– Не надо! – сказала она. – Не надо!
А потом положила ладонь ему на щеку и повернула его лицо к себе.
Это был простой жест, но в нем было что-то такое… В том, как ее пальцы касались его кожи. В том, как он сразу замер от этого касания, как прильнул щекой к ее руке. Это был… интимный жест.
Они были совсем не похожи на брата и сестру, и я, вздрогнув, снова услышал голос Кая:
«Вот такая херня, ирония судьбы, короче…»
«Они были все время вместе. То есть вообще все время».
Патрик бил морды каждому, кто подойдет к Лекс, пока к ней не перестали подходить. Он был у Лекс в спальне той ночью, когда выяснилось, что они все знают. Его код для сейфа – ее день рождения, и на тумбочке возле кровати стоит ее фотография. Та, где она лежит на боку, касаясь щекой травы, и если он смотрит на нее, лежа в постели, то она как будто…
– Что такое Дэнни увидел? – тихо спросил я. – Застал вас вместе? Поэтому ему пришлось умереть?
Они смотрели на меня, и все было написано у них на лицах. Они прогуливали школу. Думали, что дома никого не будет. Но Дэнни пришел с бейсбольной тренировки раньше времени. Пошел искать Лекс, чтобы она приготовила ему что-нибудь поесть, и застал ее в постели с Патриком. Голыми. Может быть, горе после смерти отца сблизило их, а может быть, это еще раньше началось, но это был такой секрет, о котором никто никогда не должен был узнать.
Эта сцена прокручивалась у меня в голове, так же, как раньше мои выдумки, – будто проступая на пленке поверх реальности.
Дэнни убежал, а Лекс догнала его на лестничной площадке.
– Я маме скажу! – выкрикнул он.
– Ты никому не скажешь! – Она трясла его за плечи.
– Пусти! Мне на тебя смотреть противно!
Она ударила его по щеке:
– Не смей так говорить!
– Я всем расскажу!
Дэнни хотел убежать. Лекс понимала, что отпускать его нельзя. Она с силой толкнула его в спину – инстинктивно. Он кубарем покатился с лестницы, голова с треском ударилась о мраморный пол, и он остался лежать неподвижно.
Я посмотрел на пол у основания лестницы, в нескольких шагах от меня. Я видел кровь ясно, как наяву.
Патрик бросился на меня и сжал руки у меня на горле.
Я упал на пол, прямо в лужу крови, которую только что видел в воображении. Патрик навалился на меня всем весом, придавил коленями к полу. Лекс пыталась его оттащить, но он снова и снова отталкивал ее. В глазах у меня стало темнеть, как будто дверь чулана затворялась, отрезая меня от света. Я один знал их тайну, значит, я должен был умереть. Он должен был защитить Лекс.
Я замахал руками, стараясь как-нибудь достать Патрика, чтобы от боли он выпустил меня. Легкие горели, воздух в них не проходил, и я обезумел. Я расцарапал ему лицо, впился в него ногтями. В последнем приливе адреналина добрался до глаза и ткнул в него пальцем. Патрик взревел, отшатнулся, схватился за лицо. Сквозь темноту в глазах боковым зрением я видел, как Лекс побежала вверх по лестнице. Я глотнул будто обожженным горлом свежего воздуха и бросился на Патрика. Он был тяжелее, но мне очень не хотелось умирать. Я схватил его за горло. Ага, не нравится? Он отбивался, и я приложил его головой о мрамор. Никогда не думал про себя, что способен убить человека, но в такой ситуации, когда или он, или я, – может, и способен.
Медленно выдавливая из Патрика жизнь, я вдруг понял, что капли на его лице – не его, а мои. Я плакал, и слезы капали на него. Я ведь ничего этого не хотел.
Я просто хотел семью. Просто хотел, чтобы меня любили.
Но, видно, не всегда можно получить то, что хочешь.
Что-то вдруг грохнуло – с такой силой, что я не столько услышал это, сколько ощутил. Я ничего не почувствовал, но почему-то вдруг рухнул лицом вниз. Патрик, выбравшись из-под меня, перевернул меня на спину. Надо мной стояла Лекс с дымящимся револьвером Роберта в дрожащей руке. Я потрогал грудь и почувствовал что-то мокрое на пальцах. Поднял руку и увидел, что она красная. Кровь. Моя кровь.
Я чувствовал, как тело стынет – кровь вытекала из меня на белый мрамор прихожей, но боли не было. Надо мной плакала Лекс, а Патрик вынимал из ее руки револьвер. Я знал, что будет дальше. Я тоже «исчезну», только на этот раз никто не будет тревожиться и горевать. Я буду гнить в наспех вырытой могиле в пустыне, от меня останутся одни кости, а затем прах, и все будут гадать, что же случилось с Дэниелом Тейтом, и никто не вспомнит обо мне. То, чего я хотел уже давно.
Лекс опустилась на пол возле меня, некрасиво плача, ее миловидное лицо было все искажено слезами. Она протянула руку, но, если ее пальцы и коснулись меня, я этого не почувствовал.
– Прости меня, – сказала она. – Прости.
Я пытался что-то сказать, но не мог. Кровь забулькала в горле. Не знаю даже, что бы я ей сказал. Может быть – «иди к черту». А может быть – «я тебя прощаю».
Где-то послышался звук – я его узнал, но назвать не мог, потому что мир уже ускользал от меня. Но тут я увидел. Знакомые красные и синие лучи, разлетающиеся по белому мрамору. Я уже не помнил, что это значит, но знал, что что-то хорошее. Я улыбнулся.
И умер.
Это было ФБР. Линч услышал выстрел и сообразил, что это. Передал охране Хидден-Хиллз, чтобы перекрыли ворота, и вызвал подкрепление. Он появился за дверью под вой сирен за какую-то секунду до того, как я испустил последний вздох. После коротких переговоров, во время которых Патрик с Лекс разбили мой ноутбук, а Линч ждал, пока подъедут копы, Патрик вышел из дома с поднятыми руками, и в одной из них был зажат револьвер – он снова защищал Лекс, в последний раз. Его увезли в тюрьму, где он признался в убийстве Дэниела Тейта. На вопрос, почему он это сделал, не отвечал.
Николас приезжал к агенту Моралес. Он хотел знать, почему она делает вид, что тело, найденное на полу в прихожей, принадлежит его брату, когда он точно знает, что это не так.
– А что я, по-твоему, должна говорить, молодой человек? – спросила Моралес. – По паспорту, выданному государственными органами, он Дэниел Тейт. Его родные – и ты в том числе – утверждали, что он Дэниел Тейт. А теперь ты хочешь сказать мне, что это не так?
– Не так, – сказал Николас. – Вы же знаете, что не так.
Моралес пожала плечами:
– Докажи.
– Проведите анализ ДНК и…
– Тело уже кремировали, – сказала Моралес, – по настоянию твоей матери.
Николас замер, напружинив все мускулы.
– Так нельзя. Вы же все знаете. Вам просто хочется закрыть дело.
Моралес наклонилась ближе к нему.
– Хочешь совет, молодой человек?
– Нет.
– И все-таки ты его получишь, – сказала она. – Живи своей жизнью. Твой брат мертв, и тот, кто его убил, проведет остаток жизни в тюрьме. Твое дело – заказать где-нибудь приличный памятник, и пусть для твоих родителей и сестры на этом все закончится. То, что случилось… Могло закончиться гораздо хуже.
Николас вспомнил то, что я сказал ему однажды, – что у Миа никого не останется, если правда о том, что случилось с Дэнни, всплывет наружу.
– Спасибо за помощь, – сказал он и вышел.
Лекс сидела у себя в комнате и разглядывала бейсбольную карточку. Мое лицо, под которым было напечатано мое настоящее имя, улыбаясь, смотрело на нее. Осторожно, медленно, чтобы не обжечь дрожащие пальцы, Лекс поднесла карточку к свече, и она затлелась, съежилась и почернела.
Через несколько недель памятник, о котором упомянула агент Моралес, уже стоял на могиле, и однажды ночью Николас и Рен встретились возле него, перебравшись через кладбищенскую ограду.
«Дэниел Артур Тейт, – было написано на памятнике. – Любимый сын, брат и друг».
Это было не совсем то, что я себе воображал, но все-таки дом.
Николас и Рен сидели на траве у моей могилы и по очереди потягивали из фляжки.
– Знаешь, мне кажется, он хотел мне рассказать, – сказала Рен. В день после моих похорон Николас решил, что довольно хранить секреты, которые больше ни к чему хранить. Он привел Ашера в дом и познакомил с родными. Рассказал им про Нью-Йоркский университет. И когда Рен однажды в школе приперла его к стене и сказала, что хочет знать правду, всю правду, он ничего не стал от нее скрывать. – Когда я видела его в последний раз, он пообещал мне, что все расскажет.
– И что бы ты тогда сделала? – спросил Николас.
Она вздохнула.
– Не знаю.
– Ты его любила?
Она сделала большой глоток и покачала головой.
– Я его почти не знала. – Она вздохнула. – Но, может быть, я могла бы полюбить его настоящего. Когда-нибудь.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – отозвался Николас.
– Когда ты уезжаешь? – спросила она.
– На будущей неделе. Мы с Ашером решили уехать пораньше. Мне просто нужно… вырваться отсюда. Я слышал, ты тоже переезжаешь?
Она кивнула:
– К родителям, в Дубаи.
Потом они долго сидели молча, время от времени передавая друг другу фляжку. Я хотел бы поговорить с ними. Попросить прощения, рассказать правду и загладить вину.
Но на все это человеку дается только одна жизнь, а моя была уже кончена.
– Мне пора идти, – сказал наконец Николас и поднялся.
– Да, мне тоже. – Рен положила руки на траву, и я понял, что это молчаливое прощание. – Знаешь, я так и не узнала, как его по-настоящему звали.
Николас посмотрел на памятник, где было выгравировано имя его брата.
– Я тоже, – сказал он.
И они ушли.
Я мог бы наговорить вам много всякого вранья о том, что случилось со мной. Может быть, мы с Рен и правда сбежали вместе. Может быть, меня арестовали вместе с Лекс и Патриком, и я пишу это в тюремной камере. Может быть, на самом деле я – выросший Николас, и сижу сейчас за компьютером в своей нью-йоркской квартире, и пытаюсь подобрать слова, чтобы как-то разобраться с этим страшным отрезком своей жизни.
Но, как ни удивительно, я думаю, что на этот раз лучше всего сказать правду. Клочок земли на кладбище – не бог весть какое, но все же мое собственное место в мире. Место, куда те, кого я люблю, и те, кто любит меня, могут приходить ко мне. Джессика часто бывает там с Миа, и Миа всегда приносит с собой собственноручно подобранный букет, а уходя, целует могильный камень. Роберт с Николасом приходят, когда бывают в городе. А иногда приходит и Лекс и стоит в отдалении, молчаливая и бледная. Это немного, но мне довольно и этого. Я – Дэниел Тейт, и, как ни странно это звучит, я наконец обрел покой.