– Ты говорила, что хочешь узнать меня настоящего, – сказал я наконец. – Ты правда так думала?
– Да, – тихо ответила она, и, когда я поднял на нее глаза, тот взгляд исчез: я снова был человеком.
– Мне это трудно дается, – сказал я. – Быть честным с людьми.
– Неудивительно, – сказала она. Это и правда было неудивительно, но не по той причине, которую имела в виду она, не потому, что я травмирован похищением, а потому что приучился мошенничать еще с матерью и со всеми этими ублюдками, которых она без конца таскала в дом. Говорить то, что нужно, чтобы на меня не повышали голос и не поднимали руку. Быть тем, кем меня хотели видеть в этот момент. И все чаще – ничего не говорить, никем не быть, потому что им все было не так. Рен стукнулась коленом о мое колено. – Но ты не торопись. Время есть.
Не было у нас времени.
– У меня… – Я проглотил комок и начал снова: – Там была… летучая мышь.
Она непонимающе вскинула голову.
– Когда я был в Канаде, – продолжал я. – Раньше у меня никогда не было никаких животных, и друзей по-настоящему не было, даже какой-нибудь плюшевой игрушки, но в ставне на окне в той комнате, где я спал, была дырка, и маленькая летучая мышка с серебристыми крыльями пролезала в нее и спала днем между окошком и ставнем. И я…
– Что?
– Черт, я даже не знаю, зачем тебе это рассказываю. Глупость какая-то.
– Ничего не глупость.
– Ну, в общем, я… Вроде как стал считать эту мышку своим другом, – сказал я. – Назвал ее Серое Крыло – я такой комикс когда-то читал, приучился каждое утро просыпаться до рассвета и ждал, когда она опять прилетит с ночной охоты. Иногда мне казалось, что… пока она прилетает, я еще могу держаться, понимаешь?
Она кивнула.
– Я очень боялся, что однажды она не прилетит, и каждый день ждал, – продолжал я. Слова лились уже сами по себе, и я будто со стороны слушал свой рассказ. Смешной, глупый, но совершенно правдивый. Это было только про меня, ни про кого другого, и я никогда не рассказывал об этом ни одной живой душе. Я сам не понимал, зачем начал, может быть, просто хотел сказать ей хоть слово правды перед тем, как уеду отсюда, и она узнает, сколько во мне было всякого вранья. – Я с ней разговаривал. Спрашивал, как прошла ночь, придумывал истории, которые она будто бы мне рассказывала – как она всю ночь летала, охотилась за мошками и пряталась от сов. А потом я ей рассказывал про свой день. Рассказывал про все, что было плохого, то, что больше никому не рассказывал. Эта мышка… она про меня знала столько, сколько за всю жизнь больше никто не знал. Может быть, и не узнает.
– А что с ней дальше было?
Я попытался пожать плечами.
– Однажды утром она не прилетела.
– Дэнни…
Я не мог слышать от нее это имя. После того, как рассказал правду. Я встал.
– Мне пора идти, – сказал я.
Она тоже встала.
– Точно? Хочешь, я отвезу тебя домой?
Я покачал головой:
– Я сам.
Она нахмурилась:
– Хорошо.
Секунду я смотрел на нее – думал, что сказать, что сделать, что другой сказал бы или сделал бы на моем месте.
А потом подумал – да гори оно все… Я ведь уже ушел. Почему бы не сделать то, что хочется.
Я притянул ее к себе и поцеловал. Два моих пальца попали на резинку ее пижамных штанов – прохладных, мягких и пушистых, а два других касались кожи, сонно-теплой и гладкой. Она вздрогнула, но не отстранилась – медленно подняла руку и коснулась моей щеки кончиками пальцев.
Никогда еще я никого так не целовал.
Она отстранила меня – не совсем оттолкнула, но я разглядел тревогу в ее глазах.
– Что с тобой? – спросила она.
– Не хочу уходить, – сказал я.
– Ну так не уходи. Ты меня что-то уже совсем пугаешь.
– Извини, – сказал я и отступил назад. – Мне надо идти.
– Дэнни, погоди, – сказала она.
Но я не мог сказать ей то, что хотел, и не мог слышать, как она снова называет меня этим именем. Я пошел прочь.
– Извини, – бросил я через плечо, а потом свернул за угол, и она пропала.
На этом все должно было закончиться. После этого я должен был исчезнуть. Но не исчез. Иначе бы я сейчас не рассказывал вам эту историю, правда?
Я вызвал такси в аэропорт. На те деньги, что копил несколько недель, купил билет на первый же рейс до Торонто, уселся в кресло под мерцающей флуоресцентной лампой и стал ждать.
Долго я тупо смотрел на огоньки, набегающие и исчезающие за окном. Потом постепенно оцепенение стало слетать. Я начал думать. Все громче и громче в голове звучал вопрос, и наконец я уже не мог от него отделаться. А так ли мне нужно уезжать?
Разве что-нибудь изменилось от того, что я теперь знаю правду?
При всей бредовости ситуации, у нас с Тейтами сложился идеальный симбиоз. Я им нужен, чтобы отвести от них подозрения, а они мне нужны, чтобы пожить более или менее настоящей жизнью. Уйти – значит, снова в бега, значит, снова одиночество и ни минуты покоя. Остаться здесь, зная все, что я узнал теперь, – даже безопаснее, чем раньше. Лекс с Патриком знают, что я не Дэнни, значит, можно не бояться выдать себя. Я обретаю не только крышу над головой (да еще какую крышу), но и невиданную прежде свободу. А еще у меня будут Миа и Рен, а это уже гораздо больше, чем у меня было когда-нибудь.
Голос в динамике объявил, что начинается посадка на мой рейс до Торонто.
Какой бы бессовестной фальшивкой ни была жизнь под именем Дэвида Тейта, если быть честным с собой, – а я это иногда умел, – все равно она лучше, чем любая другая, на какую я мог рассчитывать. И мне, и Тейтам только лучше будет, если мы все будем врать дальше.
Я встал, посмотрел на свой билет. Слева от меня уже выстроилась очередь на посадку. Справа был выход из аэропорта. Я глубоко вздохнул раз, другой, а затем выбросил билет в урну, вышел из терминала и поймал такси в Хидден-Хиллз.
Когда я снова нырнул в постель Дэнни, прокравшись в дом на рассвете, я чувствовал себя так, будто залез в чужую могилу, и заснуть было нелегко.
Но когда, проснувшись, я почувствовал запах блинчиков, когда вошел в кухню, и Лекс улыбнулась мне и протянула тарелку, – мне уже казалось, что ничего особенно не изменилось.
Николас, как обычно, отвез меня в школу, и, как обычно, мы не разговаривали. От входа тут же разошлись каждый своей дорогой. Он – в библиотеку, где, как я знал, встречался с Ашером перед началом занятий. Я – к классу миссис Декар, где у Рен был первый урок – французский.
Она появилась за минуту или две до звонка. Я видел, как она замедлила шаги, когда увидела, что я жду ее в конце коридора, но на лице все же появилась неуверенная улыбка.
– Привет, – сказал я, когда она подошла.
– Привет. Ты здесь, – сказала она. – А я думала, может, и не увижу тебя сегодня.
Мы встали у стены, чтобы не торчать на пути у тех, кто торопился на первый урок.
– Да, я ночью что-то с катушек сошел, – сказал я. – Все как-то… достало, навалилось со всех сторон, ну, я и психанул немного. Извини.
– А сейчас тебе лучше? – спросила она.
Я кивнул, хотя это была и не совсем правда.
Она нахмурилась.
– Тебе есть кому помочь, Дэнни? Мне кажется, тебе надо с кем-то поговорить. Я хочу сказать – со специалистом.
Я не шелохнулся, хотя сердце как будто провалилось куда-то к самому желудку. Я ее напугал. Она думает, что я сумасшедший. Она больше не хочет со мной разговаривать.
– Я… Может, ты и права, – сказал я.
– То, что с тобой случилось, слишком тяжело для любого, чтобы переживать это в одиночку. Я хочу тебя поддержать, но вчера ночью… Ты знаешь, что всегда можешь со мной поговорить, но…
«Ты меня напугал. Я так не могу. И не хочу».
– Я понял, – сказал я и отодвинулся от нее.
Она ухватила меня за край рубашки, притянула ближе к себе и заговорила тише:
– Погоди. Ты мне нравишься, и, кажется, я тебе тоже нравлюсь. Но… – Она вздохнула. – Мне просто кажется, ты еще не готов…
Над нами загремел звонок.
– Мне надо на урок, – сказал я, высвобождаясь из ее пальцев. Дальше можно было не слушать. Я слышал это уже столько раз и от стольких людей, что давно уловил суть.
«Ты мне не нужен».
Она хотела схватить меня за руку:
– Дэнни…
– Увидимся, – сказал я и двинулся в потоке учеников по коридору.
Обычно в такой момент я сразу исчезал. Становился одним из лиц в толпе, настолько непримечательным, что его было не разглядеть среди других.
Но теперь я был Дэнни Тейтом, и толпа расступалась передо мной, как Красное море перед Моисеем. Ко мне оборачивались, окликали по имени, поднимали руки, чтобы стукнуться кулаками, куда-то звали – еще вчера я радостно купался в этом внимании. Теперь, когда я знал, что Дэнни умер от рук кого-то из тех, кто должен был любить его больше всех на свете, что от него уже, должно быть, одни кости остались, все это вдруг показалось отвратительным и мерзким. Я заметил впереди туалет, метнулся туда, захлопнул за собой дверь кабинки и заперся. Сел, скрестив ноги, на крышку унитаза, сжал голову руками и сделал несколько глубоких вдохов.
Я не обратил внимания на скрипнувшую дверь, пока не услышал голос:
– Дэнни?
Холера.
В дверь кабинки постучали.
– Эй, это я. Ашер.
Я неохотно поднялся и открыл щеколду.
– Привет.
Дверь в туалет опять приоткрылась.
– Закрыто, зайдите в следующий! – сказал Ашер и вытолкал какого-то обалдевшего новичка обратно в коридор. Закрыл дверь и вставил внизу заглушку, чтобы никто не мог войти. Затем повернулся ко мне.
– Ты что, не слышал, как я тебя звал в коридоре?
– Нет, извини.
– Должно быть, с тобой слишком многие разом пытались заговорить, – сказал он понимающе.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил я. С тех пор, как Николас стал играть в молчанку, Ашер со мной тоже почти не разговаривал, и я не понимал, с чего бы ему ко мне подходить теперь, если не по поручению своего бойфренда, которое меня не интересовало ни в малейшей степени.