— Пленные были в Айгуне, но куда-то далеко ушли… — сказал им азиат.
Иного Федор и не ожидал услышать, ведь знающие люди давно говорили ему, что пленных поначалу везут в Айгун, а потом их следы теряются на огромных просторах империи. Значит, опоздали, с горечью сказал он тогда.
— И? Сумеем мы взять крепость? — неожиданно спросил Федора Черниговский.
Сидевший рядом с ним приказчик, услышав такое, даже подпрыгнул на лавке.
— Ишь куда хватил! — воскликнул он. — Да тебе, знаешь, чего за эти слова полагается?.. Узнай об этом воевода, а не дай бог, царь — не миновать виселицы. Абсолютно точно!..
— Кроме тебя, некому доносить, — усмехнулся Никифор. — Я не воровское дело затеваю, а о державе думаю. Если враг и впрямь на нас пойдет?.. Скажи-ка, Семен, зачем маньчжуры свои города ставят по Амуру? Кур разводить? Э, нет! Они к большому походу готовятся. Припомни мои слова!.. Если встретимся лет через пять живыми, то сам скажешь, кто был прав…
Он умолк.
— Понаблюдать надо за маньчжурами, — неожиданно произнес Опарин. — Для этого надо людей заслать.
— Ни в коем случае! — от ярости взвизгнул Вишняков. — Если хотите, наблюдайте, а туда, — он кивнул в сторону границы, — ни ногой…
— Мы тебя не будем спрашивать! — хмыкнул атаман. — Сидишь себе в приказной избе, и хорошо, а вот если в наши дела начнешь свой нос совать, я сам нагайкой отстегаю.
— Что-о? — вскочил с лавки Семен. — Да я… — У него аж перехватило дыхание. — Я тебя, вора паршивого, в железо закую!.. Ты думаешь, царь забыл про твои подвиги? У, ворюга! — злобно сверкнул он глазами.
— Закрой свою поганую пасть, морда собачья! — схватил его за грудки Никифор. — Все ж-таки разозлил меня, гад ты ползучий… Пошел вон отсюда! — толкнул он его к двери.
— Погоди ты у меня! — пригрозил Никифору Семен и выскочил из избы.
— Пес! — в сердцах бросил ему вслед Никифор. — Откуда такие берутся?
— Это не казак, а всего лишь чиновник. Ты забыл? — криво усмехнулся Федор.
— Ну да, наш чин не любит овчин… — в сердцах произнес Черниговский.
— Так о чем тогда говорить!.. Чиновнику-дураку теперь везде простор, — уловив его настроение, сказал Опарин. — Ты видел среди них хороших людей?.. Вот и я. Кто у нас в державе самые первые воры? То-то же!.. Они и нас грабят, и казну державную — жируют, псы поганые! Чуть что — народ во всем виноват!.. Ты думаешь, я просто так к Разину-то подался? Нет! Насмотрелся на этих кровососов — вот и…
— Тише ты! — приложил палец к губам Никифор. — У стен тоже уши имеются.
— Да ладно!.. — махнул рукой Опарин. — Давай-ка лучше выпьем за мое возвращение… У нас там что-нибудь есть? — спросил он Наталью.
Та сбегала в чулан и принесла огромную емкость с медом. После выставила на стол глиняный горшок с похлебкой, большую чашку соленых огурцов и два серебряных трофейных кубка.
— Себе тоже поставь, женушка, — велел ей Федор. — Считай, сегодня у нас праздник. Ведь я уж думал, никогда не вернусь домой. Чужая земля… Там тебя под каждым кустом беда поджидает. Спасибо моим дорогим товарищам. Если б не они, то давно мог в сырой земле лежать, а так, видишь, вернулся живым…
Правду говорил Федор. Когда они гуляли чужими дорогами, не единожды приходилось вступать в кровавые схватки с маньчжурами, но молитва и острая сабля всякий раз их спасали.
Узнав, что Любашка дала согласие выйти за Захарку, Петр пришел в ярость. Да как она могла? Любашка ж его не любит!.. Убью!..
Он вскочил на коня и помчался в слободу. Нет, молодой человек не мог допустить победы соперника.
Бедный конь! Он мчался вперед, не разбирая дороги, вихрем пролетая над заливными лугами и болотами, над возвышенностями и падями, но Петру казалось, тот все равно плетется, словно черепаха, и поэтому безжалостно стегал его кумчаком.
— У-у, чертово семя! — кричал молодой человек на коня. — Ты почему меня не слушаешь? А ну, поддай!.. Еще!.. Еще!.. Шустрее! Быстрее!..
Ветер свистел в ушах, поднимая полы казацкого кафтана и обнажая висящую на боку ездока саблю.
— Нет, не быть их свадьбе! Обоих убью, если чего!.. — размахивая плетью, грозился Петр.
Вот и слобода. Осенние густые дымы белыми дорожками уходили в прозрачное небо. Подскакав к Любашкиной избе, парень свистнул три раза по-разбойничьи перед ее окном и стал с нетерпением ждать. Так он всегда раньше вызывал Любу из дому.
На этот раз вместо нее из калитки вышел кузнец.
— Чего надо? — спросил он. — Ишь, рассвистелся!
— С дочкой твоей хочу поговорить, — ответил парень.
— Еще чего!.. Если есть нужда — мне говори, передам, — мрачно посмотрел из-под косматых бровей на него Платон.
Петровы глаза вмиг налились кровью.
— Давай, зови дочь! — вынимая саблю из ножен, грозно пробормотал казак. — Я не посмотрю, что ты ее отец! Сейчас такого перцу задам!
После этих слов у Платона даже губы побелели. Он процедил:
— Ничего себе! Руби… Испугался? Тогда дуй отсюда! Иначе я мужиков позову. Молоко на губах не обсохло, а он туда же…
— Говорю, зови дочь! — замахнулся на него саблей Петр. — Я могу и сам в дом войти…
— Попробуй! — загородил калитку Платон.
— Любушка! — закричал Петр. — Отзовись!.. Это я, Петя… Выйди из дому, не доводи меня до греха!
Тут и появилась Любашка.
— Уходи! — сказала она Петру.
— Да как же так, Любонька! Мы в верности друг другу клялись, а сейчас? Не дам я тебя никому! Вот тебе крест, не дам!
— Тебе сказала девица: уходи! — потребовал кузнец.
Петр решительно покачал головой.
— Не уйду! Это ты, Платон Иванов, уходи… Мне с твоей дочкой поговорить надо. Ты не бойся, не съем я ее. Вот только скажу пару ласковых…
— Иди в избу! — велел дочери Платон. — Чего пялишься?
— Пап, дозволь напоследок поговорить с Петей, — попросила его Любашка. — Я только постою чуть-чуть и приду.
Кузнец недобро посмотрел на дочь:
— Чего тебе с ним трепаться? Иди к своему Захарке и болтай сколько угодно.
Любашка так умоляюще смотрела на него, что мужчина в результате согласился.
— Ладно… Только смотри, недолго!.. Ты саблю-то спрячь, молокосос! — обратился Платон к Петру. — Я тебя не боюсь. Так оглоблей огрею — век меня будешь помнить…
— Мы еще поглядим, кто кого… — усмехнулся казак.
— Да-да… — сказал кузнец и пошел прочь от калитки. — Любка, долго там не торчи! — не оборачиваясь, вновь предупредил он дочь. — Выпорю тогда!..
Петр долго не мог начать разговор, все подбирая нужные слова.
— Чего молчишь? Говори, зачем пришел, — прислонившись спиной к веретену, спросила его Любашка.
— Люди говорят, ты замуж выходишь… — сказал казак.
— Теперь ничего не вернешь… — опустила глаза девка.
— Правда? — воскликнул Петр. — Любонька! — бросился он к ней. — Как ты могла? Ведь ты мне в любви клялась…
Молодой человек хотел было обнять девку, но та выскользнула из его рук и спряталась за калитку. Теперь Петр мог видеть только глаза Любашки.
— Уходи, Петя… — сказала она ему. — Не дай бог, Захарка тебя увидит — вот уж шуму будет!
— Ладно! Пусть только вякнет — убью! — сжал рукоять сабли Петр. — Он же вор… Вор поганый…
— Да не вор он, Петенька, не вор… — сказала Любашка.
— Как не вор, если мою суженую украл? — скрипнул зубами тот.
— Вот заладил-то! — всплеснула руками девка. — Поверь, не виноват он. Это все папаша. Разве я когда пошла по своей воле за рыжего? У меня ты был. Единственный, любимый.
На губах Петра появилась горькая усмешка.
— Врешь! Не любила! Если любила, то почему тогда предала? — в сердцах воскликнул он.
Любашка вспыхнула.
— Ты чего… ты что, Петенька? — испуганно вопрошала она. — Я и не думала тебя предавать! Говорю же, меня силой замуж выдают. Я и Бога молила, и матушку просила меня защитить, но надо знать моего тятеньку…
— Отчего он меня так ненавидит? — едва сдерживая слезы, с отчаянием в голосе проговорил Петр. — Чего я ему такого сделал?..
Ему вдруг захотелось завыть, подобно волкам, воющим по вечерам за околицей. Долго, громко и протяжно. Его душила обида. За что, за что? — пытаясь проглотить застрявший в горле комок, все повторял и повторял он про себя. Чем Петр хуже рыжего Захарки?..
— Не смогу я без тебя, Любонька, слышишь? Не смогу… — как-то обреченно проговорил вдруг молодой человек. — Если выйдешь за другого, то я покончу с собой… Так и знай!
— Уж лучше ты меня убей! — распахнув калитку, со слезами на глазах бросилась она к нему на шею. — Любимый мой, любимый! Я ведь тоже не смогу без тебя. Как представлю, что надо будет рожать детишек от этого Захарки… Дрожь охватывает.
— Милая ты моя! — беспрестанно целуя ее лицо, зашептал Петр. — Давай убежим! Чего тебя держит? Тятенька твой позлится-позлится, но потом перестанет. Вот увидишь, лучше многих заживем!
— Не могу я его ослушаться… — сквозь слезы проговорила Любашка. — Он ведь меня проклянет.
— Не проклянет!
— Нет, Петенька! Я его хорошо знаю.
— Если не хочешь со мной бежать, я тебя прямо со свадьбы украду, — заявил Петр. — Свадьбу на какой срок наметили? — спросил ее молодой казак.
— На Иоанна Златоуста… — ответила девка.
— Так скоро!.. — испуганно произнес Петр. — Любонька, давай, бежим со мной… Назавтра мы уже мужем и женой проснемся. Ты не бойся, мама моя не станет нас корить, а папа еще из похода не вернулся… Никогда не прощу ему, что он меня с собой не взял! — неожиданно заявил парень. — Хотя если б я уехал… — он ласково посмотрел на прильнувшую к его груди Любашку.
— И? — спросила она.
— Тебя мог проморгать! — с жаром произнес Петр. — Только представлю, что ты с другим идешь под венец, так мне худо становится… Любонька, соглашайся! Сядем сейчас на коня, и поминай как звали…
В эту минуту из глубины двора раздался требовательный голос Платона:
— Любка! Хватит болтать. Быстро домой!
— Я побежала, — пыталась вырваться из сильных Петровых рук Любашка. — Отпусти…