лось, потому что я уловил момент, когда он начал видеть. Разглядел во мне что-то, что было не так. Не как у Дэнни.
Николас тоже заметил.
– Так что, папа, – сказал он, – как с тобой тут обращаются?
Это несколько отвлекло Роберта. Он опустил руки и повернулся к Николасу.
– Да вроде ничего, – сказал он. Ткнул Николаса пальцем в бок. – Перо в бочину пока не схлопотал.
Николас закатил глаза, но губы у него чуть изогнулись кверху. Роберт снова повернулся ко мне и снова взял меня за руку, лежавшую на столе.
– Так ты, значит, уже опять ходишь в школу? – спросил он с легкой ноткой недоверия в голосе.
– Да, но я там ничего не делаю, – сказал я. – Просто сижу в классе.
Он кивнул и тут же нахмурился.
– А ты, Ники? Ждешь не дождешься будущего года?
Я хмыкнул. Я каждый день удивлялся, как это Николасу удается дотерпеть до конца уроков в школе Калабасаса и не сжечь ее.
Николас заерзал.
– Пап, я…
– Когда будет известно, куда ты едешь? – продолжал Роберт.
Я нахмурился:
– А?..
– Давай об этом потом поговорим, папа, – сказал Николас. – Я тебе рассказывал, что Миа пишет пьесу?
Роберт, кажется, не заметил этой неловкой перемены темы. При упоминании Миа лицо у него сразу стало печальным и задумчивым. Не знаю, всегда ли он так открыто выражал свои чувства, или это тюрьма так на него действовала. Как будто он хотел вместить как можно больше чувств в эти короткие и редкие свидания.
– Нет. У нее все хорошо?
Николас кивнул.
– Да, отлично. В последнее время она, можно сказать, живет в бассейне, и через пару недель ей снимают скобы.
– Знаешь, я никогда не спрашивал, потому что вроде как сам должен знать, – сказал я, – но это у Миа какая-нибудь генетическая болезнь?
Николас резко повернул голову ко мне. Я понимал, что рискую его обозлить, но мне нужно было знать, что известно Роберту. Знать, был ли у него мотив для убийства Дэнни. А сам Николас слишком верил отцу и не стал бы на него давить.
– Нет-нет, – сказал Роберт. – Просто случается иногда такое.
– То есть по твоей линии ни у кого ничего такого не было? – спросил я.
У Роберта еле заметно сжались губы.
– Нет. Это тут ни при чем.
Николас снова перевел разговор на другое, а когда Роберт на минуту отвлекся, оглянувшись на соседний столик, где вдруг вспыхнула какая-то ссора, бросил на меня сердитый взгляд. Мне было все равно. Я узнал то, что хотел.
Когда время свидания вышло, Роберт снова обнял меня и еще раз сказал, как рад меня видеть. Сказал, что любит меня. Потом попросил дать им с Николасом минутку наедине. Я кивнул и вышел, оставив их вдвоем. Вернулся в тюремный вестибюль один. Через пару минут появился Николас.
– Ну что? – спросил я по дороге к машине.
– Он хочет верить, что это ты, но сомневается. Он точно не в курсе всего этого.
Я кивнул. Я так и предполагал с самого начала, но, боже мой, насколько легче было бы, если бы это Роберт убил Дэнни.
– Думаю, ты прав.
– Да. Я так и знал. – От явного облегчения Николаса меня кольнуло раздражение. – И, кстати, я же тебе говорил, что насчет Миа сам разберусь.
– Но ты ведь даже и не думал разбираться, – сказал я. – Видел, как он разозлился? Он знает, что он ей не настоящий отец. Может быть, это имеет какое-то отношение…
– Он ей настоящий отец, – сказал Николас, – а все остальное неважно. Ты здесь только для того, чтобы помочь мне узнать, что случилось с Дэнни. И все. Миа не впутывай.
– А ты не допускаешь, что одно с другим связано, – сказал я. – Две такие тайны.
– Тайны у всех есть, – ответил он. – Мои родители не стали бы из-за этого убивать родного сына. В этом нет никакого смысла.
Я подумал, что Николас неправ – люди еще и не на то способны, если загнать их в угол, – но я был согласен, что Джессика и Роберт тут, скорее всего, ни при чем, и не хотел его больше раздражать, поэтому промолчал.
Мы сели в машину – она совсем раскалилась, простояв под палящим солнцем целый час. Николас открыл окна и включил кондиционер, как только мы выехали на шоссе, ведущее на юг, в Хидден-Хиллз. По пути я все прокручивал в голове это свидание, ища зацепки, которые мог упустить. Мы уже подъезжали к дому, когда я вспомнил одну странность. Повернулся к Николасу, который почти все это время молча смотрел вперед, на дорогу.
– Слушай, а что такое твой отец говорил насчет будущего года? – спросил я.
Николас не посмотрел на меня.
– Ничего.
– Да ладно тебе, – сказал я. – Так я и поверил.
Он вздохнул.
– Ну ладно. Только никому не говори.
Я выразительно посмотрел на него.
– Я умею хранить секреты.
– Я уезжаю в колледж, – сказал он.
Я нахмурился.
– Ну да, но это же еще только через…
– Будущей осенью, – сказал он. – Окончу школу на год раньше. К концу семестра меня аттестуют по всем предметам, и меня уже приняли в Нью-Йоркский университет.
– А я и не знал.
– Никто еще не знает. Только папа. Я и ему сказал только потому, что за учебу нужно платить, и он должен дать распоряжение бухгалтеру, чтобы снять деньги из моего трастового фонда раньше срока.
– Зачем? – спросил я.
– Потому что меня тошнит от этой школы, и от моей семьи, и от этого города, – сказал он, – и я ни перед кем оправдываться не собираюсь. Это моя жизнь. Мне и решать.
– А когда ты им скажешь? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Когда уже никак нельзя будет скрывать.
Я представил, какая это будет бомба для всех. Тейты – во многих отношениях никудышная семья, но они все-таки крепко держатся друг за друга. Если они вот так внезапно потеряют еще одного брата – пусть временно, пусть он и уедет всего только на другой конец страны, – это может их подкосить.
– А тебе… не кажется, что это немного эгоистично? – спросил я. Я понимал, что глупо его восстанавливать против себя, когда у него в руках моя жизнь, но мне было уже все равно.
Он повернул голову и уставился на меня.
– Конечно, это твоя жизнь, делай что хочешь, – продолжал я, – но я не понимаю, зачем специально делать больно своим родным.
– Не думаю, что ты вправе на голубом глазу предъявлять мне претензии за то, что я делаю больно своим родным. И вообще, какое твое собачье дело?
– Я за них переживаю. – На короткий миг перед глазами встала мать – какой она была в последний раз, когда я видел ее, с прижатой к уху телефонной трубкой, с сухими глазами и каменным лицом. – Ты понятия не имеешь, как тебе повезло с семьей.
Николас рассмеялся, и его пальцы так и впились в руль.
– Это мне-то повезло с семьей? Если мы с тобой правы, кто-то из них убил моего брата. Маленького мальчика – да, он был занозой в заднице, но все равно он был еще маленький. А другие врут, чтобы выгородить убийцу, и их не волнует, какую боль они причиняют остальным. Каково будет моему отцу, когда он узнает правду? А Миа? Им же придется потерять Дэнни во второй раз. Эта семья отравляет все вокруг себя, я просто пытаюсь спастись, пока еще не поздно.
– Но ты же еще не знал про это, когда решил уехать тайком от них.
– Мне и так хватило. Они еще много чего натворили.
– Но они любят тебя, – сказал я.
– Этого мало. – Он озадаченно посмотрел на меня. – И откуда ты такой? Неужели ты думаешь, что какой-то врожденный инстинкт, какая-то биологически обусловленная «любовь» может оправдать то, что они сделали?
– Биология – это еще не все. – Что-то внутри у меня надломилось и хрустнуло, будто айсберг откололся от ледника. – Может, тебе это странно, но не все любят своих родных.
Он помолчал с минуту. Потом спросил:
– Твои тебя не любили?
– У меня только мать, – сказал я. – Нет.
– Я, в общем-то, догадывался, – сказал он. – Иначе бы ты не оказался здесь, так?
Я вспомнил, как в первый раз убежал из дома, как меня отправили в приют до тех пор, пока не найдут моих родных. Взрослые там кормили меня, гладили по плечу и говорили ласковыми голосами. Один из ребят научил меня играть в карты, а другой одолжил запасные носки, когда у меня озябли ноги. Когда мать наконец приехала меня забирать, я орал до хрипоты и так двинул кулаком в стену, что сломал два пальца. В тот день я понял: нельзя никому называть свое имя, тогда им некуда будет звонить, и меня не заберут.
– Пожалуй, – сказал я.
– Очень плохо было? – спросил он.
Я поерзал на сиденье. Непривычно было говорить о себе.
– Плохо.
Николас склонил голову набок.
– Кажется, в первый раз я до конца верю твоим словам, – сказал он.
Вечером, за ужином, снова заказанным на дом из вьетнамского ресторана, Лекс спросила нас, как дела в школе.
Николас пожал плечами:
– Нормально.
– Дэнни?
– Да, – сказал я, – все в порядке.
– Значит, ничего не случилось?
Николас вздохнул и отложил палочки.
– Тебе звонили.
– Звонили, – подтвердила она. – И где вас черти носили?
– Да так, нигде, – сказал Николас. – Просто не было настроения идти в школу. Засадишь нас под домашний арест, мамочка?
– Просто не срывайтесь больше так, никому не сказав, понятно? Я волновалась.
– Ну, с нами же ничего не случилось, – сказал Николас.
– А почему мне нельзя прогулять школу, когда нет настроения? – спросила Миа. Краем уха я уловил звук открывающейся входной двери.
– Что ты на это скажешь? – спросила Лекс Николаса.
– Это потому, Мими, что в твоей школе еще есть хоть что-то, кроме бессмысленного мучительства и сизифова труда.
– Привет, – сказал Патрик, входя в столовую.
– Привет, – отозвалась Лекс, не скрывая удивления. Был понедельник. Патрик никогда не приезжал по понедельникам.
– Лекси, можно тебя на секунду? – Голос у Патрика был странный. Слишком уж небрежный.
– Да, конечно, сейчас только…
– А что такое «сизифов труд»? – спросила Миа.
– Старшая школа. Ешь давай. – Николас обернулся к Патрику. – Что случилось?