БГ: — Была история «Аквариума» с «Синего альбома» по «Дети декабря» и комментарий — «Равноденствие». «Аквариум» сделал все, что сделал. И с 1986 года нам делать нечего. Мы исполнили свою историческую миссию. Все нормальные группы расходятся. Севка это почувствовал раньше и ушел в 1984 году.
— 1984 год — «День серебра» — это, по-моему, пик.
БГ: — Да, это высшая точка. «Дети декабря» — это постскриптум. Мы собрали все, что мы делали, и… это «Аквариум» в миниатюре от того и до того, от «Жажды» до «Когда я кончу заниматься всей этой смешной беготней». И все. Куссуль утонул, и все пошло по-другому.
— Но вы не остановились.
БГ: — Но мы-то живые люди. Играть-то хочется. Можно стать садовником, но я лучше песни попишу. Перед собственной душой мы бессмертны в историческом плане. К Дак Дилан. После «Блонд он Блонд» он уже никому ничего не должен. Но он играет, пишет песни, и это его личное дело. И мы будем играть помаленьку.
СЕСТРА
Сестра, здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе —
Здравствуй, сестра!
Сестра, дык елы-палы, здравствуй, сестра!
Нам не так уж долго осталось быть здесь вместе —
Здравствуй, сестра!
Когда мы глядим на небо,
Откуда должны придти звезды,
Когда мы глядим на горы,
Откуда должна придти помощь, —
Ни новое солнце днем, ни эта луна ночью
Не остановят нас, не остановят нас…
Попытайся простить мне,
Что я не всегда пел чисто,
Попытайся простить мне,
Что я не всегда был честен.
Я не хотел плохого, я не хотел плохого,
Я не умел любить, но я хотел быть любимым.
И когда мы приходим, мы смотрим на небо,
Мы смотрим на небо — мы смотрим в него так долго.
Может быть, это картина, иллюзия и картина,
Но, может быть, это правда,
И, скорее всего, — это правда.
МОЕЙ ЗВЕЗДЕ
Моей звезде не суждено
Тепла, как нам, простым и смертным;
Нам — сытый дом под лампой светлой,
А ей — лишь горькое вино.
А ей — лишь горькая беда
Сгорать, где все бегут пожара;
Один лишь мальчик скажет: «Жалко,
Смотрите, падает звезда».
Моей звезде не суждено
Устать или искать покоя —
Она не знает, что такое
Покой — но это все равно.
Ей будет сниться по ночам
Тот дом, что обойден бедою;
А наяву — служить звездою,
И горький дым, и горький чай…
БГ — тот человек, через которого говорит, поет, дышит божественное. Он религиозен как экуменист. Его Бог един для всех людей и неделим по национальным, географическим, временным границам. Для него самого не существует времени. Возникает ощущение, что песни, которые он пел пять — десять лет назад, были созданы «про запас». На самом деле это феномен искусства — разное время по-разному считывает текст, и он всегда ко двору.
Из песни в песню перетекает, переплавляется одна и та же эмоция. Напоминает мантры и гипноз. Но внутреннего сопротивления нет: ведь по радио не объявляли, что вашим душевным здоровьем займется доктор. Доктор — чужой, БГ — такой, как мы. Просто научился как-то особенно улыбаться, неловко поводя плечами и смахивая с лица белые волосы, просто излучает особую солнечную энергию.
Никогда не поднимется рука написать, что БГ развлекает. Он отвлекает. От обид и невзгод, хаоса мыслей и чувств, всего холодного, черствого, черного.
Если бы все могли собраться вместе и услышать БГ, мне кажется, остановились бы сражения, поросли бы мхом поля брани, а брань и насилие исчезли бы вовсе.
БГ заперся дома и сидит тихо, как мышь. В дверь с «Ленфильма» стучат, по телефону с радиовещания трезвонят, молодчики с «Мелодии» в окно булыжниками кидают. БГ ни на что не реагирует, думает: «Хоть бы Доктор Кинчев забежал — и то лучше».
Боб сделался ведущим передачи: «Спокойной ночи, малыши». Хрюша спрашивает:
— Дядя Боря, а слабо вам спеть для ребят «Спят усталые игрушки»?
— Мне это в кайф, — сыто отвечает любимец малышей БГ и начинает в унисон с Толкуновой усыплять всех советских baby.
Тут в павильон влетает Борзыкин и орет, что есть мочи: «Кто может отнять мои сны?» Пришлось Бобу за Хрюшу спрятаться — вырос он уже из бунтарства…
Бобу позвонили в дверь. Только он открыл, а там поклонники гурьбой. Не успел БГ ничего сообразить, как двое хватают его под руки, третий вливает в рот Бобу из бутылки вина, четвертый щелкает фотоаппаратом. Потом бросают Боба и с криками «Мы бухали с Гребенщиковым!» выбегают на улицу. БГ встал, потер ушибленное место и проворчал: «Все-таки любят, сволочи!..».
— Вы, вероятно, знаете, что в последнее время некоторые обвиняют вас в зазнайстве, говорят, что вы стали снобом… Как вы на это реагируете?
БГ: — А как мне реагировать? Если я сумею что-то сделать, значит, я что-то сумею сделать. Важно лишь одно: как человек поступает с тем, что имеет, что дала ему природа.
— И все-таки?.. Ведь знаменитость живет как будто под увеличительным стеклом: что носит, как смотрит, говорит, куда ездит, кого любит… И всем хочется ее «руками потрогать»…
БГ: — В общее-то, да! Простой пример: раньше я, например, ходил в баню и спокойно себе мылся. А сейчас вместо того, чтобы париться, раздаю автографы. Какой из этого выход? Приходится каким-то образом так к людям относиться, чтобы они понимали, что лезть не надо. Я сам не лез, честно говоря, ни к кому…
— Не бывает у вас иногда сомнений? Не хочется сказать тем, кто с таким обожанием на вас смотрит: «Ребята, я не стою этого!»
БГ: — Не бывает такого, потому что просто не до этого. Слишком много прекрасной работы, которую хочется делать. Я знаю: то, что я уже сделал, — это «так». Отказываться мне не от чего.
ЛЕТИ, МОЙ АНГЕЛ
Крылья сломались, когда еще воздух был пуст.
Кто мог сказать ему, что за плечами лишь груз?
Кто мог что-то сказать ему? —
Мы знали, что он впереди.
Я шепнул ему вслед: «Лети, мои — Ангел, лети!»
Мальчик, похожий на мага, слепой, как стрела,
Девственность неба разрушивший взмахом крыла.
Когда все мосты обратились в прах,
И пепел покрыл пути,
Я сказал ему вслед: «Лети, мой Ангел, лети!»
Я знаю: во всем, что было со мной,
Бог на моей стороне.
И все упреки в том, это я глух,
Относятся не ко мне.
Ведь я слышу вокруг миллион голосов,
Но один — как птица в горсти;
И я сжимаю кулак: лети, мой Ангел, лети!
ПОКА НЕ НАЧАЛСЯ ДЖАЗ
В трамвайном депо пятые сутки бал.
Из кухонных кранов бьет веселящий газ.
Пенсионеры в трамваях говорят о звездной войне…
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Прощайте, друзья, переставим часы на час.
В городе новые стены, но чистый снег.
Мы выпускаем птиц — это кончился век.
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Ночью так много правил, но скоро рассвет.
Сплетенье ветвей; крылья, хранящие нас.
Мы продолжаем петь, не заметив, что нас уже нет.
Держи меня. Будь со мной. Храни меня,
Пока не начался джаз.
Веди меня туда, где начнется джаз.
Совсем недавно при ленинградском обществе «Молодежь — за милосердие» организовалась рок-ассоциация «Братки». Президент ассоциации — Борис Гребенщиков, но роль президента у «Братков» отличается от роли «свадебного генерала». Ассоциация управляется триумвиратом — президент, вице-президент и директор. В одной из бумаг, разъясняющих «цели и задачи» «Братков», про президента сказано четко: «Ничего не будет делать — сместим!»
А почему рок-музыканты подружились с милосердцами? Во-первых, музыка «Братков» проповедует гуманизм и, следовательно, милосердие. Во-вторых, несмотря на выход из «андеграунда», рокеры считают, что они сами нуждаются в милосердии.
Как сообщила менеджер Светлана Скрипниченко, «Аквариум» создал творческое товарищество «Сестра», у которого довольно много планов: от издания книги сочинений Гребенщикова «Дело мастера Бо» до создания в Москве независимой телевизионной станции.
— Каковы дальнейшие планы?
БГ: — Так. Ладно. Вот я сейчас говорю совершенно серьезно, чего еще раньше не говорил. Дело в том, что возникло новое видение, возникло в феврале… Мы не можем больше играть ту музыку и петь о том, что раньше имело смысл. Происходит это, во-первых, из-за отделения Гребенщикова от «Аквариума», а во-вторых, Россия куда-то движется, и мы вместе с ней…
Мы сделали все, что могли, мы кончили этап, и после этого мы можем заниматься алхимией, но в этом есть что-то нелепое — заниматься алхимией, когда за окнами стреляют. И чтобы дальше что-то делать, нам было необходимо через что-то пройти. А видение было такое — мы все стоим перед стеклянной стеной и стараемся через нее пройти. Не всей группой, а по одиночке. И когда мы пройдем и посмотрим, кто прошел, кто не прошел, тогда мы сможем что-то сделать дальше. Путешествие на Запад как-то меня изменило, Мишку, Дюшу даже, наверное.
Так что сейчас эпоха смутная, все живые, играть всем хочется… Но при этом ток через нас не идет. Или идет очень редко, на каких-то только песнях. А старые песни играть нельзя. Надоело. Мы на положении партизанской бригады — ушли из городов, потому что там делать нечего; жить в лесу, быть может, и хорошо, но непонятно, зачем.
Поэтому, чтобы понять, что нам делать дальше, «Аквариум» играет сейчас очень специально называющуюся музыку, которая является частью великого общественного движения «Конь в пальто».