Челюсти у Патрика сжались так, что кожа натянулась, но он наверняка понимал, что, если будет дальше упираться, то рискует вызвать новые подозрения у этой женщины, которая и так уже в нем сомневается. Он посмотрел на меня, а я в упор на него, и между нами проскользнуло что-то похожее на честность. Перед ним был не травмированный братишка, а опытный мошенник, и он это знал. Я справлюсь, и это он тоже знал.
– Хорошо, – сказал он. – Но если тебе станет некомфортно, скажи им, что хочешь, чтобы я пришел, и без меня больше не говори ни слова, понял?
Я кивнул, и Патрик вышел из комнаты вместе с Моралес, а к нам вошла Маргарет Гамильтон и уселась в освободившееся кресло. Она была старше Моралес и не такая подтянутая – светлые волнистые волосы были седыми у корней, как будто она давно не находила времени их подкрасить, одна пуговица на костюме расстегнулась, вместо контактных линз очки, – а на руке у нее было обручальное кольцо, и еще одно, с тремя маленькими камешками: такие мужья покупают женам, по камешку в честь каждого ребенка.
Я не волновался.
Агент Гамильтон расположилась в кабинете и предложила мне содовую. Я вежливо отказался. Ни к чему легкомысленно разбрасываться своей ДНК в отделении ФБР.
– Вот и молодец, – сказала Гамильтон. – Я своим детям всегда говорю – от этой дряни у вас все зубы сгниют.
Она пыталась установить со мной эмоциональный контакт, чтобы я расслабился. Прием был настолько прозрачный, что я почувствовал необходимость взять дело в свои руки.
– Для меня это слишком сладко, – сказал я, застенчиво пожав плечами. – Наверное, я просто… не привык.
Улыбка у нее на лице увяла, и я понял, что она купилась.
Агент Гамильтон заставила меня пересказать всю историю с начала. Похищение, недели пыток, места, куда меня возили, и все, что меня заставляли делать с разными мужчинами. Она очень старалась сохранять профессиональное отношение к делу, но я видел, как затуманились у нее глаза, когда я дошел до самых мерзких подробностей, и это меня подхлестнуло. Большая часть истории была заранее проработана с Патриком, но по ходу дела я приукрасил ее кое-какими деталями: настоящий мошенник должен иногда доверять своей интуиции. Я нажимал на то, что должно было, по моим представлениям, по-настоящему пронять такого человека, как она: рассказывал, как утешал сам себя ночью, напевая вполголоса колыбельную, которую пела мне когда-то мама, хотя давно забыл слова. На этом месте она и правда чуть не расплакалась.
Гамильтон возилась со мной больше часа, а потом меня передали другому сотруднику. Я уже понимал, зачем все это: проверяют, не изменится ли что-то в моей истории, когда я буду рассказывать ее снова и снова. Должно быть, то же самое проделывали и с Патриком – проверяли, не расходятся ли наши версии друг с другом.
Агент Уиллз увел меня для беседы к себе в кабинет. Ему было за шестьдесят – хмурый седеющий мужчина, который вошел в комнату, хромая, – я готов был поспорить, что это у него после ранения, может, в ФБР, а может, в армии. Я окинул беглым взглядом две фотографии в рамках у него на столе: они были повернуты так, что я мог разглядеть. Семейное фото в студии с парой детей и парой внуков и трое мужчин в камуфляже в охотничьем лабазе. Разыгрывать ранимость и эмоциональность с Уиллзом не имело смысла, это не Гамильтон. Ему станет неловко, и он начнет искать дыры в моей истории, чтобы дистанцироваться от нее. Поэтому с Уиллзом я изображал из себя крутого парня. Дэнни Тейта не сломало то, что с ним случилось, он злился и стыдился, когда из него делали жертву.
Когда Уиллз спросил: «Что мы можем для тебя сделать, Дэнни?», я посмотрел ему в глаза и ответил: «Можете поймать этих ублюдков и убить». И Уиллз кивнул.
Когда мы закончили, Уиллз хлопнул меня двумя руками по плечам и сказал, что я храбрый парень, черт побери, а тем сукиным детям это с рук не сойдет. Потом он передал меня следующему.
Сотрудник номер три представился как Шон Грейвз, и я догадался еще раньше, чем он сказал мне, – по тому, как он пожал мне руку, и по умиротворяющему тону, когда он предложил называть его Шоном, – что он психолог.
Этот орешек будет покрепче.
Шон отвел меня в другую комнату – с кожаной кушеткой, креслом и фикусом, с которого не мешало бы стереть пыль.
– Итак, Дэнни… не возражаешь, если я буду называть тебя Дэнни? – спросил он.
– Меня все так называют, – сказал я.
Улыбка у него была какая-то колючая.
– Я ведь не об этом спросил.
Вот зараза.
– Пусть будет Дэнни, – сказал я.
– Ну ладно, значит, так и буду тебя называть. Прежде всего хочу, чтобы ты знал – я здесь не как представитель правоохранительных органов. Сотрудники просто попросили меня с тобой поговорить и узнать, как у тебя дела.
– Так вы не из ФБР? – спросил я.
– Я консультант, – сказал он. – Не хочешь рассказать мне немного, как идут дела с тех пор, как ты вернулся домой?
Шона я не мог с ходу расколоть. Это был молодой парень, может, лет тридцати с небольшим. Обручального кольца на руке не было. Костюм у него был получше, чем у большинства ФБРовцев – ему-то не приходилось тянуть на федеральную зарплату, – но тоже ничего особенного. Выражение лица приятное, но безучастное, и все время одно и то же. Это была маска, такая же неподвижная, как те пластиковые маски, что ребятишки надевают на Хеллоуин, и почти такая же безжизненная. Он был умен, наблюдателен, но во всем остальном оставался загадкой. Не зная, кто он, я не мог определить, кем мне с ним нужно быть, и от этого делалось тревожно.
– Все нормально, – сказал я. Я не знал, какую роль играть, и решил не играть никакой. Что-то подсказывало мне, что мое актерство Шон все равно разоблачит. – Поначалу было нелегко, но хорошо снова быть дома.
Шон только кивнул.
– А что было нелегко?
– Ну, ко многому пришлось привыкать. Даже самые обычные вещи кажутся совсем новыми, понимаете?
– А какие у тебя отношения с родными? – спросил он.
Я вспомнил Миа – как она бросается ко мне в объятия без малейших сомнений, что я ее подхвачу. Николаса – как он смотрит на меня с другого конца многолюдного школьного двора. Лекс – как она старается впихнуть в меня вторую порцию еды и ерошит мне волосы, проходя мимо моего стула. Джессику – как она, запинаясь, расспрашивает меня о школе, Патрика – как он смеется над моими жалкими попытками переключить скорость у «Ягура», когда учит водить на какой-то заброшенной парковке. Это была лучшая семья в моей жизни – и все это полная, полная лажа.
– Они хорошие, – сказал я. – Все так стараются меня поддержать, и…
– Тут я тебя прерву, Дэнни, – сказал Шон. – Давай попробуем сначала, только теперь скажи мне, что ты по-настоящему чувствуешь, а не то, что ты, как тебе кажется, должен чувствовать.
А, чтоб тебя.
Этот парень свое дело знает. У меня нет выбора – придется отвечать честно, насколько возможно, если я не хочу вызвать новые подозрения.
– Я… это тяжело, – сказал я. – Они стараются поддержать, это правда, но я знаю, что я уже не тот, каким был в детстве. Как будто… иногда мы как будто почти чужие.
– Это и правда трудно, – сказал Шон.
– Да…
– Но? – подтолкнул он. – Мне показалось, ты еще что-то хотел сказать.
Я проглотил настоящий комок, внезапно застрявший в горле.
– Но… я люблю их. И хочу, чтобы они любили меня, а не хотели, чтобы я стал тем мальчиком, который пропал шесть лет назад. Я хочу, чтобы они узнали меня настоящего, такого, какой я сейчас.
– Ты изменился, – сказал Шон.
– Да. – Я потер лоб ладонью. – Да, изменился.
Это был лучший спектакль в моей жизни, потому что я в кои-то веки сказал правду.
Моралес пришла за мной после беседы с доктором Шоном. Сказала, что они закончили. Патрик ждет меня в приемной, мы можем ехать домой. Она проводила меня до дверей.
– Извини, что пришлось тебя снова вызывать, – сказала она. – Я знаю, тебе наверняка нелегко заново переживать все это.
– Я думал, ради этого все и затеяли.
Она как будто слегка растерялась, и меня это порадовало.
– Прошу прощения?
– Ну, меня же сюда опять привезли, потому что вы хотели посмотреть, как я буду реагировать на стресс, да? – сказал я. – Изменится ли что-то в моей истории?
Она медленно улыбнулась.
– Ну, никогда не знаешь, какой прием или новый подход поможет продвинуться вперед, а мы именно этого и добиваемся.
– Я понимаю, – сказал я.
– Я так и думала, что ты поймешь. Ты очень умный молодой человек. Очень проницательный.
Моралес открыла передо мной дверь в приемную. Патрик ждал.
– Жизнь научила, – сказал я, и мы с Патриком ушли.
Патрик повез меня домой. Когда я спросил, о чем Моралес его расспрашивала, он ответил уклончиво:
– Ни о чем особенном. Ты есть хочешь?
Я сказал, что не хочу, и Патрик высадил меня у дома. Сказал, что рано утром у него допрос свидетеля, к которому он хочет подготовиться, и попросил передать всем привет. Его фары скрылись вдалеке, не успел я еще до двери дойти.
Оставшись один, я глубоко вздохнул и наконец позволил себе улыбнуться. Я справился. Может, у Моралес и остались какие-то подозрения, но я прошел четыре допроса в ФБР, и у них на меня ничего нет. Может быть, теперь они от меня отстанут, а значит, я здесь в безопасности, насколько для меня это вообще возможно.
Я вошел с дом и увидел Николаса с Миа в игровой – он работал за ноутбуком, а она смотрела кино. Я сел рядом с Миа, она положила мне на колени подушку и улеглась на нее головой.
– А где все? – спросил я.
– Уехали, – сказал Николас, не поднимая головы от экрана.
– Куда? – То, что Джессики нет, неудивительно, но Лекс – это было странно. Я-то думал, она меня прямо в дверях встретит, и скорее всего с едой наготове.
Николас пожал плечами. Ему это явно не казалось таким странным, как мне. Он закрыл свой ноутбук и вышел из комнаты.