Или попрощается с ними.
В новых обстоятельствах это одно и то же.
– Через час ты с ней увидишься. Не тяни. Действуй.
Кин кивнул, пытаясь не обращать внимания на неприятную пустоту в животе. Устройство пикнуло, пиликнуло, и над ним появилась миниатюрная Пенни.
– Привет, – сказала она с лондонским акцентом.
Теперь Кин прекрасно его помнил. Пенни подняла и опустила руку, неловко помахав ему, и уголок ее рта изогнулся кверху: верный признак, что Пенни нервничает. А нервничала она нечасто. На работе Пенни руководила поварами и официантами с такой неумолимой эффективностью, что даже Хезер осталась бы под впечатлением.
Когда Пенни раздавала приказы на кухне, особенно находясь в центре внимания, или как профессиональный продавец расхваливала преимущества своего ресторана, чтобы выбить заем на развитие бизнеса, на волю вырывалась ее внутренняя энергия. Небо и земля, если сравнивать с той женщиной, что стояла сейчас перед Кином.
В отличие от Хезер, предприимчивость Пенни заканчивалась там, где начиналась личная жизнь.
Кин ждал следующего проявления нервозности, когда Пенни начинала заводить каштановый локон за левое ухо – и никогда за правое.
Глядя на этот жест, он кое-что вспомнил и устало улыбнулся. Тот же неловкий взмах руки, излом губ, локон за ухом. Ее щеки пылали, когда она повернулась к нему спиной. Кин увидел, что Пенни, не знавшая о футболе ровным счетом ничего, помимо услышанного от него и брата, надела майку клуба «Тоттенхэм Хотспур». С неестественной важностью она сделала несколько шагов вперед. В ее позе читалась не нервозность, а скорее смущение. По напряженным рукам было заметно, что Пенни еле сдерживается. Обернувшись, она все же рассмеялась.
На спине у нее красовалась фамилия: «БЭМФОРД».
Логан Бэмфорд, лучший игрок «Тоттенхэма» и любимый футболист Маркуса. Тот пускался в пляс по комнате, приговаривая «Бэмми, Бэмми, Бэмми, Бэмми, Бэм-ФОРД» всякий раз, когда его фаворит забивал гол. И он всегда – всегда! – забивал «Арсеналу», отчего Кин страшно сквернословил, а тем вечером Маркус каким-то образом уговорил сестру надеть эту футболку.
У Пенни хватало твердости характера, чтобы обеспечить бесперебойную работу службы кейтеринга и спланировать открытие собственного ресторана, но родственникам она отказать не могла.
Неужели Кин действительно назвал собаку в честь Бэмфорда? Или это был еще один способ не разорвать связь с Пенни? Вспомнив, как Бэмми, эта придурковатая борзая, взвыла от ужаса, когда ее прибылой палец зацепился за трикотажное покрывало, Кин ощутил прилив любви пополам с глубокой печалью. Что ж, пора к этому привыкнуть. Теперь его мозг умел обрабатывать реалии обеих эпох, а с остальным разберется сердце.
Отмахнувшись от воспоминаний, Кин сосредоточился на голограмме Пенни. Пустота в груди сменилась острым волнением, какого он давно уже не чувствовал.
– Маркус рассказал, что случилось. Ох уж вы, мальчишки, со своими государственными тайнами. Он сказал, ты в служебной больнице и идешь на поправку. Вряд ли я когда-нибудь пойму, почему проект по освоению Марса настолько секретный, что с тобой даже увидеться нельзя.
Колонизация Марса. Легенда, под которой Кин работал в секретном агентстве по охране целостности полотна времени. Он велел себе хорошенько запомнить эту деталь, пока ложь снова не войдет в привычку.
Вот и третий признак ее смущения: закушенная нижняя губа и взгляд миндалевидных глаз, направленный вверх и влево. Точно так же иногда гримасничал ее брат.
– Итак, ты пропустил нашу прогулку к алтарю. Допустим, за это я тебя прощаю. Ты меня подвел, но лишь однажды. Выброс радиации – приемлемое оправдание. Кроме того, мне нужно время на переработку бизнес-плана, так что все к лучшему.
Радиация. Его ситуационная легенда.
Пенни подняла голову и приосанилась. Глядя на ее красное платье и черные легинсы, Кин вспомнил, что подобная мода существовала и в той, прошлой эпохе. Хезер называла ее стилем шестидесятых. Единственным заметным отличием была способность нынешних текстильных пикселей менять цвет в зависимости от освещения и обстановки.
Пенни переступила с ноги на ногу – раз, другой – и Кин заметил, что глаза шестидюймовой голограммы полны слез.
– Маркус сказал, что ты едва выжил, выполняя приказ, и что поправишься через несколько дней. Шрамы от ожогов пройдут. Еще он сказал, что теперь ты выглядишь чуть старше и несколько недель тебе придется носить старомодные очки, но с ними у тебя… мм… благородный вид. Они добавят тебе привлекательности. Знаешь, пока тебя не было, я каждый день пекла печенье с шоколадной крошкой, а когда обнаружила, что печенюшек уже сотня, Маркус посоветовал придержать коней.
Она еле слышно рассмеялась, хотя по заостренным скулам текли слезы.
– Но я сильная, – пошутила Пенни и приняла позу культуриста, демонстрирующего бицепс. – Да, сильная. Знаю, ты справишься с этой бедой. Ну а пока я составила список.
Пенни улыбнулась, и Кин понял, что тоже улыбается голографической фигурке.
– Название списка – «Семь причин скучать по Кину». Во-первых, кошка не согревает постель по ночам. Во-вторых, я до сих пор не убедила тебя, что собственноручно приготовленная еда куда лучше быстрых полуфабрикатов.
– Она не знает, что теперь я умею готовить, – шепнул Кин Маркусу и наморщил лоб.
– В-третьих, Маркус постоянно требует, чтобы я смотрела с ним футбол. Приходится, хотя я терпеть этого не могу. В-четвертых, кому-то надо сдерживать твою буйную фантазию. В-пятых, подопечные центра спасения кошек «Мяуями» остро нуждаются в передержке, и, если не поторопишься с возвращением, я не стерплю и возьму подружек для Акаши. В-шестых, вступив в официальный брак, мы получим более выгодную ставку по кредиту. А в-седьмых… – Пенни закрыла глаза и на несколько секунд задержала дыхание. – …я люблю тебя. С твоим футболом, полуфабрикатами, нежеланием вставать по утрам и ужасным бомбейским панк-роком, под который ты тягаешь штангу.
(На самом деле этот стиль назывался «винтажный бомбей-панк». Воспоминания возвращались с пугающей скоростью.)
– Люблю тебя вместе со всеми причудами. Возвращайся домой, ко мне.
Кин прочувствовал всю искренность этих слов. Жаль, его эмоциям недоставало сравнимой глубины. Но разве может быть иначе, когда многослойные воспоминания – старые вперемежку с новыми – тянут тебя в противоположных направлениях?
Его размышления прервал еле слышный хлопок: Пенни сомкнула ладони и сплела пальцы.
– В общем, так. Этого ты не видишь, но Маркус машет мне. Дескать, закругляйся. Наверное, ему пора. Не знаю, когда ты очнешься – завтра или через неделю, поэтому просто помни, что я тебя люблю. Скоро увидимся.
Голограмма Пенни помахала обеими руками и исчезла. Лишь через несколько секунд Кин понял, что аппарат, контролирующий работу сердца, издает ритмичный назойливый писк. Взгляд застили слезы, и комната растворилась в пространстве. Ее сменили образы свадьбы, на которую Кин не опоздал, – той, когда он взял в жены Хезер. Его мысли перенеслись к последнему полугодию: приступы головокружения, потеря сознания и отговорка посттравматическим стрессовым расстройством того состояния, которое еще предстояло диагностировать врачам.
Сюда же можно включить его смерть. Для Миранды и Хезер он мертв.
– Так она взяла кошек из приюта?
– Я попросил ее подождать. Но по утрам Пенни туда наведывается. Говорит, что кормит котят из бутылочки, а также ищет способы сделать так, чтобы они смогли сходить на лоток. «Стимуляция пищеварения», – покачал головой Маркус и рассмеялся. – Даже не знаю, что подумали бы мать с отцом. Но об этом Пенни им не рассказала.
– Как дела с кредитом?
– Отказ, – снова покачал головой Маркус. – В банке ответили, что к ресторану нужен более индивидуальный подход, поэтому сейчас Пенни составляет новый бизнес-план. Сказала, что дождется твоего выздоровления, но – только между нами – складывается впечатление, будто она не знает, как изложить банкирам то, чего они хотят.
Кин предпочел не вмешиваться в перетягивание каната между братом и сестрой, где верх нередко одерживали то сочувствие, то высокомерие. Вместо этого он отвернулся к окну и впервые после пробуждения взглянул – по-настоящему взглянул – на Сан-Франциско.
Несколько лет назад он купил для Миранды тур над Областью залива. Вертолет сделал круг от пригородных холмов полуострова, через сам город, до округа Марин и обратно, и даже пролетел под мостом Золотые Ворота. С высоты птичьего полета местность выглядела далекой, однако вполне реальной – так, словно явилась Кину во всех подробностях, зачастую не самых приятных. Но сегодня, здесь и сейчас, – начиная с трубы пневмополитена над зданиями Тринити-тауэр и «Трансамерика» и заканчивая непрерывным потоком автолетов, точек и черточек на фоне неба, – все казалось нереальным. Оставалось только смириться с этим.
– И что теперь? – спросил Кин, снова поворачиваясь к Маркусу.
– Ты ее любишь, – сказал друг тоном, не допускающим возражений. – Это очевидно. Ты не расставался со счастливым пенни, научился готовить… В глубине души ты всегда о ней помнил. Готов спорить, даже воплотил некоторые ее рецепты. Помнишь, как она добавила в лазанью слой киноа, просто чтобы тебя подколоть?
Так это был ее рецепт? Еще один фрагмент будущего?
– В глубине души? Ну не знаю…
Кин порылся в памяти, пытаясь воскресить образы, связанные с Пенни: манговый аромат ее любимых духов, то, как она, засыпая, потирала ступни, как щелкала ногтями, пытаясь разобраться в какой-нибудь проблеме. Все они казались непостижимыми и туманными, будто расфокусированный кинофильм.
– Я был женат на Хезер. Мы долго жили вместе. Прежде чем привыкнуть к другой женщине, мне надо освоиться в этой эпохе.
Его голос сник, а лицо спряталось в ладонях. Кин знал, что хочет сказать, но для подобного признания перед близким другом – братом Пенни – требовалось предельное усилие воли.
– Маркус… Я даже не знаю ее. Это всего лишь воспоминания. Мы с Хезер были вместе гораздо дольше.