Из всех исследований, статей, очерков и книг о «Бродячей собаке» (воистину бесчисленных) наибольшее впечатление производит публикация программ этого кабаре, собранных и прокомментированных А. Парнисом и Р. Тименчиком. Легко догадаться, что имена Ольги Глебовой и Сергея Судейкина мелькают на этих страницах непрестанно. Многие из документов помогают лучше понять характер художественных пристрастий уже вполне зрелого в ту пору тридцатилетнего художника. Неслучайно исследовательница творчества Судейкина (Д. Коган) в первую очередь остановилась в своей книге на подготовке вечера к столетней годовщине войны 1812 года, который должен был проходить в залах на Малой Конюшенной (дом № 3) в четверг 13 декабря 1912 года. Правда, исследовательница ошибочно назвала этот вечер «первыми торжествами» кабаре, а также не знала, что вечер был отменен, но в принципе и в книге Д. Коган, и в материалах Н. Евреинова характер приготовлений к «юбилейно-патриотическому» вечеру описан вполне точно. Как свидетельствует Евреинов, стены были расписаны Судейкиным «в духе франко-русского 1812 года» — «целый мемориал столетия победы русского оружия во Франции». Что ж, «очень своевременно», как сказал бы великий практик идеологической цензуры В. И. Ульянов-Ленин. Все учреждения империи торжественно отмечали в тот год юбилей. Но ведь это кабаре, сюда же не на митинг приходят. В программке вечер был осторожно назван «Парижский игорный дом на улице Луны (1814 год)». Среди вариантов названия есть и более подробное — «Парижский игорный дом на улице Луны, захваченный казаками в 1814 году». Исследователи установили, что Гумилев написал для этого вечера сцену в стихах — «Коварная десятка». Сохранились шуточные куплеты «Сто лет назад Москва горела…». Предполагалось заполнять шуточные анкеты при входе, разыгрывать пьески о Наполеоне и Жозефине, читать стихи Кузмина, упоминающие о Багратионе. Да и вообще, как вспоминает Н. Евреинов, «Судейкин спроектировал костюмированный бал, на котором „русские казаки“ пленяли француженок диким ухарством своего обхождения и притягательной жутью своей экзотической внешности».
Ох уж этот иронический Судейкин… Кое-какие следы этих его трудов все же уцелели — рисунок «Русские в Париже» (в частном собрании), акварель «Патриот, или Пленный француз в помещичьем доме» (воспроизведена в журнале «Сатирикон» за 1912 год). Но вечер, на который столько было угроблено трудов, не состоялся. Отчего же? Я не нашел никаких объяснений этому, но догадаться нетрудно. Отмечай юбилей, празднуй, веселись, но не забывайся. Не забывай, что война была «отечественная» и «патриотическая». Вероятно, сотрудники из ведомства покойного Судейкина-папы попросили Пронина не забываться. А может, у самого хунд-директора в последний момент сработало. У него много было неприятностей с полицией. И вообще, лучше не углубляться в эту историю. Вот враждебный «Собаке» Александр Блок чуть было не углубился, хорошо — вовремя спохватились. Сам Блок в «Собаку» не ходил, но произведения его там читали (а порой и пародировали), а супруга его Любовь Дмитриевна ходила туда регулярно, даже в представлениях участвовала, так что поэт лишь отмечал в дневнике: «Милая пришла в 3 часа ночи…». И вдруг, за месяц с небольшим до «вечера 1812 года» А. Блок заносит в дневник:
«7 октября 1912 …Люба просит написать ей монолог для произнесения на судейкинском вечере в „Бродячей собаке“ (игорный дом в Париже сто лет назад). Я задумал написать монолог женщины (безумной?), вспоминающей революцию. Она стыдит собравшихся».
Одни грезили о приходе революции, другие опасались ее прихода. Одни остро, как Блок или Ахматова, чувствовали приближенье грозы, другие были беспечнее — и те и другие находили утешение в подвальчике «Собаки», споря об искусстве с коллегами и друзьями в глуши второго двора, затерянного в петербургской ночи. Споры и дискуссии бывали серьезными. Говорили о театре, о музыке, о языке поэзии, о живописи. Бодуэн де Куртене говорил о языке, Евреинов и Зноско-Боровский о театре, приват-доцент Смирнов о французской симультанной живописи, писатель Чулков о демонах и живописи… Часто выступали с докладами авангардисты — Якулов, Пяст, Кульбин, И. Зданевич («Поклонение башмаку»). Молодой Шкловский призывал к созданию по-крученыховски «тугого» языка. Как вспоминает поэт Пяст, Шкловскому ответил поэт и ученый-ассиролог Шилейко (будущий муж Ахматовой), который «отчестил… молодого оратора, уличив его в полном невежестве — и футуризм с ним вкупе…».
Футуристы выступали довольно часто. В «Собаке» состоялось первое чтение Маяковского, здесь же читал свою поэму без слов (вообще без слов, без единой строки) футурист Василиск Гнедов, о выступлении которого репортер «Петербургской газеты» сообщал:
«Подбоченившись, автор-чтец принял воинственную позу. Затем, став на носок левой ноги и откинув левую руку назад, он правой рукой сделал молча какой-то жест вверх и сошел с эстрады. Публика смеялась, а автор утверждал, что это самая гениальная поэма».
Иногда в «Собаку» являлась чуть не целиком театральная труппа — позабавить коллег или позабавиться. «Я помню… — пишет Бенедикт Лившиц, — труппу, перекочевавшую в „Бродячую собаку“ с премьеры „Изнанки жизни“: самые оригинальные наряды потускнели в тот вечер, стушевавшись перед фантазией Судейкина».
Спектакль по переводной пьесе Бенавенте был поставлен в Новом драматическом театре А. Таировым на музыку Кузмина и в декорациях Судейкина. На вечере в «Собаке» был разыгран экспромт, в котором Судейкин отвечал Таирову, каясь перед друзьями по кабаре:
Я горько каюсь. Модернизм
Подвел я, ставя Бенавенте.
Увы! То просто нигилизм
Вне вечности и вне момента!
Я мог поставить Кузмина
Комедии, иль драмы Блока!
Но пьесу пошлую до дна,
Судьба, суди меня жестоко.
Судейкин оформлял «Забавы дев» Кузмина, добрые отношения с которым он уже давно восстановил. В конце лета 1912 года Судейкин писал Кузмину:
«Дорогой Михаил Алексеевич! Очень рад, что Вы хорошо живете… Без Вас как-то скучно, хотя по-прежнему ходят офицеры и другие… Ольга с театром еще не решила… Когда Вы думаете вернуться — напишите мне об этом. Я очень рад за Вс. Гав., что он с Вами, т. к. я к нему искренне расположен… Крепко жму руку Вс. Гавр. и целую Вас. Неизменно любящий Вас С. Судейкин. О. А. шлет привет Вам и Вс. Гав.».
Такое вот письмо. Разобраться в этом письме не так просто. Может, даже и неинтересно было бы разбираться в нем и во всей этой истории, если бы с ней не были связаны семья Судейкина, Анна Ахматова, знаменитая ахматовская «Поэма без героя», трагедия и смерть героя поэмы. Анна Ахматова дружила с Ольгой Глебовой-Судейкиной и с Сергеем Судейкиным, которому посвятила два стихотворения. Одно совсем короткое, весеннее, 1914 года:
Спокоен ход простых суровых дней.
Покорно все приемлю превращенья.
В сокровищницу памяти моей
Твои слова, улыбки и движенья.
Из второго приведу лишь вполне загадочный отрывок:
…это тот, кто сам мне
Подал цитру
В тихий час земных чудес,
Это тот, кто на твою палитру
Бросил радугу с небес.
Сердце бьется ровно, мерно,
Что мне прошлые года…
Ведь под аркой на Галерной
Ты со мною навсегда.
Означает ли это, что Анна Андреевна и здесь была соперницей подруги? Сказать не берусь, но к «прошлым годам» и приведенному выше письму Судейкина надо вернуться. Не слишком ясно, кто были эти «офицеры», ходившие в ту пору к Судейкиным (и зачем?), но очевидно, что Вс. Гав., к которому «искренне расположен» Сергей Судейкин, — это поклонник его жены Ольги и возлюбленный Кузмина Всеволод Князев, молодой поэт и гусар, вольноопределяющийся 16-го гусарского Иркутского полка, ставший почти полвека спустя главным героем ахматовской «Поэмы без героя». Если верить сообщению Надежды Мандельштам, Ахматова и сама влюблена была в Князева, однако подруга Анны, прелестная О. А. С., и на сей раз оказалась счастливой соперницей Ахматовой и соперницей Кузмина, который был страстно влюблен в юношу. Кузмин познакомился с ним, когда Князеву было всего девятнадцать. Чуть позднее Князев подвизался в «Собаке» и даже, как предполагают, написал нехитрую песенку к открытию подвала:
Во втором дворе подвал,
В нем приют собачий.
Всякий, кто сюда попал, —
Просто пес бродячий.
Но в том гордость, но в том честь,
Чтобы в тот подвал залезть!
Гав!
Как и многие мужчины в подвале, Князев был до беспамятства влюблен в танцующую, поющую или читающую стихи Ольгу Судейкину («…декламировала хорошенькая, как фарфоровая куколка, жена художника актриса Олечка Судейкина», — вспоминает актриса Лидия Рындина). Кузмин, нежно опекавший юного поэта, в июле 1912 года писал владельцу издательства «Альцион»: «Не хочешь ли ты издать скандальную книгу, маленькую, в ограниченном количестве экземпляров, где было бы 25 моих стихотворений и стихотворений 15 Всеволода Князева… Называться будет „Пример влюбленным“, стихи для немногих». В ту самую пору, когда Кузмин хлопотал о сборнике, посвященном их «примерной» любви, Князев написал стихи, посвященные Оленьке Судейкиной (и в отличие от многих его стихов, имеющие посвящение — О. А. С.):
Вот наступил вечер… Я стою один на балконе…
Думаю все только о Вас, о Вас…
…Вот я к Вам завра приеду, — приеду и спрошу:
«Вы ждали?»
И что же это будет, что будет, если я услышу: «Да»…
Видимо, в июле молодой Князев услышал «да», но в декабре между Ольгой и Князевым произошел разрыв, о чем можно узнать из его декабрьских стихов:
Любовь прошла — и стали ясны
И близки смертные черты…
А может, разрыв произошел раньше, и тогда понятнее приведенное выше письмо Сергея Судейкина, который «очень рад за Вс. Гав.», утешаемого