о этого он устроил себе скромный быт, стараясь заботиться больше о других, чем о себе. Никакая просьба казаков и их близких не оставалась без его внимания. Где словом мог помочь, где делом.
— Повезло нам с приказным-то, — стали говорить люди. То же самое мог сказать и Гермоген, с которым Толбузин быстро сдружился.
— Будто Бог нам его послал, — не раз повторял старец. — Много я их, начальных-то людей, повидал за свою жизнь, и почти все они являлись ворами и пьяницами. Этот мужик явно не такой…
На Селимбе Толбузин тогда пробыл два дня, все присматриваясь к чему-то и прикидывая в уме. Потом сказал:
— Быть здесь новому поселению. И хлебородные места есть, и есть, куда селить крестьян. Земли эти мы маньчжурам не отдадим. Не для того сюда пришли. Если будут донимать — так побьем их зараз.
Вверх по Зее и ниже речки Брянды, у озера Бабака тоже поставили зимовье с «верхним боем». Прежде оно стояло на верхней Зее, причем далеко от дороги и торговища. Посланный когда-то сюда нерчинским воеводой казак Игнатий Милованов перенес его на другое место — на дорогу к торговищу, где тунгусы и азиаты обменивались товарами, одновременно запретив первым продавать соболей раньше, чем уплатят подать русскому царю.
Внимательно изучал Толбузин свои владения. Он видел вниз по Амуру и Зее много хлебородных мест, где теоретически имелась возможность расселить тысячи пашенных. Строевого леса не было, но его можно реально могли сплавить по Зее и Селимбе.
Вверх по Зее находились горы. Поселившиеся в этих местах русские промышленные люди рассказывали о железной руде и золоте, встречавшихся здесь.
От устья Зеи до Албазина вверх по Амуру всюду попадались следы старых заброшенных пашен.
— Прежде тут жили дауры, — просвещал нового начальника Федор Опарин.
— Куда ж они все подевались? — удивлялся Толбузин. — Гляньте, какая здесь землица! Такой в Нерчинском краю и в помине нет.
— Сбежали, — сказал Федор. — Так им верховный правитель велел. Вроде как решил казаков с голоду уморить. Впрочем, дела давно минувших дней. Еще при Онуфрии Степанове Кузнеце все произошло… Сперва своего-то хлеба не было, и все у дауров покупали. Раз! — не стало их. Пришлось самим пашню налаживать…
Возвратившись после долгого похода по приамурским весям, Толбузин собрал подчиненных.
— Если б знали вы, какие богатства тут стережете! — сказал он казакам. — Какая здесь хлебородная земля, а какие сокровища таит она!.. Знающие люди рассказывали мне, что тут есть и железная руда, и золото. Какие здесь леса! Сколько в них дичи, сколько пушного зверя… Разве имеем мы право отдать все это чужеземцам?
— Хрен им с перцем! — бодро крикнул Игнашка Рогоза.
— Вот и я о том же, — улыбнулся Толбузин. — Да, нас мало, но в нас есть дух крепкий и вера наша в Господа Иисуса Христа. Верно я говорю, казаки?
— Конечно! — раздалось дружное в ответ.
— Если так, будем трудиться, — произнес приказной. — Перво-наперво нам нужно построить фортеции. Вижу, многое уже сделали, но еще больше предстоит сделать.
— Пушечек бы нам побольше! — сказал кто-то из казаков.
— Пушки будут! — ответил Толбузин. — Я недавно получил письмо от нерчинского воеводы. Тот сказал, что уже послал нам оружие с зельем. Скоро, я думаю, надо ждать обозы.
Только вряд ли казаки поверили воеводе. О них словно все забыли. Они не только четыре года не получали от казны никакого жалованья, но им еще и оружие не слали. Спасибо местным купцам, которые одни поддерживали казаков. В 1684 году албазинские торговцы купили на свои деньги семь пудов пороха и пять пудов свинца, подарив их казакам. Понимали, что промышленному и торговому люду никак не обойтись без ратной силы, ведь только с ее помощью они смогут устраивать дела в Сибири.
Вот и сейчас надеялись только на торговцев, но, как считал Толбузин, нависшая над Амуром смертельная опасность заставит и Москву наконец-то вспомнить о них.
…На следующий день после того разговора Алексей Ларионович призвал к себе десятников.
— Так, казаки… — сказал он им. — Чтобы с этого дня я не видал ни одного пьяного и ленивого. Все должны быть трезвы и при деле. Так и передайте своим товарищам. И еще я не потерплю в войске своеволия и разброда. Каждый провинившийся ответит у меня сполна. И не ухмыляйтесь! — нахмурив брови, грозно произнес он. — Уж кто-кто, а я-то наслышан про вашу вольницу. Но с этого дня все будет по-иному, вы слышите меня? Каленым железом выжгу из вас дурь. Царской властью мне дано право казнить и миловать, а настоящее вы должны крепко запомнить. Не дай бог кто-то пойдет против моей воли — сам до смерти запорю!
Произнес он все решительно и твердо, а казаки даже нервно заерзали на лавках и с опаской посмотрели на него. Ничего себе! На вид вроде человек мирный, а поди ж ты…
Глава седьмаяПРЕДВЕСТИЕ
Всю осень в тайге выли волки. В народе подобное поведение диких животных относили к сильному морозу или к войне. В грядущей войне уже никто из албазинцев не сомневался. Заняв Амур от его устья и до реки Зеи, маньчжуры все свои взоры устремили к Албазину, все чаще и чаще совершая набеги на уездные городки и селенья. От них страдали все — и русские, и тунгусы. Бывало, и на конные казачьи разъезды нападали — вроде как для острастки.
— Лиходеи, дьяволы! — глядя на это, говорил назначенный в тот год здешним воеводой Толбузин. — Ничего, вот придет подмога — тут уж мы им покажем, где раки зимуют. Надолго нас, сукины дети, запомнят! Пока сил мало, нужно каждого ратного человека беречь. Вдруг завтра война?..
О том, что на Амур идет целый полк казаков, Толбузину сообщил енисейский воевода. Наконец-то! — обрадовались албазинцы. Не ровен час — маньчжуры нагрянут. Еще прошлым летом Толбузин получил угрожающее письмо от верховного правителя. Письмо это было написано на трех языках — русском, монгольском и ханьском.
«Вы пришли на мою землю, моих податных людей изгоняете, у промышленных отнимаете соболей и запасы, — говорилось в нем. — Приняли Гантимура с товарищами, и много лет на моем рубеже творите зло. Поэтому я, верховный, послал на вас большое войско, но убивать вас не хочу. Идите назад. Вот мои люди с Гантимуром во главе к вам сдались; я просил их назад, Спафарию об этом говорил. Вы не понимаете моих просьб и еще хуже стали воровать: подданных ловите и жжете на огне; в прошлом году заманили вы людей в избу и сожгли. Албазинские и нерчинские люди, бросьте творить зло, отдайте Гантимура и уходите сами. Тогда мы будем жить в любви и согласии, но если вы добра не понимаете и станете жить на моей земле, то ни небом, ни землей вы не управитесь. Убивать вас не желаю. Если же идти вам далеко, придите ко мне».
Прочитав письмо, Толбузин в тот же день отправил его с посыльным в стольный град.
Когда в Москве узнали, что богдойцы готовятся воевать с Амуром, там забили тревогу. Тут же вышел приказ на сбор полка в шестьсот человек. Собирать его надо было в городах тобольского разряда из литвы, новокрещеных, конных, пеших казаков и стрельцов. Новым воякам выдали по пятьдесят рублей пособия и по ружью, посланных из Москвы по зимнему пути. Чтобы доставить это войско в Даурию, всю зиму тобольские мастеровые рубили судна, а когда весною вскрылись реки, новоприборный полк под начальством присланного из стольного града казачьего головы полковника Бейтона отправился в поход на далекий Амур.
…Афанасий Иванович Бейтон, отправляясь в даурские земли, даже не предполагал, что в той стороне, где, как говорили ему, живут одни дикари, его ждут великие испытания.
Впрочем, он часто пускался в опасные авантюры. Афанасий Иванович вырос в небольшой деревушке на берегу Балтийского моря, некогда построенной немцами-колонистами, где большинство мужчин зарабатывали на жизнь ратной службой. При этом те плевали, кто им платит — французы, поляки, англичане или русские, — лишь бы в семье имелся достаток. Альфред Бейтон, ставший впоследствии Афанасием, пошел по стопам своего отца, который много лет служил хорунжим в польском войске, где и погиб во время войны со шведами.
Когда Альфреду исполнилось восемнадцать, он тоже вступил добровольцем в польское войско и через пять лет дослужился до младшего офицерского чина, но ему повезло больше, чем отцу. Во время последней польско-русской войны Альфред попал в плен и на аркане был доставлен в стан противника. Тогда-то он и попался на глаза русскому царю Алексею Михайловичу, который в тот час, сидя возле своего шатра на походном престоле, наблюдал за битвой.
— Кто таков? — спросил Бейтона государь.
— Их бин зольдат! — встав перед русским самодержцем во фрунт, четко ответил пленный, судя по всему, немного знавший русский язык.
— Немец? — усмехнулся Алексей Михайлович. — Видал, видал, как вы с товарищами храбро бросались под наши пули… Спроси-ка его, готов ли он перейти на службу к русскому царю? — неожиданно велел царь своему переводчику.
— Их виль… — по-солдатски коротко ответил на предложение царя Бейтон. В самом деле, какая ему разница, на чьей стороне быть? Только б деньги платили. Да и нравятся ему русские. Храбрые, черти. Только бороды их косматые больно страшны.
— Вот и славно! — молвил царь. — Немцы воевать умеют, — обратился он к свите. — С нынешней военной наукой они на «ты». Глядишь, чему-то и моих ратных людей научат… Отведи-ка, братец, его в конный полк к князю Голицыну — пусть поставит на казенный счет, — приказал он своему подчиненному. — Ты гляди, не балуй! — погрозил он пальцем Бейтону. — Если будешь верой и правдой мне служить, то и я в долгу не останусь. Как звать-то хоть тебя? — уже вдогонку прозвучал его голос.
— Бейтон… — не оборачиваясь, ответил Альфред.
— Бейтон так Бейтон… — сказал царь и тут же забыл про пленного.
Впрочем, мысль о том, чтобы привлекать на ратную службу германцев, не оставила его. После того, как русские дружины отбили у поляков Смоленск, он приказал выявить среди пленных всех немцев и литовцев, из которых позже сформировали отдельный полк.