не помнил. Наверное… наверное, слишком больно было вспоминать, понимаете? Вот я и забыл. Мне было легче думать, что я родился здесь, в этой комнате, и никогда не знал ничего другого. Я помню, что тот человек улыбнулся, когда это услышал.
Агент Линч бросил взгляд на Моралес. Она кивнула – так неуловимо, будто даже не головой, а одними глазами.
– Мы к этому еще вернемся, Дэнни, – сказал Линч. – А теперь, если можешь, расскажи, что было дальше. Или тебе сначала надо отдохнуть?
Я покачал головой.
– Я лучше сразу, – сказал я, и это была правда. Врать, заставляя себя верить в собственную ложь, чтобы она звучала убедительно для слушателей, – это тоже даром не проходит.
– Конечно. Продолжай.
– Они забрали меня из моей комнаты и дали помыться под душем, – сказал я. – Это был всего второй или третий раз за все время. Одели меня в новую одежду, и чистый мужчина посадил меня в машину и куда-то повез. Он уже не завязывал мне глаза, не связывал руки, ничего такого. Наверное, знал, что я не убегу. – Я притворился, что голос у меня сорвался, хотя особенно притворяться и не пришлось. В хорошей лжи всегда есть доля правды, а я знал, каково это – быть маленьким, запуганным и знать, что спасения нет. – Он увез меня в другой дом, в каком-то пустынном месте. Там были и другие дети. Там мы жили, когда нас… не использовали где-нибудь еще.
Я рассказывал, начиная ощущать неприятную пустоту в животе. О том, как мне рассказали, что я должен буду делать. О том, что делали со мной, если я отказывался. О том, как страшно было, когда я наконец согласился, и насколько хуже стало потом.
– Тот, другой, он все время курил. Если я его выводил из себя, он прижигал меня сигаретой. – Я оттянул ворот и показал круглые следы ожогов пониже ключицы. Я мог показать и настоящие шрамы, да и сросшиеся переломы подтвердил бы любой рентген. – Несколько раз мне ломали ребра. И руку еще.
– Тебя возили в больницу, показывали доктору? – спросил Линч.
Я покачал головой и потер руку – в ней еще жила фантомная боль от раздробленных костей.
– Нет, только шину наложили. Зачем им рисковать.
Чем больше правды я вплетал в свою ложь, тем сильнее выдуманные воспоминания переплетались с настоящими. Темная комната, где я спал на полу на матрасе, была уже не в каком-то конспиративном доме торговцев детьми, а в жилом трейлере в Саскачеване, голос, что кричал на меня, сделался знакомым, стены, обступавшие со всех сторон, стали стенами чулана, где я пытался спрятаться. Металлический привкус страха, обжигающий гортань при звуке ночных шагов в коридоре, стал таким же ярким, как тогда, и скоро слезы, которых я ни разу не пролил из-за себя самого, подступили к горлу из-за выдуманного мной Дэнни Тейта, да так, что стало трудно дышать.
Патрик протянул руку и медленно, осторожно тронул меня за плечо. Это была последняя капля. Я не выдержал. «Плач» – слишком мягкое слово для того, что со мной творилось. Патрик обнял меня одной рукой, но я резко отшатнулся: я был уже не в этой комнате, не с этим человеком, которого знал только как замечательного старшего брата. Я был там, в темноте и холоде, с ней… с ними.
– Дэнни, – сказал Патрик. – Все в порядке. С тобой все в порядке.
Я поднял на него глаза и вспомнил, где я. Вид у Патрика был растерянный и встревоженный, и я уже не сопротивлялся, когда он сжал мне плечо.
– Все хорошо? – спросил он.
Я глубоко вздохнул и кивнул. Теперь я в безопасности. Все в порядке. И эта редкая, очень редкая вспышка искренних эмоций мне сейчас определенно не повредит.
– Я понимаю, это наверняка нелегко для тебя, Дэнни, – сказала Моралес. – Мы очень благодарны за то, что у тебя хватило храбрости рассказать нам все это. Передохни минутку, если нужно.
Я покачал головой и вытер глаза.
– Я хочу с этим покончить. Хочу, чтобы вы их остановили.
Моралес кивнула Линчу, и он спросил:
– Можешь рассказать нам, как ты вырвался от них?
– Они забыли запереть дверь, – сказал я. – Я убежал.
– Когда это случилось?
– Около года назад.
– Почему же ты не стал никого разыскивать? – спросила Моралес. Это был первый ее вопрос за весь день. – Не пошел в полицию?
– Это звучит как обвинение, – сказал Патрик. – Мой брат – потерпевший. Он не обязан оправдывать свои действия.
– Извините. Я не хотела обвинять, – сказала Моралес. – Я просто хочу понять, почему ты не обратился за помощью год назад, до того, как очутился в приемнике для несовершеннолетних в Ванкувере.
– Я боялся, – сказал я, вспомнив свой первый побег и лицо матери, когда она пришла меня забирать. – Для меня эти люди, что меня похитили, были как боги. Они все могли. Я был уверен, что, если расскажу кому-нибудь, кто я, они найдут меня и увезут обратно.
– Даже полиции? – спросила она.
– Особенно полиции. Меня там годами мучили, и полиция ничего не сделала, – сказал я. Почувствовал, как к горлу подступает комок, и попытался проглотить его. – Не нашла нас, не спасла, а я так долго надеялся, что спасет. Никто ни разу не проверил ни дома, где нас держали, ни тех, кто это с нами делал. Я думал, что такое может быть, только если полиция с ними в сговоре.
Моралес вздохнула, и, когда она посмотрела на меня, взгляд у нее стал чуть помягче.
– Мне жаль, что мы не нашли тебя, Дэнни.
– Мне тоже, – сказал я.
– Так что же изменилось, когда ты попал в приемник временного содержания номер восемь? – спросила она. – Почему ты решил открыться?
– Я начал вспоминать, кто я. – Я посмотрел на Патрика. – Начал вспоминать своих родных.
Патрик полсекунды смотрел мне в глаза, затем отвел взгляд и неловко глянул на часы.
– Думаю, на сегодня достаточно.
Моралес нахмурилась.
– Вообще-то у меня остались еще кое-какие…
Патрик встал.
– Он рассказал все, что вам нужно знать о его похищении и жизни в плену. Все остальное несущественно для розыска тех, кто это сделал. Мы можем идти?
Моралес тоже встала и начала застегивать пиджак.
– Мистер Макконнелл, если вы не…
– Агент Моралес, мы и так пошли вам навстречу, – сказал он, – и провели здесь уже несколько часов. Мой брат все еще в тяжелом состоянии, и я вижу, что он уже измучен. Я не хочу перегружать его психику.
– По-моему, Дэнни ясно сказал – он сам хочет сделать все возможное, чтобы нам помочь. – Моралес перевела острый взгляд на меня. – Верно, Дэнни?
– Спасибо, агент Моралес, – сказал Патрик, не дожидаясь моего ответа. – Идем, Дэнни. Поехали домой.
Я встал и вышел из комнаты вслед за Патриком. Я еще мог держаться и с радостью остался бы, если бы это помогло раз и навсегда разделаться с этой частью процесса, но я подозревал, что самому Патрику отдых нужен больше, чем мне. Лицо у него было осунувшееся, в испарине, и я не хотел мешать ему использовать меня как предлог для ухода.
Когда мы вышли в приемную, Лекс отбросила журнал и вскочила.
– Наконец-то? Как прошло? Как ты, Дэнни?
– Нормально, – сказал я. – Устал.
– Все нормально, – сказал Патрик. – Идем отсюда.
Мы подошли к машине, и я оглянулся назад, на здание ФБР. Моралес стояла у двери, смотрела на нас, и при взгляде на нее у меня похолодело в животе, хоть я и не мог объяснить, отчего.
Лекс села рядом со мной на заднее сиденье и обнимала меня, пока Патрик вез нас домой. Я сдался и прижался к ней. На меня наконец подействовало это все. Взвинченность и усталость – это было неудивительно после того как я проговорил столько часов подряд, обдумывая каждое слово, но вот печаль, сдавившая грудь, застала меня врасплох, а Лекс оказалась неожиданно твердой, при всей своей одуванчиковой легкости. Пусть она обращается со мной как с маленьким, но сейчас мне было хорошо в ее объятиях, в ее обволакивающей мягкости и запахе лавандового лосьона для рук, что лежал у нее в сумочке. Я начинал понимать, почему нормальные люди любят все это.
– Ужасно было, да? – спросила она. – Я даже представить не могу, насколько ужасно.
– Да ничего… нормально было, – сказал я.
– Он молодчина, – сказал Патрик, поглядывая на нас в зеркало заднего вида.
– Ну, больше мы тебя это делать не заставим. Правда, Патрик? Они ведь уже услышали все, что хотели?
– Там видно будет, – сказал Патрик. – Лично я сомневаюсь.
– Ну нет, на этом все. – Лекс прижалась щекой к моей макушке. – Они не заставят тебе повторять все это заново. Все позади.
И до меня потихоньку дошло, что это правда. Того дрожащего от холода одинокого мальчишки, каким я был когда-то, больше нет. Теперь у меня есть дом, есть люди, которые меня любят. Люди, которых я уже тоже начинаю любить, каким бы невероятным это ни казалось. Может быть, я этого и не стою, зато стоил Дэнни Тейт, а теперь я – это он.