Дадаистская Партия
Воззвание нашего дорогого представителя в Парламенте,
Сергея Шаршуна
Друзья
Его Величество король Франции здесь!
По пути в Рим, чтобы лично руководить похищением своего трона-писсуара памятника Эммануилу II…»
Был еще сочиненный Шаршуном пригласительный билет на «похороны кубизма», где похоронную службу будут править:
«С. Шаршун — раввин
Тристан Цара — муедзин…
Негритянский православный хор Кокто».
Такой вот юмор, такие капустники, приводившие в восторг литературную элиту послевоенного Парижа и ставшие позднее предметом высокоученых исследований (для которых существуют во всем мире «научные гуманитарные фонды»). Припоминается мне, что и новый русский авангард еще полвека спустя тяготел к тому же уровню дурачеств и хэппенингов.
Шаршун еще и три десятка лет спустя все выпускал и выпускал (на листочках) или печатал за свой счет в журналах небольшие произведения, хранящие отголоски того же абсурдного юмора и близкого его сердцу дадаизма. Что же касается его живописи, то о ее некой удаленности от дадаистской заданности и антиэстетизма известный эстонский поэт, каллиграф и искусствовед Алексис Раннит рассуждал так:
«Шаршун примыкал к дадаистам, но его дадаизм не утверждал установку на заявляющий протест, иррационализм или очевидный антиэстетизм. Будучи изначально и природно одаренным художником, он оставался стилистически далеким от производства псевдотехнических премедитированных чертежей-импровизаций или бессмысленных сочетаний случайных предметов, линий и красок. С его врожденным романтическим талантом Шаршун не мог стать надуманным маньеристом, он просто тяготел, самым естественным образом, к абстрактному и фантастическому, к напевности волнообразных линейных и цветовых созвучий, наивности выразительного рисунка, символической таинственности мотивов и знаков».
На сборища дадаистов у Пикабиа Шаршун приходил одетым в форму русского солдата, перекрашенную в черный цвет: красиво и практично. Исследовательница Т. Пахмус сообщает, что на выставке дадаистского антиискусства в театре «Комеди де Шанз-Элизе» Шаршун выставил свою работу «Сальпенжитная Дева Мария»: «Она представляла собой маленькую деревянную скульптуру „Танец“ с развешанными вокруг нее воротничками и галстуками. „Высоко, по всему карнизу, — с ностальгической нежностью вспоминал Шаршун, — расклеили бумажную ленту с восклицаниями и изречениями…“».
Шаршун на этой ленте написал по-русски «Я здесь».
Напомню, что «тут же выступал со своим номером русский поэт и танцор Валентин Яковлевич Парнах, который танцевал на столе под музыку, исполняемую Тристаном Тцара».
В 1921 году Шаршун впервые опубликовал собственную дадаистскую поэму «Неподвижная толпа» (написал он ее по-французски — «Foule immobile», а поэт Филипп Супо помог ее отредактировать). Тцара был от поэмы в восторге и даже ее переиздал. Понятно, что Шаршун перезнакомился уже к тому времени со всеми столпами дадаизма — и с Арпом, и с Марселем Дюшаном (тем самым, который послал на выставку настоящий писсуар и пририсовал усы с похабщиной Моне Лизе), и с Максом Эрнстом. Шаршун теперь и сам выставлялся без конца с дадаистами — то в книжном магазине Форни, то в салонах, то в галерее Монтэнь. Иногда он привлекал к дадаистским спектаклям русских знакомых — скажем, критика Сергея Ромова, эмигранта еще той, настоящей первой русской волны в Париже, после 1905 года.
Весной 1921 года у русских художников и поэтов возникло в Париже и свое «общество левого искусства», названное «Гатарапак». Название это теперь уже расшифровать трудно, но большинство участников общества пришли в него из нового парижского Союза русских художников, первое собрание которого состоялось 4 мая 1921 года в знаменитом кафе «Клозери де Лила» в конце бульвара Монпарнас (дом № 171). И самое возникновение Союза русских художников, и создание кружка «Гатарапак», как позднее и создание группы «Через», и сплочение русских авангардистов в Париже вокруг журнала «Удар», и вскоре последовавший раскол Союза — все это любопытнейшие эпизоды художественной жизни русской эмиграции в Париже, увы, до сих пор не слишком хорошо знакомые даже тем читателям, что уже немало начитались об эмиграции всякого. Для нашего же очерка немаловажным является участие во всех этих эпизодах героев нашей книги — Сергея Шаршуна, Константина Терешковича, Ильи Зданевича, Михаила Ларионова, Натальи Гончаровой, Виктора Барта, Бориса Поплавского, Осипа Цадкина, Хаима Сутина, Лазаря Воловика, Сэма Грановского, Жака Липшица, Пинхуса Кременя, Ладо Гудиашвили, Давида Какабадзе, Сергея Карского, Иды Шрайбман-Карской…
Историк Л. Ливак в своей работе, опубликованной недавно в альманахе «Диаспора», среди специфических особенностей этих объединений молодых русских художников, возникших в Париже в 1921–1925 годах, выделил: 1) отсутствие в них антисоветских настроений; 2) популярность в их среде футуризма и конструктивизма (то бишь советского авангарда); 3) их связи с французским авангардом.
Напомню, о чем здесь идет речь.
Первых заграничных русских авангардистов-единомышленников Сергей Шаршун нашел себе еще в парижской «Палате поэтов» в лице парижских старожилов — поэта и танцора Валентина Парнаха и критика Сергея Ромова, к которым вскоре примкнули новоприбывшие поэты Евангулов и Гингер. И в «Палате поэтов» и в «Гатарапаке» поэты сотрудничали с художниками и музыкантами по принципу «синтетизма» — как принято было во французских кружках дадаистов или, скажем, в петербургских кабаре «Бродячая собака» и «Привал комедиантов». О последних двух я вспомнил не случайно. Осенью 1921 года добрался, наконец, до Парижа после долгого ожидания французской визы в Константинополе энергичный поэт и художник Илья Зданевич, еще недавно шокировавший «фармацевтов» из «Бродячей собаки» или тифлисского «Фантастического кабачка» лекциями о преимуществах башмака перед Венерой Милосской. Он добрался вовремя: один из его тифлисских друзей — Ладо Гудиашвили, расписывавший когда-то кафе «Химериони» вместе с Какабадзе и Судейкиным, расписывал теперь на Монпарнасе штаб-квартиру «Гатарапака» кафе «Хамелеон». Знаменитое кафе…
Был когда-то, например,
На бульваре Монпарнасе,
На углу Campagne Premiere,
Кабачок (исчезнул он)
С вывеской «Хамелеон»…
Ах, для тех, кто не забыл
Нашей молодости пыл,
Кто и сам тогда был молод
(Кафе-крем, стихи и голод!),
Многое напомнит он,
Кабачок «Хамелеон»!
Так ностальгически вспоминал о первых «боевых» временах «Гатарапака», Союза художников и группы «Через» другой кавказец — Георгий Евангулов, но было бы жаль пренебречь в нашем очерке следами от знаменитого башмака Зданевича, ведущими нас на этот парижский перекресток, где сходились теперь вместе французские дадаисты, вечный протестант из Бугуруслана, русские молодые бунтари и, возможно, уже и кое-какие их московские наставники.
Итак, Зданевич, как уже было сказано, прибыл вовремя: все затевалось в том бурном 1921 году в Париже — и Союз русских художников, и «Гатарапак», и журнал «Удар», и подготовка монархической «Молодой России», и массовая высылка (уж не без «засылки», наверное) интеллигенции из Советской России, и левое евразийство, и безошибочные, умелые маневры лубянской провокации «Трест»…
В бурной деятельности, которую развил тогда Союз русских художников, новый помощник Ромова и Ларионова, Илья Зданевич, сыграл не малую роль, так что пришло самое время рассказать подробнее об этом заметном художественном деятеле, которого новая (минского издания) энциклопедия русского авангарда лестно характеризует как «одного из самых радикальных авангардистов, поэта-заумника, прозаика, живописца, теоретика искусства, издателя, драматурга…».
Родился «радикальный авангардист» Илья Михайлович Зданевич в 1894 году в Тифлисе в польско-грузинской семье учителя французского языка и пианистки Валентины Гамкрелидзе. Он был младшим из сыновей, всего на два года младше брата Кирилла, будущего художника и искусствоведа. Едва окончив тифлисскую гимназию, семнадцатилетний Илья Зданевич поехал в Петербург, поступил там на юридический факультет, но вряд ли часто обременял факультет своим присутствием, ибо вскоре по приезде общительный юноша познакомился с только что закончившим московское училище живописи Виктором Бартом, который свел его с Гончаровой и Ларионовым, с Михаилом Ле Дантю и Маяковским — молодыми авангардистами, которые тогда еще все как есть назывались футуристами. Как писал лет двадцать спустя (впрочем, еще за шесть лет до того, как он был расстрелян большевиками) просвещенный футурист Бенедикт Лившиц, название свое столичные бунтари взяли с потолка (скорей все же с заграничного, итальянского потолка): «Термин „футуризм“ у нас появился на свет незаконно: движение было потоком разнородных и разноустремленных воль, характеризовавшихся прежде всего единством отрицательной цели».
В этой кратчайшей характеристике бедный историк футуризма успел (еще до рокового прихода к нему гостей из ГПУ) назвать главное и в футуризме, и в любом авангардизме — отрицание. Долой авторитеты, долой умников, долой мастеров, долой знания, долой искусство, долой мир взрослых… Призыв этот не мог не прийтись по душе вчерашнему гимназисту, приехавшему из провинции (где он привольно жил в богатой семейной квартире на праздничном главном проспекте города), так что, еще и не достигнув восемнадцати лет, Илья Зданевич уже выступил с теоретическим докладом о футуризме на диспуте Союза молодежи в петербургском Театре миниатюр. Еще год спустя он излагал принципы футуризма (все те же принципы отрицания плюс разговоры о ритме жизни, о городах, о движении — кое-что от итальянских футуристов, кое-что еще откуда-то, с миру по нитке) на диспуте в Политехническом музее в Москве перед открытием ларионовской выставки «Мишень». Он имел успех, как говорится, «успех скандала», тем лучше: чем больше шуму, тем веселей, тем больше славы. Московская пресса не оставила скандал без внимания. «Русские ведомости» сообщали: «Он показал на экране Венеру Милосскую, а потом поднял