– Как думаешь, твой отец знал?
– Не знаю. Кажется, мне пора привыкнуть к мысли, что я далеко не все знаю все о своей семье. – Он взъерошил пальцами волосы. – Разобраться бы, имеет ли это какое-то отношение к Дэнни.
– Не понимаю, при чем он тут.
– Ну да, наверное, ты прав. Только…
– Что?
Николас вздохнул.
– Ну, Дэнни любил всюду совать нос. Это была его любимая игра – выведать о тебе что-то, о чем ты не хочешь никому рассказывать, и держать тебя в страхе. В последние годы перед тем, как он исчез, у нас в жизни как-то все разладилось, и, мне кажется, ему хотелось чувствовать, что он хоть на что-то способен повлиять, понимаешь?
Еще бы мне не понять.
– А может, я просто придумываю ему оправдания – все-таки он был еще маленький, а теперь… его уже нет, – продолжал Николас. – Вообще-то, хоть я его и любил, Дэнни был порядочным паршивцем, если честно. Когда мне было десять лет, он подобрал пароль к моему компьютеру и залез в мой дневник. – Николас поправил очки на носу – нервная привычка. – Я много писал про то, как начал догадываться, что я гей, про то, как мне с этим быть, – в общем, очень личное. Я понимаю, всем остальным чуть ли не с самого моего рождения было ясно, что я гей, но я не готов был всем рассказывать и вообще это обсуждать, вот и писал обо всем в дневнике. Дэнни его распечатал целиком, от начала до конца.
– Блин, – сказал я.
Николас кивнул.
– Он потом несколько месяцев меня шантажировал, до самого своего исчезновения. Так, по-детски – заставлял делать за него уроки по математике или отдавать ему свои конфеты на Хеллоуин, – но этот меч все время висел у меня над головой. И я его за это ненавидел. – Руки Николаса были сжаты в кулаки, но на лице злости не было, только печаль. – А когда он пропал, стал ненавидеть себя за то, что ненавидел его. Как будто это я был виноват, что его не стало.
После домашних видео Тейтов образ невинного малыша Дэнни, нарисованный после его исчезновения, для меня уже слегка поблек, но теперь он стал таким реалистичным, что даже немного чересчур. Конечно, братья и сестры в детстве часто делают друг другу гадости. Дэнни просто не дали вырасти из этого. Наверное, он стал бы со временем хорошим человеком, но не успел – так и умер поросенком. Я сразу подумал о том, чем меня вспомнят – и вспомнят ли вообще, – если я завтра умру. И о том, есть ли у меня еще хоть какой-то шанс это изменить.
– То есть, если Дэнни как-то узнал про Миа или про то, что твоя мать изменяет отцу…
– Я понимаю, это звучит дико, но, может быть, он пытался проделать с мамой ту же штуку, что и со мной, – сказал Николас. – Может быть, она была пьяной и вышла из себя. Или сказала папе, а папа… – Он вдруг стукнул кулаком по ковру. – Ненавижу это! Ненавижу подозревать всех своих родных черт знает в чем. Лучше бы я ничего этого не знал.
– Что ты собираешься делать? – спросил я.
– Уехать на край света и никогда не возвращаться.
– Ясно. – Этому порыву я вполне сочувствовал. – Но что ты собираешься делать сегодня?
Он вздохнул.
– То же, что и раньше. Буду пытаться подобраться к маме. Выяснить, что ей известно.
– А твой отец?
– Этим я тоже занимаюсь. Хочу еще попробовать найти досье, которое папа вел на Патрика. Я помню, что он много раз влипал в неприятности, когда я был маленьким, но подробностей я никогда не знал. Это может оказаться важным, и я уверен, что вся информация у него в той папке.
– Наверняка, – сказал я.
Пусть делает что хочет – пока он этим занят, он меня не заложит.
Но теперь нужно было подобраться к Джессике, а это дело нелегкое. Мне нужна была помощь.
В тот же вечер я зашел к Лекс. Увидев меня в дверях, она улыбнулась, и я готов был поклясться, что искренне.
– Привет, Дэнни, – сказала она. – Что такое?
– Можно с тобой поговорить?
– Ну конечно. – Она открыла дверь пошире. – Заходи.
Я сел на низенькую, обтянутую шелком софу в ногах ее кровати, и она села рядом.
– Вообще-то я рада, что ты здесь, – сказала она, теребя в пальцах подол рубашки. – Я хотела поговорить с тобой о том вечере.
– Это необязательно, – сказал я.
– Обязательно, – возразила она. – Мне так жаль, что я доставила столько волнений тебе и Ники. Ты не должен был видеть меня такой и вообще не должен был сталкиваться с такой ситуацией. Надеюсь, ты сможешь меня простить.
– Конечно, – тихо сказал я.
Она взяла меня за руку и сжала ее.
– Я чувствую себя такой дурой. Я напилась и потеряла счет таблеткам, а потом очнулась в больнице, и… Это просто дурацкая случайность. К тебе это не имеет никакого отношения. Ты же понимаешь, правда?
Хотел бы я знать, действительно ли она в это верит. Может быть, Лекс и самой себе умеет врать так же хорошо, как другим.
– Понимаю, – сказал я.
– Вот и хорошо. – Она притянула меня к себе и обняла. – И еще я должна сказать тебе спасибо. Вы с Николасом, скорее всего, спасли мне жизнь. Вы самые лучшие братья на свете.
Я нерешительно похлопал ее по спине.
– А ты самая лучшая сестра.
Лекс судорожно вздохнула, и я понял, что она опять плачет. Она крепко прижимала меня к себе, уткнувшись лицом мне в шею, и я чувствовал, как на кожу капают горячие слезы. Ничего себе, что-то она уже пересаливает.
– Я скучала по тебе, Дэнни, – сказала она, и я понял, что она, может быть, даже и не притворяется. Может быть, тут все правда, кроме прошедшего времени.
Объятия все длились и в конце концов стали вызывать уже какое-то другое чувство. В какой-то момент в них стало ощущаться нечто большее, чем соприкосновение тел, теплые руки Лекс, сладкий запах ее шампуня и холодный расчет, который наверняка стоял за этим. Я вдруг почувствовал себя маленьким, хрупким, и что-то окружало меня со всех сторон – что-то хорошее, теплое, вызывающее чувство безопасности. Даже если это и было сплошное притворство – пускай, не все ли равно. Разницы я не чувствовал.
Я вдруг вспомнил свою мать, настоящую. Как она даже не дрогнула, когда услышала, что я умер. Я спросил себя, плакала ли она обо мне хоть раз вот так, и подумал, что наверняка знаю ответ.
Лекс отстранилась от меня и рассмеялась, вытирая ладонями глаза и мою шею.
– Извини! Извини, что сырость тут развела. Я такая плакса стала в последнее время. О чем ты хотел со мной поговорить?
– Вообще-то я хотел узнать, не можешь ли ты мне помочь, – сказал я.
– Конечно. В чем?
– Я хочу сделать кое-что для мамы. Я подумал про ужин – только для нас двоих. Скоро ведь День матери.
– А-а. – Лекс отодвинулась. – Не знаю, Дэнни. Ты же видишь, в каком она состоянии.
– Да, но мне кажется, это было бы хорошо, – сказал я. – Мы ведь совсем не были вместе с тех пор, как я вернулся.
Лекс долго не отвечала, и это яснее ясного говорило о том, что она изо всех сил старается скрыть тревогу.
– Было бы хорошо, – сказала она, – но я не уверена…
– Она ведь тоже, наверное, хочет побыть со мной, – сказал я. – Она же моя мама все-таки, правда?
Лекс улыбнулась, и я в первый раз заметил, что улыбка дается ей с трудом. Она кивнула.
– Ну хорошо.
– Ты мне поможешь? – спросил я. – Хочу сделать сюрприз.
– Конечно, – сказала она. – Сюрприз так сюрприз.
К выходным все было улажено.
Одна из главных трудностей состояла в том, как сделать, чтобы Джессика осталась со мной наедине (и не сбежала сразу). Пока что мне никак не удавалось поговорить с ней и добраться до того, что она знает, а чего не знает: она все время или уезжала куда-то, или сидела, запершись, в своей комнате. Но она не любила терять лицо. Выходила из дома всегда при свежем макияже и безукоризненно одетой. Если удастся как-то затащить ее в ресторан, может быть, она останется, чтобы не устраивать сцену.
Хотя вряд ли из этого выйдет какой-то толк. Джессика никогда не откроется мне, а если и откроется, то не настолько же, чтобы признаться в убийстве своего младшего сына. Это я понимал. Но Николас настаивал, а поскольку он в любой момент мог засадить меня за решетку, его слово было решающим.
В воскресенье утром Миа разбудила нас с Николасом чуть ли не на рассвете и утащила на кухню – помогать ей готовить завтрак. Лекс с Патриком зашли позже и направились прямиком к кофеварке, пока мы с Николасом помогали Миа резать фрукты и переворачивать блинчики. Когда все было готово, расставлено на подносе и дополнено маленькой вазочкой с одним цветком, который Миа выдернула из свежей цветочной композиции в прихожей, мы все вместе поднялись на третий этаж, чтобы сделать Джессике сюрприз – завтрак в постель.
Миа влетела в дверь первой и сразу же кинулась к гигантской кровати, где лежала Джессика, так плотно закопавшаяся под подушки и простыни, что ее почти и не видно было. Миа разгребла эти завалы, и Джессика заморгала, выныривая из сна, как пловец из приливной волны.
– Что это? – пробормотала она.
– С Днем матери тебя! – сказала Миа. Николас шагнул вперед с завтраком на подносе.
Вид у Джессики был ошарашенный. Она взяла поднос так осторожно, словно боялась, что он рассыплется у нее в руках.
– Ох, – сказала она. – Я не… – Она не договорила.
– С Днем матери, мама, – сказал Патрик и наклонился поцеловать ее в щеку. Николас и Лекс последовали его примеру – ну, и я за ними.
Джессика расплакалась.
– Ой, мама, ну что ты! – сказала Лекс.
– Не плачь, – сказал Патрик.
– Да я просто… – Она взяла с подноса салфетку и вытерла глаза. Под ними остались следы размазанной вчерашней туши. – Просто… вы все такие милые.
– Мы любим тебя, мама, – сказал Николас.
– Все твои дети, – сказал Патрик, – снова вместе.
Все посмотрели на меня. Даже Джессика, хотя она тут же торопливо опустила глаза и заплакала еще сильнее. Миа горячо обняла маму, к ней присоединились Патрик и Лекс, а потом и мы с Николасом. Вся семья обнимается, все Тейты снова вместе. И почти все знали, что все это лажа.